Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 4 из 4

Тяжёлая однообразная работа притупляет все мысли и чувства, вводя человека в ступор и безразличие к окружающему миру. Два года заключения пролетели для Алёны, будто кошмарный сон, вычеркнув из жизни дни и часы, которые она могла бы прожить совсем по-другому. Получив справку об освобождении, девушка вышла за скрипучие ворота зоны, надеясь, что больше никогда не увидит ни заборов, оплетённых колючей проволокой, ни слепящих глаза прожекторов, ни вечно орущих что-то матерное вертухаев на вышках.

Её подруги ФЗО-шницы к тому времени давно переехали в заводское общежитие и отрабатывали на заводе, с которым почти сроднились, обязательные после учёбы четыре года. Подходил к концу победный 1945-й, пробуждая в душах людей надежду на новую жизнь.

- Мне ещё больше двух лет здесь работать, - говорила подруге не утратившая былого задора Ленка. – Ребята с войны возвращаются. Будет с кем шуры-муры крутить. А в деревню я, наверное, никогда не вернусь. Не хочу коровам хвосты крутить. А ты что думаешь делать?

- Даже не знаю, - отвечала Алёна, - мать пишет, что Председатель наш совсем озверел. Кричит, что вырастила она тюремную подстилку, меня значит, что ему не нужна в колхозе зечка. Грозится всю семью в Сибирь сослать, если я домой вернусь. Он ведь меня в ФЗО вместо своей дочки отправил. Боится, гад, что я мстить ему буду.

- Слушай, а ты езжай к моим в деревню. Трудно матери одной с пацанами справляться. Старший брат вернётся из армии не скоро, дом у нас большой. Так что живи – не хочу!

На том и порешили.

10.

«Вот так я, чувашка, и оказалась здесь, в татарской деревне, - продолжала свой рассказ Апа. – Приняли меня как родную и как-то совсем незаметно переименовали в Альфию, обучив татарскому языку, чтобы не сильно выделялась среди местных. Здешний председатель колхоза был хороший человек – людей жалел. И к весне сорок шестого стала я обычной колхозницей.

Повидалась с родной матерью, но возвращаться домой не захотела, навсегда здесь осталась. Отец моих названных братьев ушёл на войну в июне сорок первого. Был ранен, а когда выздоровел, его направили в учебный отряд здесь же, неподалёку. Писал он, что их там почти не кормят, издеваются, мучают шагистикой и непосильной работой. Провинившихся заставляют брать на плечо тяжёлое бревно и гоняют по кругу, пока не упадёт солдатик.

Много было в том письме ужасов. И мать, вымолив у председателя пропуск, собрала последние харчи и отвезла их своему несчастному мужу. Спустя пару месяцев прошёл слух, что московская комиссия вскрыла в том отряде большое вредительство. Виновных отправили в штрафбат, а на отца пришла похоронка, где было написано, что пропал он без вести.

Ближе к зиме снова голод пришёл в наши места, и запросилась я у председателя в город на заработки. Летом-то он отпустить не мог – работы много было. А когда белые мухи полетели, дал мне до весны справку, по которой я устроилась в детский дом поваром – поближе к еде хотелось.

Очень рада была этой новой работе. Старалась, деткам еду готовила. А что не съедали они из хлеба, тайком собирала, сушила и отвозила в деревню нашей детворе – то в одну свою семью, то в другую. Благо, татарская деревня совсем рядом с городом была. И так радовались мои братишки и сестрёнки этим объедкам, что до сих пор их вспоминают и благодарят меня от души. Белый пшеничный сухарик – где они могли тогда такого отведать?

Возвращались наши воины-победители. Однако много было и калек увечных. Пили они безбожно, а напившись, били себя в грудь в забегаловках, плакали. И вдруг все пропали. Оказывается, собрали бедолаг и отправили в какой-то интернат – с глаз долой, из сердца вон. Остались только здоровые на вид ребята. Да и те во сне по ночам воевали, а днём никак не могли от той войны проклятой отойти.

Многим я нравилась тогда - молодая была. Но только узнает парень, что сидела два года – так сразу мне от ворот поворот. Никому не нужна была жена-зечка – враг трудового народа. Обидно было, плакала по ночам. Да что поделаешь? Поубивали наших женихов фашисты проклятые, мало их вернулось с войны.

Семилетку я окончила, но чтобы учиться дальше, нужен был паспорт или хотя бы справка из сельсовета. Просила я у председателя эту бумагу, но он ответил мне так: «тебе, Альфия, после отсидки все пути-дороги закрыты. Хоть с паспортом, хоть без паспорта – никуда не возьмут. Поверь мне на слово. Живи, работай в колхозе, и всё у тебя будет хорошо!» Несправедливо это было. Тем более что председательская дочка, вместо которой меня в ФЗО отправили, выучилась на учительницу, преподавала в колхозной школе. А я?..»

На несколько минут рассказчица умолкла. Смахнула набежавшую слезу, прокручивая в памяти свою тяжёлую, но честно прожитую жизнь. Потом заговорила снова:

«Да что я? В те годы никого не пускали в город учиться - работать было некому. А ты скажи мне, когда в колхозе хватало рабочих рук? Вроде и свободные мы были люди, бесконвойные – иди на все четыре стороны. Но без бумажки, без паспорта кому ты в городе нужен? В общежитии не пропишут, на работу не возьмут. Побегаешь-побегаешь, да и вернёшься в родной колхоз.

11.

В 1948-м году демобилизовался, наконец, сын моей приёмной матери Булат. Приехал - молодой, красивый, вся грудь в медалях. И здоровый - ранен был один только раз, да и то легко. Девки на него заглядывались, а он увидел меня – и сразу влюбился. Да и я от него без ума была – все слёзы в подушку выплакала, думала, не захочет со мной свою судьбу связать. Ан нет! Смелый он оказался, решительный, не чета другим. Да и сейчас он такой, только годы немного к земле пригнули. Смотри, вот он просыпается, мой милый, дорогой единственный друг!»

На лежанке, действительно, послышалось кряхтение, какой-то шум. Бригадир, наконец, встал и подошёл к столу:

- Всё, стемнело. Пойдём грузить твой навоз.

Он провёл меня закоулками, и минут через пятнадцать мы подошли к какой-то ферме, стоявшей на отшибе. Было слышно, как где-то рядом негромко мычат и чавкают коровы. Шофёр подогнал тракторную тележку, потом съездил за механическими вилами, и через полчаса пахучий коровий продукт был загружен. Втроем мы сели в кабину трактора и отправились к моему участку. В темноте я долго не мог найти место, где закопал свои драгоценные бутылки. Но всё завершилось благополучно.

Я расплатился и даже успел на последнюю электричку, которая под мерный перестук колёс, рассекая светом фар густую чёрную мглу, мчала меня по нашей бескрайней русской земле. Везла к так называемому Романовскому железнодорожному мосту через Волгу, построенному ещё до революции предками нынешних неутомимых сельских тружеников. И думал я об этой святой земле, на которой живут и от которой кормятся многие поколения упрямых землепашцев, добывающих здесь свой нелёгкий кусок хлеба. Как всё-таки тяжела ты, крестьянская доля!


Понравилась книга?

Написать отзыв

Скачать книгу в формате:

Поделиться: