Страница 207 из 231
Для Зигмунда она стала незаменимым компаньоном в путешествиях. Анна обладала родственным ему складом ума, и им не приходилось много говорить: казалось, они читали мысли друг друга по взгляду, выражению лица, изменившемуся настроению. Зигмунд удивлялся тому, что самая младшая из его детей, и к тому же девочка, оказалась ближе к нему по темпераменту, чем его сыновья, с которыми он проводил лето в горах, на воде, в прохладных, пахнущих смолой лесах. Если бы Анна была мальчиком, то следующей осенью поступила бы в Венскую клиническую школу. Младший сын Эрнст, которому исполнился двадцать один год, изучал в Венском университете архитектуру и проявлял незаурядный талант. Двадцатидвухлетний Оливер завершал курс прикладной математики, в то время как Мартин в свои двадцать три года все еще учился в коммерческом колледже Экспортной академии, той самой, где Александр опередил Зигмунда в получении звания профессора. Зигмунд воспринял без энтузиазма поступление Мартина в Экспортную академию, но и не сопротивлялся желанию старшего сына. Видимо, судьбе было угодно, чтобы мальчики не пошли по стопам отца, а возможно, и потому, что Зигмунд не поощрял интерес сыновей, потеряв вкус к собственной профессии, которая превратила его в изгоя на такой длительный срок. Сыновья, судя по всему, были довольны своим выбором.
Немногим женщинам удавалось закончить клиническую школу. В своей группе он имел одну такую женщину – доктора Маргариту Хильфердинг. Анна же, казалось, была счастлива, посещая школу собственного отца, который охотно занимался со своей целеустремленной и интересной дочерью.
Зигмунд говорил, что по красочности нет места, сопоставимого с Венецией, особенно когда видишь в первый раз город, построенный на наносных островах лагуны. Анне понравились площади Сан–Марко, Дуомо, фигуры, ударяющие по колоколу на часах Кампаниле, Лоджетта Сансовино, прогулка на гондоле по Большому каналу, мост Дель Академиа, посещение рыбного рынка против моста Риальто, осмотр галереи Дель Академиа, в которой хранится прекрасная коллекция картин Венециано, Мантеньи, Тициана и Тинторетто, и затем поездка на пароходе в Мурано и Торчелло.
Когда он вернулся в Вену, его ожидали два приятных известия. Шандору Ференци наконец–то удалось основать Будапештское психоаналитическое общество с участием полдюжины врачей. Поступило также сообщение, что в конце мая все пять членов комитета соберутся на Берггассе, чтобы утвердить свою организацию и разработать стратегию на предстоящие месяцы в связи с намеченным на сентябрь 1913 года конгрессом в Мюнхене.
Зигмунд бросил взгляд на золотое кольцо на своей руке, в которое он вмонтировал любимую им греко–римскую камею с головой Юпитера. Он купил дюжину подобных камей в итальянских лавках древностей. Из своей коллекции он отобрал пять с самой искусной резьбой, пошел к Марте и показал ей камеи, лежавшие на ладони его руки.
– Марта, думаю, что следовало бы подарить каждому из членов комитета по одной такой камее. Они могут носить ее в кармане жилета как талисман…
– …Или вмонтировать в кольца, как ты, Зиги. Думаю, что это прекрасная идея. – В ее глазах мелькнула насмешка. – Это будет наподобие кровного братства.
Зигмунд улыбнулся в ответ:
– Сентиментально, признаюсь, и романтично.
Пять членов комитета приехали одновременно на обед, и каждый принес Марте скромный букет цветов. Собрался в полном смысле слова семейный совет, ибо трое мальчиков оказались дома: на время летних каникул им предоставлялась свобода выбора. Марта посадила около каждого участника комитета по члену семьи Фрейд. Когда служанка внесла массивную супницу, Зигмунд осмотрел с приятным чувством сидящих за столом. Рядом с Анной сидел смуглый, темноволосый Отто Ранк, с трудом прятавший за темными очками выражение счастья на своем лице. Рядом с тетушкой Минной восседал величественный Эрнест Джонс, на бледном лице которого выделялись темные брови. Около Марты пристроился округлый, с двойным подбородком Ганс Закс. Шандор Ференци был зажат между Эрнстом и Оливером. Около Зигмунда находился строго выглядевший, коротко постриженный Карл Абрахам. В стекле дверцы буфета с посудой Зигмунд поймал собственное отражение.
– Для мужчины, перевалившего за пятьдесят семь, – рассуждал он, – я выгляжу неплохо.
Его волосы все еще сохраняли свой цвет, и только на правой стороне, где появилась залысина, они слегка поседели. Однако его усы и небольшая бородка совсем побелели. Он знал, что когда размышлял, то на лбу и от носа к губам появлялись морщины, но сейчас, окруженный семьей, друзьями и учениками, он выглядел счастливым и довольным. Лишь его темные глаза оставались серьезными.
После обеда гости удалились в кабинет Зигмунда, где в атмосфере взаимного дружелюбия они попыхивали сигарами. Зигмунд вытряхнул пять камей из конверта на ладонь:
– Господа, у меня в руках официальная печать нашего ордена. Будьте добры, возьмите по камее из моей руки, но с закрытыми глазами. Тогда каждому достанется талисман, предназначенный ему судьбой.
Один за другим присутствующие взяли по камешку с ладони Зигмунда. Они дождались, пока все пять отобрали по камее и могли сопоставить свои приобретения. Прозвучали слова радости и признательности. Эрнест Джонс на правах председателя комитета сказал:
– Дорогой профессор, мы глубоко тронуты, Не могло быть подарка более приятного и свидетельствующего о нашей близости, чем ваш. Можем ли мы получить разрешение вмонтировать камеи в кольца, как сделали вы? Никто не узнает, что они означают, но мы будем носить их на руке день и ночь.
Посмеявшись над каламбуром Джонса, Зигмунд заявил:
– Всем сердцем согласен.
Затем собравшиеся перешли к деловым вопросам: каковы могут быть обязанности и потребности группы? Они будут часто писать друг другу, сообщать подробно, что происходит там, где они работают, о новых публикациях о психоанализе, о тех, кто критикует и кто одобряет, об интересных случаях, которыми им придется заниматься, о новых идеях в терапии. Они договорились встречаться не менее двух раз в год не только в Вене, но и в Будапеште, Берлине и Лондоне. Поскольку они отдыхали в одно и то же время, в августе или сентябре, то договорились проводить вместе несколько недель, быть может, в горах или у моря.
11
Несмотря на старания коллег Зигмунда преодолеть углубившийся разрыв между Цюрихом и Веной, периоды молчания становились все более длительными и, откровенно говоря, были предпочтительнее обмена все более резкими письмами между Зигмундом Фрейдом и Карлом Юнгом. При получении Зигмундом враждебного письма из Кюснаха у него обострялось воспаление гортани. Пик напряжения определился в июне, когда доктор Альфонс Медер, один из крупнейших психоаналитиков, практикующих в Швейцарии, написал Шандору Ференци, что разногласия между двумя группами вполне естественны и нормальны, поскольку цюрихцы – арийцы, а венцы – евреи. Приехавший через пару недель в Вену в сопровождении Эрнеста Джонса Ференци показал Зигмунду письмо. Прочитав его, Шандор заметил:
– Нет такой вещи, как арийская и еврейская наука. Результаты науки одинаковы, разница лишь в том, как они излагаются.
Острый на язык Эрнест Джонс воскликнул:
– Очевидно, мне следует перенести свою практику в Вену. Иначе как же мы положим конец сомнительным выводам Медера? В одной из ваших гинекологических клиник в Городской больнице женщины умирали тысячами от родовой горячки… пока Земмельвейс не научил врачей мыть руки мылом и горячей водой. Значит, чистота в медицине также принадлежит евреям?
Карл Юнг не участвовал в подобных глупостях. Он сдержал обещание, данное Зигмунду, активно действовать в роли президента и осуществил подготовку к конгрессу в Мюнхене в сентябре 1913 года. Узнав, что Зигмунд не собирается представить свой доклад, Юнг написал письмо, утверждая со всей решительностью, что значение конгресса окажется ослабленным, если профессор Фрейд не выступит на нем со своим сообщением. Абрахам, Ференци и Джонс также проявили настойчивость в этом вопросе. В конце концов Зигмунду пришлось дать согласие. Он отдыхал с Мартой и Анной в Мариенбаде, где начал писать статью о причинах предрасположения к навязчивому неврозу. Холодная и сырая погода обострила боли в руке, и он мог писать лишь с большим трудом. Он сообщал Эрнесту Джонсу: «Не могу припомнить другое время, столь же наполненное мелкими неприятностями и досадой, как это. Обрушилась такая плохая погода, что ждешь, кто возьмет верх – ты или злой гений времени».