Индийская тушь

Нэлл. Еще минутку. Флора не любила плакс.

Эрик оставляет ее.

(Тихо.) Прощай, милая… о черт!

Она всхлипывает. Она плачет не сдерживаясь.

Эрик (возвращаясь). О… о… ну вот.

Нэлл. Я прошу прощения.

Эрик. Нет… пожалуйста… можно мне?…

Через несколько секунд Нэлл перестает плакать.

Нэлл. Я испачкала ваш плащ. У меня где-то есть платок.

Эрик. Хотите мой? Вот…

Нэлл. Да. Спасибо. (Она берет его платок.) Я все-таки приехала слишком рано. Я не хотела ждать целый год, но… что уж тут… Спасибо. Он немного влажный. Мне его оставить? Вот смотрите, я нашла свой. Можем обменяться.

Эрик. Не беспокойтесь ни о чем. Как плохо, что вам пришлось приехать сюда в одиночку! У вас ведь есть еще сестра, кажется. Или брат?

Нэлл. Нет. Почему вы так решили?

Эрик. О… Флора с нетерпением ждала возвращения в Англию, чтобы стать тетей.

Нэлл. Да. У меня родился ребенок в октябре. Он прожил недолго, к сожалению. Что-то с ним случилось.

Эрик. О, я прошу прощения.

Нэлл. Поэтому я приехала только сейчас.

Эрик. Да, я понимаю. Какое несчастье! Как его звали?

Нэлл. Саша. Точнее, Александр. Александр Персиваль Крю. Как мило, что вы спрашиваете. Никто никогда не спрашивает. Но что за цветение!

Эрик. Да, место удивительное, правда(Я надеюсь, вы тут задержитесь. Вы впервые в Индии?

Нэлл. Да.

Эрик. Осторожно, здесь камни осыпаются.

Позвольте…

Нэлл. Спасибо. Извините, что я так разревелась, мистер Сван.

Эрик. Я никому не скажу. Зовите меня Эрик, кстати. Никто не зовет меня мистер Сван.

Нэлл. Значит, Эрик.

Эрик. Вы любите крикет?

Нэлл (смеется). Ну, я не часто в него играю.

Эрик. Завтра матч.

Hэлл. Здесь?

Эрик. О да. Мы готовимся выпустить запасную команду в будущем году.

Hэлл. Мы?

Эрик. Индия.

Нэлл. О!

Они уходят. Одновременно появляется Пайк, ищет могилу. Когда находит, снимает шляпу и стоя смотрит на нее.

Флора на веранде, она укладывает свернутый холст, свой портрет работы Нирада Даса, в чемодан.

Флора. «Милая моя, на этом Джуммапур заканчивается. Я упакована… вместе с портретом и прочим, и мистер Кумарасвами приежает, чтобы отвезти меня на станцию». (Она закрывает чемодан. В руках остается книга Эмили Эден.) «Я все тебе пошлю из Джайпура, как только прибуду туда. Не буду ничего посылать отсюда, потому что не буду. Я чувствую себя сегодня как огурчик, и я счастлива, потому что здесь случилось нечто такое, из-за чего я наполовину простила себе Моди и то, что я опоздала в Париж. Это грех, который я унесу с собой в могилу, но, может быть, моя душа останется мазком краски на бумаге, словно я и прожила жизнь здесь, как Радха, прекраснейшая из пастушек, обнажившаяся ради любви в пустом доме».

В стороне Нэлл встает на колени и изучает содержимое чемодана Флоры. Она коротко смотрит на голубое платье. Она находит свернутый холст. Она смотрит на холст и укладывает его обратно.

Входит Hазрул, чтобы отнести чемодан Флоры к поезду.

Вновь появляется поезд. Кумарасвами, с желтым зонтиком, стоит на вокзальном перроне и провожает флору. Он украшает ее гирляндой. Назрул кладет чемодан Флоры на верхнюю полку. Флора входит в купе, награждает Назрула чаевыми и прощается с ним. Нэлл обнаруживает книгу Эмили Эден в чемодане. Она открывает книгу и находит там подарок Раджи. Она вынимает закладку и изучает книгу.

По ходу всех этих действий слышен голос Флоры, которая читает из Эмили Эден. По мере чтения поезд трогается в путь, о чем нам сообщают одни только звуки, и Флора в вагоне открывает книгу Эден и начинает читать.

Флора (на записи). «Симла, суббота, 25 мая 1839 года. Бал в честь Королевы прошел вчера с большим успехом… Между двух шатров стояла дощатая площадка для танцев, украшенная цветами на веревочном ограждении. В разных частях долины, там, где только позволяли деревья, красовались слова „Виктория", „Боже, храни Королеву" и „Кандагар", выложенные огромными буквами двенадцати футов в высоту. Был и очень древний индуистский храм, также премило освещенный. Вишну, которому, как я думаю, этот храм принадлежал, вероятно, был немало оскорблен. Мы начали ужинать в шесть, потом были фейерверк и кофе, а потом танцевали до двенадцати. Вечер стоял прекрасный: такая луна… а горы высились мягко и мрачно среди всего нашего света и фейерверков. Двадцать лет назад здесь не было ни единого европейца, а тут мы с оркестром и с наблюдениями, что жюльен, пожалуй, удается Сан-Клупу лучше других закусок и что рукава у некоторых дам тесны не по английской мартовской моде и так далее; и всё это мы, сто пять европейцев, произносим перед лицом тех высоких холмов и в окружении по меньшей мере трех тысяч горцев, которые, завернутые в одеяла, смотрят на то, что мы называем достойными развлечениями, и кланяются до земли, стоит европейцу пройти поблизости от них. Я иногда задаюсь вопросом, почему они не отрубят нам головы долой и дело с концом».

Поезд громко стучит и исчезает в гаснущем свете.