Солдаты последней войны

– В таком случае не понимаю, – я уже приобрел дар речи и спокойно спросил, – зачем вам нужен учитель музыки? Вы не меньше моего разбираетесь в ней.

– Ну, во первых, чтобы учить сына, нужен такой пустячок, как время. У меня же его просто нет. Во-вторых… Во-вторых, я гораздо меньше вашего разбираюсь, поверьте. У меня нет ни консерваторского образования, ни какого другого. Разве что полный курс музыкальной школы, которую я просто ненавидел. И этюд Черни… Это чистая случайность. Я играл его на выпускном экзамене. И настолько вызубрил, насколько и ненавидел. Так что запомнил на всю жизнь. Даже если и захочу забыть – не смогу, как видите. Да и не так часто приходится блеснуть знаниями.

– Все-таки заметить такой промах, – я все еще сомневался.

– Не берите близко к сердцу. Мне нужен не просто учитель. Мне надо, чтобы мой сын принял этого учителя. Это гораздо важнее, чем перепутанные бемоли и диезы. К тому же есть надежда, что Котик полюбит музыку. У него к ней довольно скептическое отношение.

– Зачем? – я пожал плечами. – Заставлять сына заниматься, учитывая, что вы сами прошли через все это. Не самая приятная вещь, когда тебя заставляют заниматься тем, что ты ненавидишь.

– Вот именно потому, что сам прошел, я и хочу, чтобы Котик научился играть. Поверьте, не самое плохое в жизни знать вещи, которые могут и не пригодиться. Уровень образования!..

Он в который раз взглянул на часы. Наверное, нервничал, что его жены все еще нет.

– Ну, да ладно, – слишком весело и слишком громко предложил Павел. – Бог с ней (я так и не понял, с музыкой или женой). Мы сейчас хлопнем по рюмочке и обсудим вашу новую работенку. Идет?

Я с радостью согласился. В животе давно уже урчало, а от жары, которая даже к вечеру не спадала, ужасно хотелось пить.

Вскоре мы сидели в громадной кухне. Простая мебель из лозы. Большой круглый стол, покрытый льняной клетчатой скатертью. Такие же льняные клетчатые занавески. Большое окно выходило прямо в сад, густо засаженный деревьями и цветущими кустами. Я давно не чувствовал себя так хорошо, почти по-домашнему. После выпитой бутылки красного вина (именно оно, по мнению Павла, лучше всего утоляло жажду) я наконец-то смог расслабиться. И мрачные мысли, и чувство неуверенности впервые за долгое время оставили меня. Я невнимательно слушал Павла, продолжающего без умолку рассказывать об успехах своей фирмы, где он был хозяином и президентом, о его грандиозных планах, о будущем его сына. Я просто кивал и все время смотрел за окно, прислушиваясь к шепоту листьев, щебету птиц и дыханию легкого ветерка. И громкий, уверенный, почти настойчивый голос Павла только мешал мне.

– Ну, так вот, мне осталось какой-то месяц тянуть эту лямку, сам понимаешь, Кира, я непременно должен сделать все, чтобы сделка состоялась. И только тогда, через какой-нибудь жалкий месячишко мы всей семьей укатим на Средиземное море, к пальмам, кокосам и обезьянам, – хохотнул он. – Терпеть не могу обезьян. В жизни не поверю, что мы от них произошли. Хотя… Если по секрету, так было бы лучше. Понимаешь, как-то реальнее, ну, что ли обоснованнее. Конечно, сейчас такое говорить не принято, да я и регулярно посещаю церковь… У меня даже есть знакомый батюшка, к нему постоянно на исповедь похаживаю. И всем, чем могу, материально помогаю божьему делу… Но если честно… Знаешь, многие со мной согласятся, хотя немногие признаются… Но как-то с обезьянами было бы проще. Ну, эволюция. Ну, совершенствование. Ну, развитие разума. Это понятно. И, если честно, не так страшно. А остальное… Если только задумаешься. Ужас… Если за все нужно платить. Обезьянам платить ничего не нужно. Я даже согласен, чтобы они были моими родственниками. Дальними. А тут… Все-таки, думаю, Дарвин был не такой уж дурак. Он на какое-то время предоставил человеку внутреннюю свободу и дал возможность забыть о страхе. Дал возможность понять: все, что мы делаем в жизни – всего лишь результат наших усилий и не более. Призывал человека совершенствоваться по своей воле, что ли. Но ничего не получилось. По своей воле совершенствоваться никто не хочет. К совершенству человека может привести только страх. Вот почему сейчас все побежали в церковь.

Я пожал плечами и залпом выпил еще один бокал холодного красного вина.

– Ты хочешь сказать, что в религии – страх? – заметил я. – Что-то не похоже. По-моему, сейчас грехи совершаются с удвоенной силой и скоростью. И по своей сути еще более изощреннее и чудовищнее. Несмотря на религию.

– Да, но в религии есть место и прощению. Не на это ли делается ставка? Ты знаешь, скажу по секрету, мои друзья, ну… приятели, после каждого своего греха находят способ его «отмыть». И все им сходит с рук! Только не нужно утверждать, что до поры до времени. Этого знать мы не можем! Я могу привести тысячи примеров, когда до глубокой старости люди доживали в роскоши и личном счастье. С та-а-аким камнем на сердце.

– Ну… В таком случае, мы вновь возвращаемся к Дарвину. И к родственной связи с гориллами.

– Не скажи. В жизни не просто так появилась религия, чего нельзя не принимать в расчет. Просто… Просто по-настоящему веруют немногие, но многие на всякий случай делают вид, что веруют. Нам ничего не дано предугадать… И знать.

– Я так понимаю, когда нужно совершить грех, вспоминаешь об обезьянах, когда нужно грех замолить – тут же взываешь к Боженьке. Неплохое сочетание. Первобытные инстинкты и духовная потребность. Опасное сочетание. Но многое объясняет.

Я бы не сказал, что вино было крепкое, но, видимо слишком старое, поэтому и ударило в голову. Мы порядком захмелели. И поэтому даже не обратили внимание на голоса в прихожей. Только когда открылась дверь кухни, мы резко повернули головы. И я увидел ее.

Ярко рыжие длинные волосы, россыпь веснушек на загорелом лице, сильно выступающие скулы, очень грустные зеленые глаза. И эти заостренные плечи. И эти худые босые ноги, перепачканные землей. И это простое, почти выцветшее платье… Такая деревенская девушка. Если бы она не была настолько схожа с Котькой, я бы в жизни не подумал, что это жена Павла. Что она хозяйка этого уютного и дорогущего дома, который охраняет свирепый пес, стоивший две тысячи баксов. Скорее, она напоминала пастушку.

Павел, этот уверенный красавчик с рекламного плаката, почему-то смутился. Мне показалось, он немного даже побаивается своей жены… Но первое впечатление оказалось обманчивым. Павел тут же бодренько предложил ей присоединиться к нам. Она равнодушно скользнула взглядом по моей персоне и молча уселась на стул. Прямо напротив. Мне показалось, что ее вообще ничего не интересовало. Ни то, что в ее доме незнакомое лицо. Ни то, что Павел не смог предложить ничего существенного гостю, кроме наспех приготовленного салата из крабов и парочки бутербродов с икрой (хотя я бы предпочел жареную картошку). Ни то, что мы празднуем. И, пожалуй, если бы Павел не представил меня, она даже не захотела узнать моего имени.

– И знаешь, как мы познакомились? – снова слишком бодро спросил Павел, хотя было видно, что и это ей все равно. – Совершенно случайно. Кирилл чуть было не угодил под мою машину.

От такой наглой лжи я даже выпучил глаза. Но Павел сделал мне знак, чтобы я молчал. Ну, и ладно. Понятно, что он не захотел рассказать о происшествии с сыном. Но с какой стати выставлять себя героем? Ко всему прочему он вдруг в подробностях стал рассказывать, как спас меня, при этом едва не угодив в аварию.

– Сама понимаешь, какой мы пережили стресс. И я не мог не познакомиться поближе с человеком, которого спас…

Ее звали Майя. Раньше я никогда не задумывался, насколько человеку может подходить его имя. И лишь сегодня понял, насколько оно может не подходить.

Мне нравился май. Время моих самых любимых праздников. Когда взрывами яркой зелени бушевала весна, и солнце было еще всего лишь подростком. В мае хотелось любить, играть случаем и не думать о смерти. В мае хотелось жить. Сегодня передо мной сидела женщина, удивительно притягивающая какой-то особенной внутренней силой. И почти равнодушной красотой. Женщина с именем Майя. Волосы цвета осени, глаза от ушедшего лета, на лице застывшая зимняя печаль.