Миллион зеркал

Под ногами хлюпало. Рушились ледяные капли с ветвей. В этой части леса будто пронесся ураган. Деревья были вывернуты, и косматые чудовищные земляные плиты корней торчали из торфяной воды, пронизанной стрелолистом. Стемнело. Летели в небе прозрачные черные хлопья. Шипел тугой ветер по верхушкам дерев. Скрипели фиолетовые сосны. А у разлапистого голого седого ствола, погруженного в бурую нежить, скинув рюкзак и держась за острый сук, стоял, дергаясь всем телом, Гамалей. Он был в темном плаще с капюшоном, и прорезиненная ткань блестела.

— Сапог увязил, — хрипло сообщил Гамалей. — Никак не вытащить.

— Я помогу, — освобождая лямки, сказал Черняк.

— Только не увязни сам, очень топкое место, — предупредил Гамалей.

Они вытащили сапог, но при этом Черняк все-таки увяз обеими ногами, и когда вылезал из сосущего теста, то зачерпнул воды, пришлось разуваться, и выливать, и отжимать шерстяные носки. Вода припахивала гнилью. Сеялась надоедливая тонкая морось. Одежда холодила и липла. У Гамалея багровела ссадина поперек ладони, он здорово ободрался.

— Погиб Цартионок, несчастный случай, — сказал ему Черняк.

— Я знаю, — непонятно оскалясь, ответил Гамалей.

— И еще Фомин в больнице, отравился консервами.

— Я знаю, — сказал Гамалей.

— А Злотников исчез, нигде его нету.

— Он не исчез, он попал под машину, мне звонил следователь, — объяснил Гамалей.

— А Климов уехал, — упавшим голосом сказал Черняк.

— И Зеленко уехал, — отозвался Гамалей. — Расползаемся, как тараканы. Ты знал Зеленко, он с периферии?

— Нет, не знал, — ответил Черняк. — Мне кажется, что мы больше не люди, а тени людей. Вернее, одного человека, который и не думает о нас, потому что кто же будет думать о своей тени?

Они достали сигареты. У Черняка отсырели. И у Гамалея отсырели тоже. Головки спичек крошились на коробке. Вокруг зиял неподвижный бурелом, синие пальцы стрелолиста лежали на торфяной воде.

— Почему Ижболдино? — спросил Черняк.

— Разве Ижболдино? Я сошел в Нерчиках, — ответил Гамалей.

— Это Ижболдино, дом лесника, — сказал Черняк.

— Меня подвезли со станции, и шофер посоветовал, — сообщил Гамалей.

В это время из дождевого нерезкого сумрака, чавкая по жиже болотными сапогами, прямо на них вынырнул высокий и худой человек в плаще и с рюкзаком, сбоку от которого торчал мослатый приклад ружья. Остановился, неприятно пораженный. Как лошадь, задирая голову, втянул воздух горячими ноздрями и замахал растопыренной судорожной пятерней, будто отгоняя кошмары.

— Вот и Опольский, — хладнокровно отметил Гамалей. — Удивительно совпадает время. Здравствуй, Вадим.

Опольский все тряс руками и свистел носом, а потом сдернул ружье, переломил его и одним движением вбил патрон в неумолимую черноту.

— Не подходи! — пискнул он фальцетом совершенно отчаявшегося человека.

— Напрасно, Вадим, — сказал Гамалей, — мы ведь не караулим тебя специально.

— Не подходи! — крикнул Опольский. Начал отступать спиной, держа их на прицеле. Все выше задирая голову. Ударился о ствол дерева, сел, уронил ружье и закрыл лицо ладонями — заплакал. Гамалей бросил окурок, тот коротко просипел в воде. Невесомая влага лилась с неба. Выло зябко.

— Это безнадежно, — сказал Черняк. Гамалей кивнул.

— Я возвращаюсь, от себя не убежишь, — сказал Черняк. Гамалей кивнул.

— Когда ближайшая электричка? — поднимаясь, спросил Черняк.

— Подожди немного, — отозвался Гамалей, — пусть придут остальные.

— А они придут? — спросил Черняк.

— Придут. Куда они денутся, — тоскливо ответил Гамалей.