Страница 17 из 96
— Но позвольте, — Кукарский развел руками, — я нахожусь здесь на правах оппонента…
— Которого никто не приглашал, — хмуро заметил Виктор.
— Хорошо, в таком случае я ухожу, — схватив фуражку, Кукарский повернулся к выходу. — Но все же я не теряю надежды, что на эту тему мы продолжим разговор, — заявил он с порога.
— Лично с вами я считаю бесполезным его вести, — ответил решительно Русаков.
— Почему?
— Меньшевик всегда останется меньшевиком, какой бы фразой он ни прикрывался, — сдвинув брови, ответил Григорий Иванович.
— Ах вот как, — протянул Кукарский, — мне кажется, вы просто уклоняетесь от дискуссии, — прищурил он глаза. — Но позвольте думать мне так, как я хочу, — бросил он надменно и хлопнул дверью.
…Утром Андрея разбудил отец:
— Поднимайся, внизу околоточный ждет. Достукался, — и, запахнувшись в халат, косо посмотрел на сына. — Сколько раз тебе говорил: не связывайся с сыцилистами, так нет, не послушался.
— Это касается только меня, отец, — одеваясь, ответил спокойно Андрей.
Никита по привычке торопливо забегал по комнате:
— Ишь ты, ево касается, а меня не касается? А ежели пальцем будут тыкать, что сын купца Фирсова сыцилистом стал, тогда как?
— Ответьте, что у старшего сына своя дорога, — холодно заметил Андрей.
Никита круто повернулся к нему.
— Вот тебе мой сказ: свою вывеску «Торговый дом Фирсова и сыновья» марать не позволю. Не тобой дело начато, не тобой будет кончено.
— Может быть, и мной. Поживем — увидим, — многозначительно ответил Андрей и, хлопнув дверью, спустился в кухню, где сидел полицейский.
— От господина исправника пакет, — подавая бумагу, козырнул тот. Андрей вскрыл конверт и, пробежав глазами письмо, сказал:
— Хорошо, скажите, что буду.
— Распишитесь на конверте. Такой порядок-с, — вновь козырнул околоточный.
К исправнику идти рано. Андрей решил побродить по лесу. Омытые утренней росой молчаливо стояли молодые березы. В одном месте ветви деревьев так густо сплелись, что пришлось с трудом выбираться на небольшую поляну, заросшую травой, из которой выглядывали фиолетовые колокольчики и белая ромашка.
Гудели шмели. По широким листьям лопуха ползали божьи коровки. За кромкой леса шли поля. Показался пахарь.
Налегая на сабан, дергал вожжой заморенную лошаденку, которая с трудом тащилась по неглубокой борозде.
Поравнявшись с Андреем, крестьянин остановил лошадь и, опустившись на деревянную стрелу сабана, вытер рукавом рубахи лоб.
— Нет ли покурить? — спросил он без улыбки.
Андрей подал папироску. Худое с жиденькой бородой лицо, домотканная из грубого холста рубаха, грязные опорки и вся тощая фигура крестьянина выглядела точно осиновый пенек, обглоданный зайцами.
Сделав большую затяжку, пахарь закашлял и потер рукой плоскую грудь.
— Ржи думаю немножко посеять, — обращаясь не то к Андрею, не то к самому себе, промолвил он и уныло посмотрел на клячу. — Плохо тянуть стала… овса-то с весны нет, а на подножном корму много не наработаешь. Да и год-то был неурожайный…
— Ну, а земство разве не помогает? — спросил Андрей.
— Помогает, — криво усмехнулся мужик. — Сунулся я как-то в кредитное товарищество, а мне кукиш показали: таким, как я, голоштанникам, ссуды не дают.
— А кому же дают? — заинтересовался Андрей.
— Кто побогаче, тем и кредит. А наш брат хоть песни пой, хоть волком вой, не жди, не учуют…
— Можно обратиться в Крестьянский банк.
— Одно только название, что крестьянский, а на деле там лавочники да купцы орудуют.
— Значит, по-твоему, и обратиться за помощью не к кому?
— Подохнешь и домовину не сколотят, а не только помощь живому человеку дать, — бросив в сердцах папироску, крестьянин подошел к лошади, поправил шлею.
— Разрешите еще одну… — видя, что Андрей раскрыл портсигар, попросил он и, закурив, тронул коня вожжой. — Загон мне до обеда надо допахать. Ну ты, дохлая! — крикнул он на лошадь и, налегая на поручни сабана, зашагал по борозде.
«Где же выход? — думал Андрей. — Так щедра природа и так безотрадна крестьянская доля.
Нужна не конституция, не парламент, ограничивающий власть царя, а более радикальные меры… И прав Русаков, когда говорил: либеральная буржуазия с ее парламентом — это та же петля для рабочих и крестьян. К черту! — выругался Андрей. — Нужно другое!»
…Захваткин в кабинете просматривал почту. Круглое мясистое лицо с большой бородавкой на щеке лоснилось от жира, круглые, чуть навыкат глаза были сонны.
Заслышав шаги, он выжидательно посмотрел на дверь.
— Пришли? Из уважения к вашему почтеннейшему родителю я решил побеседовать с вами, как это говорят, по душам. — Захваткин уставился рачьими глазами на посетителя. — Ваши взгляды на переустройство общества, скажу прямо, подпадают под действие закона о государственных преступниках и могут иметь за собой неприятные последствия. Да-с, — он откинулся в глубь кресла. — Мне прискорбно говорить об этом, но, знаете, служба, — развел он руками. — Вы курите?
— Спасибо.
Закурив, Захваткин продолжал неторопливо:
— Брожение умов — это, так сказать, знамение времени. Я сам когда-то, в дни молодости, был привержен к идеям либерализма. Но, благодарение богу, — Захваткин поднял глаза к потолку, — эти семена заглохли, не успев дать росток.
— Я чувствую, что и мои либеральные идеи также приходят к концу, — заметил со скрытой усмешкой Андрей.
— Вот и чудесно! — Опираясь на ручки кресла, исправник приподнял тучное тело. — Я вижу, батенька мой, вы человек неглупый.
— Благодарю за комплимент, — сухо поклонился Фирсов.
— Да-с, неглупый, — не замечая иронии, продолжал Захваткин.
— И чем скорее порвете знакомство с разными там Русаковыми, Словцовыми и прочими бунтовщиками, тем лучше.
— В рекомендательных списках знакомых я не нуждаюсь, — ледяным тоном произнес Фирсов.
— Мое дело, милостивый государь, предупредить вас… Повторяю, что только из уважения к вашему родителю вы пользуетесь свободой, дарованной нам монархом.
Перед глазами Андрея промелькнули картины голода казахов, сгорбленная фигура крестьянина.
— Венцом этой свободы вы считаете девятое января 1905 года? Залитых кровью рабочих, декабрьские баррикады Пресни? Пытки и виселицы? Да я всеми силами буду бороться против этой свободы, и вам меня не сломить! — выкрикнул горячо Андрей.
— Вы забываетесь, милостивый государь! — лоснящееся лицо Захваткина побагровело. — Вы находитесь в полицейском управлении, но не на тайном сборище. Предупреждаю последний раз, что, если не порвете связи с ссыльными, я вынужден буду принять суровые меры. Можете идти.
Андрей поспешно вышел из кабинета. В этот день он долго бродил по кривым переулкам города, усталый, поднявшись к себе в комнату, лег на диван.
«Жаль Христины нет со мной. Один… Чужой в этом доме».
Скрипнула дверь, показалась одетая в темное Василиса Терентьевна.
— Что, мама?
Она уселась рядом, провела рукой по его волосам. Он доверчиво припал к плечу старой женщины.
— Тяжело мне…
— Знаю, — тихо промолвила Василиса Терентьевна и, вздохнув, сказала: — И мне несладко. Сам-то стал чистый скопидом, на свечку жалеет. Сережа совсем отбился от рук: одни гулянки на уме. Да и ты редко бываешь дома. Не с кем слова вымолвить. Агния по магазинам да по портнихам, мать забывать начала. Одна у меня надежда под старость — ты… — Помолчав, Василиса Терентьевна спросила: — Зачем звали в полицию?
— Пустое дело, — уклончиво ответил Андрей.
— Пенял отец сегодня, что вырастила сына на кривую дорожку.
— Дорога моя прямая, мама, к лучшей жизни ведет, — стараясь подобрать понятные матери слова, тихо говорил Андрей. — Знаю, труден будет путь, но своей цели достигну.
— Ну, дай бог! — Поцеловав сына, Василиса Терентьевна поднялась на ноги и, осенив его крестным знамением, вышла.
ГЛАВА 17
Захватив с помощью Дарьи Видинеевой паровые мельницы на Тоболе, Никита Фирсов стал подбираться к фирме «Брюль и Тегерсен» — крупному мясопромышленному комбинату датчан в Зауральске.