Страница 35 из 108
— Га-га-га! Счастливчик! Вытащил последний автомобиль!
Ужасно ему хочется выиграть этот уродливый железный ящик на колесах с вонючим мотором впереди. Автомобиль, который стоит не больше, чем хороший самовар! Так нет же, вынь да положь ему автомобиль! И еще котел центрального отопления.
После матча кто-то на потеху рижанам выиграл такой образчик доисторического средства передвижения — смердящую колымагу с двигателем внутреннего сгорания.
Говорит, сбылась его «давнишняя мечта»!
— Нортопо, Нортопо, очкастый кенгуру, проснись! — ревут сотни тысяч глоток.
Уязвленное самолюбие никак не успокоится. Они выстроились в очередь, и каждый забивает в сетку по мячу. Увис безуспешно пытается их отражать. Почему-то запотели стекла, ничего не видно.
За Увисом закрыли дверь почты. Ему не хотелось выходить под дождь. Мокрые волосы падали на лоб. Кепку он забыл надеть, обдумывая какое-то важное решение. Немного погодя выудил из кармана оставшиеся деньги. Не густо, конечно, но все же деньги.
Залитая дождем привокзальная площадь, словно многоцветная лужа, так и манила, засучив штаны, побродить по ней. Увис не спеша пересек ее. Успеет еще дома насидеться. Когда отца нет, скукотища ужасная. А с отцом они могли бы покопаться в каком-нибудь приемнике, разобрать пару схем. Болезнь деда представлялась Увису далекой и не слишком приятной канителью. В больницу мать не пускала: кто знает, может, болезнь заразна, а мальчик и так ко всему восприимчив…
Он по этому поводу собирался вставить свое слово: что за ерунда, Нортопо вам не какая-нибудь плаксивая девчонка! До чего же странные папа с мамой… Совсем недавно он прочитал на старинной отцовской фотографии: «Киске от котика». Снимочек, должно быть, предназначался маменьке, просто умора!
Вместе с папой они выдумали «Нортопо»… Отец к игре не очень-то приспособлен, такие, значит, дела… «Киске от котика»… Смешной народ, нужно ли быть взрослым, чтобы писать такие глупости?
Кошкам на смех!
Перейдя залитую светом площадь, Увис скрылся в распахнутых дверях вокзала. В этот предпраздничный вечер вокзал проглотил его, как и сотни других пассажиров. На какое-то мгновенье Увис заколебался, из толчеи присматриваясь к окошку кассы. Девушка в зеленой блузке, украсившая себя двумя деревянными вишенками, улыбнулась Увису. Владычицей тысяч километров она восседала на своем троне. Неведомая сила тянула его к окошку кассы. Увис уступал неохотно, как гвоздь, влекомый магнитной подковой.
— Добрый вечер, молодой человек! Итак, Земля кругла? Где-то на том полушарии, говорят, находятся Командорские острова! А наверху Шпицберген? Нечего прикидываться кроликом и длинные уши прятать под воротник, Увис Лусен! В твои ворота можно заколотить тридцать восемь мячей, тебя можно обозвать очкастым кенгуру, но ты в один прекрасный день совершишь такое, такое совершишь, что у всех рты раскроются от изумления! Бабах, и в дамках!
Увис резко повернулся. За его спиной стоял пожилой мужчина — на голове котелок, с полей стекала вода. Незнакомец посверкивал глазами.
— Добрый вечер, с тобой говорит Нортопо! Должно быть, ты надеялся, что я предстану перед тобой в куда более ярком обличье, не так ли, поверь мне, Земля кругла, но я советую проверить…
Полдник прошел в молчании.
Отец просто так сидел за столом, оглядывая нас из своего далека. Я потихоньку ощупывал припухшие места, где пчелы оставили свои жала. Пока до Риги доеду, буду черт знает на кого похож. Старик доволен, что покопался в ульях.
— Сын, хорошо ль тебе в этой Риге? — спрашивает мать. Такой вопрос она всегда задает, когда я приезжаю без Арики и Увиса.
— Да как тебе сказать, мама…
— Давай, Арнольд, выкладывай начистоту! — подзадоривает отец. — Мать хочет послушать про вашу рижскую жизнь, потому как самой там жить придется.
— Не болтай ерунды, отец! — отмахивается мать. — Не болтай ерунды… Об этом не может быть и речи! — Крепко ее рассердили отцовские слова. Кто знает, какие они между собой ведут разговоры, когда вдвоем сумерничают.
Не сумею рассказать им про свою «рижскую» жизнь. Кручусь как белка в колесе, работаю, быть может, больше, чем следует, но выпадают свободные дни, и мы вместе с Увисом копаемся в принесенных для починки транзисторах, тогда мы с ним городим всякую чепуху и очень бываем довольны. Вернется с работы Арика, мы сразу примолкаем, становимся «послушными ребятами», жарим картошку с окороком. Вечером мне нужно на работу, времени мало. Этим летом придется пораскинуть мозгами относительно гаража, но у меня есть кое-какие знакомства в нескольких жилконторах, я не позволю машине ржаветь под открытым небом, на этот счет пусть они не беспокоятся. Мать по сей день не может понять, почему я ушел из школы. Столько лет учиться, чтобы потом на все махнуть рукой!
…Я учитель в старой нориешской школе — почти край света! А мне хоть бы что! Зато Арика места себе не находит: за что ей выпало такое несчастье — прозябать в поселке на самой границе республики!
Когда-то ей такое было непонятно, а ты б сейчас ее спросила!
Сейчас меня в школу на аркане не затащишь.
— Мама, зимой сама приедешь к нам, посмотришь…
— А корову я с собой в сумку положу, что ли! — смеется мать.
— Малость потерпи, Арнольд, этим летом ты с Увисом должен к нам приехать. — Отцовские слова прозвучали с укоризной.
Не могу ему пообещать, что привезу Увиса. Сын должен будет отправиться в Меллужи к матери Арики. Вечно мы спорим и никак не можем Увиса поделить, во всяком случае летом. Кто будет в Меллужах собирать клубнику? Клубника у матери Арики высокосортная, да и весь ее сад весьма доходная плантация. Летом Арика с матерью выступят единым фронтом. И я не смогу отстоять перед ними Увиса.
— Посмотрим, отец, — говорю я уклончиво.
— «Посмотрим, посмотрим»… У тебя на все один ответ «посмотрим»… — сердится отец.
Мать испуганно оглядывает нас. Вот здесь, за этим самым столом, всегда все и начиналось: здесь я сказал, что ухожу из дома, что ничему они меня не научили и что теперь другие времена, понимают ли они это? Иная жизнь, иные мысли у людей, и я не желаю копаться в земле!
Никакой мне помощи от них не надо, никакой, совсем никакой! Черт его знает, чего не накричал я в то утро. Неоперившийся птенец, новоиспеченный выпускник Нориешской средней школы, голова формулами напичкана. Все сам, только сам!
В колхозе жали рожь, и старик гнал меня в поле, от этого, мол, меня не убудет и пополам не сломаюсь. Давно копившаяся горечь прорвалась наружу, он просто не мог понять, как это я целыми днями могу просиживать над книгами. В ту пору я читал биографии ученых, учебники по физике. По правде сказать, перечитывал их, сам не зная, что делать с собой, со школьной премудростью и со своей комсомольской сознательностью. Когда не листал книжки, собирал велосипед, выпрашивая у соседей старые рамы, ржавые цепи, латаные и перелатаные камеры, помятые щитки, — помню, даже попался какой-то особенный руль низкой посадки, — деталь от «Озолниека», другая от «Эрепрейса» и черт их разберет каких еще марок. Тем летом я был счастлив, теперь я это понимаю, да, понимаю. Худощавый парнишка с вечно сползающими на нос очками. Ах, как забавляли ребят в Нориешах мои очки-велосипед!
Сотворил я в своей жизни что-либо более послушное, чем тот велосипед?
Возиться с ржавыми железками, чинить и латать, выпиливать и шкурить, краской покрывать… Мое безделье было возможно лишь под материнским крылышком.
«Да ты что, не видишь, у мальчика не сегодня завтра чахотка откроется. Нашел кого в поле гнать!»
После выпускных экзаменов на меня напала невероятная лень. Руки сами собой опускались. Не подвернись этот велосипед, я бы вообще палец о палец не ударил. Отцу хотелось, чтобы я «выучился» на садовника. Любой ценой хотел привязать меня к земле. Взять за шкирку и ткнуть носом в чернозем. Он был убежден, что в основе всего унавоженная земля и дренажные трубы, тогда, мол, мельник не будет сидеть без работы.