Страница 29 из 108
— Смотрю, замечталась ты, Арика, значит, все в порядке! На вот, закури, возьми с собой, эти сигареты для тебя держала.
— Спасибо!
— Мне вот что иной раз приходит в голову: быть может, Арнольду имеет смысл время от времени тебя поколачивать. Не на трезвую голову, конечно, и не слишком шибко…
— Глупости говоришь!
— Не скажи, есть в том сермяжная правда. Боюсь я за тебя!
— Все прошло, Нинон.
— Иногда ты меня просто пугаешь… Чего только не наплела про эти машины…
— Я же говорю: было и прошло! — теряя терпение, возразила Арика.
Шутить изволит подруга. Подумать только, чтобы Арнольд ее поколотил, к тому же напившись пьяным! Вот, право, невидаль! Копейки пересчитывает, рубль к рублю откладывает, долг отцу возвращать собирается, в две работы впрягся. Слышать ни о чем не хочет, строит из себя порядочного! Непогрешимый Арнольд!
А может, Нинон права? Вот была бы штука, подай такую мысль Нинон непогрешимому Арнольду. Посмотреть бы, какое при этом он сделает лицо… Посмотреть бы… Его трудно застать врасплох, навряд ли на лице у него дрогнет хотя бы мускул.
Дежурный электрик, а по ночам истопник, и этого ему еще мало! Осенью он будет носиться по городу, подряжаясь пилить дрова. Как ему не стыдно своих бывших учеников, товарищей по институту? Ведь Арнольд встречается с ними. Арнольд Лусен — и пильщик-моторист… Как в сказке: был некогда умен и проворен учитель Арнольд Лусен, и дети слушали его разинув рты… И она сама — умная, толковая учительница Арика Лусен любила, очень-очень любила умного учителя физики Арнольда Лусена: еще будучи студентами, они отправились на край света, чтобы взобраться на заснеженный Эльбрус, и там, куда ни глянь, были несказанно красивые пропасти и одно голубое, на слезу похожее озерцо с ледяной водой, и старик балкарец — повар в ресторанчике, который кормил их удивительными блюдами… и если бы на месте Нинон вдруг оказался старый балкарец, скрюченный от ревматизма, пропахший лекарствами и бараньим жиром, и за окном была бы не Рига, словно кошка, промокшая под дождем, такая полосатая, серая, с зеленоватыми глазами… Ночью они спали под яблонями в саду старика балкарца, забравшись в единственный спальный мешок. Поутру солнце заливало вершины гор медовым светом, и Арнольд шутил: это так похоже на папиросную коробку, еще бы только силуэт всадника на фоне гор. Как она в то утро рассердилась на Арнольда за то, что он безжалостно испортил сказку.
И как у нее тогда в горах не открылись глаза! Говорят, что горы проясняют разум человека, делают взгляд его зорким… Горы обманчивы, горы ужасно банальная декорация, сплошная бутафория.
— Нинон, ты любишь горы? — Арика прервала свои мечтания неожиданным вопросом.
Дымя сигаретами, они обе любили путешествовать, свой кофейно-сигаретный полдник они величали путешествием с тросточкой в руке. Обе они, престарелые дамы с сине-крашеными локонами, у подножия двухтысячного года, двухтысячелетние сине-фиолетово-зелено-седые старухи. Это, правда, больше по части Арнольда, его излюбленная тема: седовласый старец в двухтысячном году… Нет, не быть ему седовласым старцем, увенчанным лаврами. Уже лет через десять Арнольд совершенно облысеет. В молодости, собираясь на танцульки, он смазывал волосы маслом…
— Отродясь не видала гор и, чувствую, немного потеряла. Только не пытайся меня уверить, будто в наши дни это непростительно — не повидать Эльбруса! Выйди на улицу и поспрошай, многие ли видели Эльбрус, даже наш Гайзинькалн!
Нинон разразилась гирляндой смешков. Руки ее были заняты работой, пальцы порхали над цветастой тканью.
Арика давно чувствовала все эти сто и одно приглашение закрыть за собой дверь с обратной стороны. И все же ей ужасно не хотелось вставать. Одной строчкой больше, одной меньше — какая разница.
Самая дорогая, самая лучшая в Риге портниха?
А что толку?
Ну-ну, не будем скромничать.
Счастлива та женщина, которая может назвать Нинон своей подругой… Проворную иголочку Нинон, отзывчивое сердце, ее неутомимые пальцы… Остренький язычок Нинон и последние, самые последние парижские модели, вчерашний Париж здесь, в Риге… как сказал бы Арнольд: «пэ в кубе», «Париж в кубе».
Арнольд, ты ничего не понимаешь, Нинон гораздо больше, чем «пэ в кубе»… Ты скажи, можно ли жить в Риге без портнихи Нинон! А еще лучше — когда она твоя подруга!
Нинон погрузила пальцы в шевелюру подруги. Арика откинулась на спинку кресла, сцепила пальцы на коленях, повернулась в сторону балкона. Ее волосы скользили между пальцами Нинон. Арика застыла в радостном оцепенении.
Арика пыталась себя образумить. Немного погодя Нинон выгонит ее под дождь. Под дождь на улицу — с причесанной головкой.
Арнольд и Нинон — были бы они счастливы? И способен ли Арнольд быть счастливым?
Способность быть счастливым?
Это еще что такое? Сидеть, в волосах своих ощущая пальцы Нинон, сидеть как в электрическом кресле и быть счастливой, быть счастливой, пока на улице всем за шиворот льет дождь. Старичок гномик на закраине капустного поля по берегу Марупе, и что бы об этом сказал старик балкарец у подножия Эльбруса? Милые гномики, жизнь все-таки «приключение в кубе», «пэ в кубе», когда Нинон начинает укладку волос…
Нинон, ты настоящий эликсир, бальзам чудодейственный! Для тебя и двух зеленоусых Арнольдов было бы мало!
Вот сейчас ее вышвырнут с блаженного острова, возьмут за шкирку и выбросят, как перепившего трактирного забулдыгу. Как только Нинон закончит, подняться самой и уйти к двум гномикам в зеленую страну… О, голова кружится, как у курицы… Нинон и в самом деле не прочь прибрать к рукам Арнольда, будь то в ее силах. Бойся ближайших подруг! Они-то самые опасные! Ради бога! Ей так бы хотелось поглядеть, как Арнольд стал бы устраиваться в этой квартире, куда бы вытянул свои длинные ноги, в этом королевстве выкроек, журналов мод и париков… Нинон помешалась на париках, она себе может позволить швыряться деньгами, Нино многое может себе позволить.
Она обшивает лишь близких и симпатичных ей людей!
Арика может гордиться, здесь ее остров, и этот послеполуденный час принадлежит ей, за это она платит. Неважно, что сейчас станут примерять. Этот костюм ей вовсе не нужен, а вот этот послеполуденный час очень нужен, и завтра весь день свободен… Праздник. Арнольд скорей всего заявится к вечеру. Ха, она же Арнольда подарила! Замухрышку Арнольда, у которого пуговицы вечно болтаются на одной нитке, дурацкий галстук и блестящая плешь.
— Ну, что, может, теперь займемся примеркой? — закончив укладку волос, спросила Нинон.
Молодчина Нинон!
Теперь раздеться и примерить костюм! Шмотье, как сказал бы Арнольд. Он свирепеет при виде всякой новой тряпки. Как бык на арене. Много ль он на этом сэкономит?
Арика, наполовину раздевшись, стояла перед Нинон. Прохладный ветерок с балкона обдувал ее. Совсем нетрудно одеть такую фигурку. Единственная радость, которую Арика еще трепетно переживала. Для них с Нинон это был молчаливый ритуал. Они готовились к лету, и вот оно, лето… На груди, талии, бедрах… Вот оно ниспадало волнами, ластилось к телу. Пальцы Нинон скакали по ней кузнечиками. Была в материале какая-то истома летнего луга.
Когда в последний раз сидели на лугу?
Этим летом у них свои «Жигули».
Арнольд ее съест за этот костюм…
Он ничего, абсолютно ничего, видите ли, не хочет брать у своего старика, он, видите ли, хочет все… сам, сам, «сам в кубе»!
Куда отцу деньги! Что вообще можем сделать с деньгами? Ну вот, как будто все, пора опять залезать в свой старый кокон, и до скорой встречи. Нинон, дорогая, когда мне снова заглянуть? Сама ухожу, не нужно силой выставлять меня за дверь!
Одежда до последней складки пропахла учительской. Никто со стороны этого, к счастью, не чувствует. На лето всю «школьную» одежду она запрет в шкаф. Засунет в целлофановый мешок и запрет. Чтобы не видеть ее до осени.
Никому не понять, насколько учитель чувствует себя к весне опустошенным! Как разряженное ружье!