Страница 10 из 14
Интересно, что, обращаясь к практике, Вайгель снижает свой полемический градус и становится гораздо более церковно-традиционным. «Итак, простецам необходима благая весть, им необходимо услышать и воспринять Слово Божие, дабы научились они познавать свою беду и нищету. И никто не должен пренебрегать этим внешним указанием пути, и Бог чрез Христа установил церковное служение слова; а где такого служения нет, там всё равно слово Его наличествует и стучит в дверь ко всем человекам». Эти строки хотя и отдают первое место «внутреннему слову», но всё же не отрицают и даже предполагают необходимым внешнее церковное служение. Вайгель явно продолжает поиски равновесия между внешним и внутренним, что составляет одну из основных тем «Диалога о христианстве», к рассмотрению которого мы и переходим.
* * *
«Диалог» - последнее и главное сочинение Валентина Вайгеля (написан в 1584 году). За продуманностью всех линий, за удивительным литературным мастерством этого выдающегося произведения скрывается трагедия. В «Диалоге» Вайгель всею силою своего философского ума и мистического чувства, как мы только что сказали, ищет «баланс», пытается разрешить церковные антиномии, избежать всяческих "и", утверждая лютеровские «soli». Надо сказать, что у Вайгеля не получилось этого сделать «в общем» - тема также «ускользнула» от него, как и от всех, кто пытался решать эту проблему[36]. На уровне же личном поиски этого баланса привели Вайгеля к вещам с одной стороны блестящим и неоспоримым, если рассматривать их с точки зрения церковного индивидуализма, а с другой - горьким и трагичным, конец которых -смерть.
Почему смерть? Для этого нужно вернуться немного назад. «Диалогу о христианстве» предшествовал трактат 1582 года «О прощении грехов» (которое, по Вайгелю, совершается только изнутри, верою, никакого внешнего отпущения грехов не нужно-об этом уже говорилось в раннем трактате «Об истинной спасающей вере»). Одновременно цшопауский пастор не переставал размышлять и о проблемах познания, поднятых им в своей второй гносеологической работе «Золотой ключ к познанию» (1578), в которой он доказывал, что предмет познания находится не вне, а исключительно внутри нас (здесь - корень его влияния на немецкую и английскую идеалистическую философию). И именно вайгелевская гносеология приводит его к тому, что хотя он несколько и отступает от крайностей, высказанных им в трактате «О жизни Христовой», и оставляет за Таинствами и внешним слышанием Слова Божия некое место в Церкви, средоточие христианской жизни он уже окончательно и бесповоротно полагает внутри человека. Таким образом, в «Диалоге» Вайгель решительно постулирует церковный индивидуализм, церковную ответственность христианина только перед самим собой. «Поистине, это достойное всякого оплакивания бедствие-что мы можем иметь свои глаза, но добровольно позволяем выкалывать их; можем слушать своими собственными ушами внутреннего нашего человека, можем говорить своим собственным языком - но столь безумны мы и глупы, что без всякого внутреннего подтверждения и опыта принимаем человеческие книги и человеческие учения, верим сладким речам и всему тому, что пишут, говорят и представляют нам наши проповедники», пишет он. При этом (вот тут проявляется вайгелевский «баланс») такой индивидуализм - вовсе не «уход из Церкви». Внутреннее слышание, внутреннее причащение Христу, внутренне разрешение грехов, или, что то же, жизнь Христова (последование Христу), совлечение ветхого Адама и новое рождение во Христе (всё это - разные названия одного и того же: веры, по терминологии Вайгеля) -как раз признак того, что человек поистине принадлежит Единой Истиной Христовой Церкви. То есть «разинституционализация» вовсе не выводит человека за пределы Церкви, а наоборот, только и вводит его в неё, из ложных человеческих церквей-сообществ в единую истинную Церковь Божию, вне которой нет спасения.
Но здесь сразу возникает и оборотная сторона. Если первые работы Вайгеля, его проповеди и даже книга «О жизни Христовой» обращены ко всем - все должны совлечься ветхого Адама, до всех досязает предваряющая благодать и т. д., - то в «Диалоге» цшопауский пастор настаивает на крайней элитарности и единичности подлинного мистического опыта Невидимой Церкви. «Мало кто верует»; «мы не должны принимать что-либо как предмет веры только потому, что так веруют многие люди в мире, но что почитают истиной немногие», - пишет он. Этой индивидуалистической элитарностью Вайгель возводит человека на такие горные вершины духовного мира, где у него отнимается всякое утешение Таинствами и церковным руководством, то есть вводитегоуже прямо в одиночество веры Авраама, закалающего Исаака (Быт. 22,1-10). Церковность здесь заключается в том, что человек сам становится Церковью. Но это уже совсем «твёрдая пища», высшая и предельная ступень духовной жизни. Во всей истории Церкви мы найдём исключительно редкие аналоги этому- преп. Мария Египетская, например... может быть, ещё несколько имён. Такое поле высочайшего духовного напряжения, такие запредельные мистические требования (Вайгель, в конце концов, будучи верен себе, заставляет героя своего Диалога умирать как Христос, в богооставленности-то есть если уж последование Христу, то до самого конца, до уподобления Ему и в смертных мучениях), конечно же, не могут быть уделом большинства членов Церкви. Это - для единиц, которые, как писал преп. Исаак Сирин, едва ли рождаются более чем один на поколение[37]... Всё это значит- решительный отказ (не разрешение антиномии, а именно отказ) от «общего», общинно-церковного и игнорирование того обстоятельства, что Церковь - для всех, что состоит она отнюдь не только из «гениев» духовной жизни. И это привело Вайгеля, как нам представляется, к весьма драматической ситуации. Принцип церковной антиномии, который он хотел преодолеть, снять, сбалансировать, «отомстил» за себя - пастор из Цшопау в «Диалоге о христианстве» неким образом «раздвоился» сам...
Диалог ведётся между двумя действующими лицами - Проповедником и Мирянином. Примечательно, что позицию самого Вайгеля выражает Мирянин, а все доводы, с которыми Вайгель решительно не согласен, исходят от Проповедника. Но ведь Вайгель сам был пастором, проповедником, это часть его жизни, это его служение, которое он добросовестно совершал до последних своих дней... Вайгель внутренне становится Мирянином, отсекает себя от своего сана, лишает его какой бы то ни было ценности, и даже более того - возвещает, что такое церковное служение является причиной всех зол на земле. Это крайне серьёзная, трагическая, катастрофическая церковная коллизия. Это не «раздвоение личности», отнюдь нет - примешивать сюда современные легковесные психологические объяснения у нас нет никакого права: Вайгель остаётся до конца самим собой - блестящим, цельным, уверенным в себе мыслителем, погружённым одновременно в мистическую внутреннюю жизнь во Иисусе Христе. Это именно пределы церковных антиномий, к которым подошёл и которые смог «ощупать» Вайгель - редкий, уникальный, но и трагический опыт для христианина, приближающегося к высотам духовной жизни. В конце концов, можно сказать, что если Лютер, оттолкнувшись от озарившего его опыта личного богообщения и начав Реформацию, затем, по мнению многих его оппонентов, «свернул с полдороги», - то Вайгель прошёл этим путём до конца, коснувшись каких-то предельных границ, каких-то «силовых линий», где сопрягается индивидуализм во Христе, Церковь как Тело Христово и церковь как богоустановленная и одновременно принадлежащая падшей земле институция... За такой опыт люди всегда очень дорого платят. Такой опыт невозможно описать человеческим языком, передать другим - он сродни опыту ветхозаветного Иова, непонятого своими внешнеправедными друзьями... И Вайгель, судя по всему, попал в ту же внутреннюю ситуацию. Поэтому в Диалоге появляется третье действующее лицо - Смерть, ибо только смерть может разрешить эту коллизию иснять все эти неразрешаемыеантиномии;поэтомуумираюти Проповедник, и Мирянин - именно потому, что человеческий опыт дошёл до тех пределов, дальше которых в сей жизни ему идти не полагается.
36
Здесь нужно отметить a propos, что цшопауский пастор, как и все церковные писатели, не избежал главного недостатка аскетически-назидательного жанра всех времён, а именно: возведения личного опыта в общую норму. Церковь шире дидактических определений: она задаёт русло богообщения и оставляет многое на свободу. Но каждый сподобившийся богообщения человек под влиянием силы и абсолютной (и одновременно субъективной - вот ещё одна антиномия Церкви!) истинности своего религиозно-мистического опыта считает, что - вот только так и никак иначе. Частности личного опыта богообщения мыслятся и дидактически преподносятся какобщие. Этим всетексты св. отцов и церковных писателей отличаются от Священного Писания. Священное Писание удивительным образом «подходит» всем; прочие церковно-назидательные сочинения отображают личный опыт их авторов и годятся далеко не для всех, и если кому и подходят, то только частично.
37
См.: Преподобного аввы Исаака Сирина Слова подвижнические. М., 1998,стр. 62; 104.