Страница 71 из 75
Паны, приводя лично, или присылая под начальством ротмистров и поручиков (наместников) свои ополчения, воображали войну с казаками чем-то вроде прошлогодней «Кумейщины», где были нужны только — сильный напор для расторжения казацкого табора и достаточное количество рук для наказания хлопов.
Разочарование в мечтах о рыцарской славе, добываемой в несколько дней, охладило их энтузиазм, и они, под тем предлогом, что казаки просят уже помилования, начали поворачивать восвояси. Между тем битвы под окопами происходили почти ежедневно, и редко проходила ночь, в которую бы казаки не сделали дерзкой вылазки. Потоцкий находился в обстоятельствах затруднительных.
Но положение казацкого вождя было гораздо хуже. Голод в его окопах начал делаться чувствительным. Казаки питались уже одною кониной, употребляя муку только для приправы. Появились новые депутации в панском стане. Но все они твердили одно и то же, — что казакам не возможно иначе быть, как при старинных своих правах.
Напрасно полевой коронный гетман твердил им, что король назначил им коммиссара и полковников из шляхты в видах охранения их имущества и личной безопасности от выписчиков и от самих жолнеров. Казаки жаловались на реестровиков, преданных интересам короны, что они, водя с ними хлеб-соль, изменили им и уронили их достоинство. Казаки советовали и коронным гетманам беречься их измены; выражали желание послать от себя к королю послов, и просили Потоцкого об одном, — чтоб он не приводил в исполнение постановления последнего сейма, пока не вернутся их послы от короля, и оставил бы их до следующего сейма при тех правах, какие признаны за ними Куруковскою коммиссиею.
Среди переговоров и убеждений получено было известие, что Филоненко плывет с верху Днепра на выручку осажденным. Потоцкий обратил на него всю свою энергию.
Казацкая флотилия должна была причалить к берегу через несколько дней. Непреклонному Гуне представлялось два выхода из его положения: или, в соединении с Филоненком, одолеть «ляхов» превосходством сил, или, без дальнейших потерь, удалиться на Запорожье. Если же не удастся ни то, ни другое, тогда будет он держаться на устье Старца до тех пор, пока голод не заставит Потоцкого снять осаду.
С своей стороны Потоцкий, в случае неудачного отражения идущих с верху Днепра казаков, решился зимовать на месте и заложить здесь новую колонию. События принимали подобие Троянской войны, и этим самым свидетельствовали, что усмирение казаков — задача слишком трудная для обладателей Королевской земли.
Предупреждая поход Филоненка шляхетский Агамемнон сделал еще один приступ к окопам, продолжавшийся целые сутки. Много было явлено с обеих сторон гекторовского мужества, ахилловской завзятости и одиссеевских ухищрений; но обоюдные подвиги не привели ни ту, ни другую сторону ровно ни к чему. Каждая из них, рассчитывая на прибытие Филоненка по-своему, старалась ослабить неприятеля, чтобы легче было поставить на своем с наступлением этого важного события. В обоих войсках истощались огнестрельные снаряды; оба войска теряли лучших воинов; оба, уничтожая и надрывая друг друга, оставались по-прежнему в равновесии сил и бессилия. В жару социальной усобицы, воспламененные тяжкими ударами врага, воины забывали цель кровавого спора. Бились уже не за привилегии, добытые заслугами и происками многих поколений, не за равенство с теми, которые, на поверхностный взгляд, блаженствовали, точно в раю, на счет мучимых, точно в пекле. Бились уже не паны с хлопами и не мнимые жертвы с мнимыми тиранами, а рыцари своего грубого, но кипучего физическою и нравственною энергиею века с одинаково доблестными и свирепыми рыцарями. Битва была страшная. Но она предвещала еще более кровавый спор, в котором обе великие силы долженствовали взаимно истощиться, чтобы подпасть под господство более полезной для человечества силы.
Сведения, добытые от языков среди боя, опечалили Потоцкого. Преданные ему реестровики подтверждали их справедливость, и были такого мнения, что, если бы и удалось панам взять казацкие окопы, то делу был бы еще далеко не конец. Внутри окопов были такие блокгаузы, обеспеченные водою, что только голодом было возможно одолеть завзятых.
Наконец в панском стане сведали, что Филоненка ожидают к устью Старца 27 русского июля, в день «Палея» (Пантелеймона), — день, по приметам хлеборобов, особенно громоносный и зажигательный. Казаки расставили на валах пушки, наготовили при них огнестрельных снарядов, перечистили свой «огнестрельный бой» от копоти, подкормили коней, и решились прикрывать высадку, во что бы то ни обошлось им. Но лащовщики и хоругви великого коронного гетмана сделали на противоположной стороне Днепра засаду против Филоненка, который часть войска вел берегом, а другую часть посадил на байдаки.
Наступил таинственно грозный день Палея. Филоненко был в самом деле близко. Но встреча с лащовщиками и с контингентом Конецпольского обошлась ему не дешево. Много пало у него людей, много потерял он и запасов. Долго провожали его жолнеры, «вешаясь» на его хвостовых отрядах, забегая вперед «головы» и стреляя по его судам из пушек и гаковниц. Гром пальбы доносился к устью Старца, и волновал то страхом, то надеждою, как осажденных, так и осаждающих. Наконец пальба умолкла, потому что Филоненко освободился от своих преследователей, добравшись до островов, до неприступных для неприятеля днепровских луговин и непроходимых затонов. К полуночи он был у пристани, от которой казацкие окопы отделялись только небольшим пространством. На этом пространстве должна была решиться судьба долгой и мучительной для обеих сторон осады.
Ночь была темная. Стрельба помогала делу немного. Пошло в ход оружие холодное — среди мрака, соответствовавшего тому, который напустили в умы и сердца сражающихся римляне и византийцы.
Главными панскими силами предводительствовали Николай Потоцкий и князь Вишневецкий, Агамемнон и Ахилл знаменитой борьбы на устье Старца. Паны вывели в ночную битву из обоза все свои хоругви, так что в обозе некому было даже сторожить пленных, которых было 70 человек. Ротмистр венгерской королевской пехоты, пан Загурский, выделил несколько важнейших серомах из толпы, а остальных велел венгерцам изрубить.
От полуночи до позднего утра стояли паны нерушимою стеною между войском Филоненка, пробивавшимся к окопам, и войском Гуни, которое силилось проложить ему дорогу. Ворота в окопы не были защищены: они манили панов на казацкие засады. Казаки, лежа сплошным помостом под панскими колоннами, осыпали их смертоносным градом пуль. Этих отчаянных людей приходилось беспрестанно отпугивать быстрым напуском конницы. Гибли серомахи тысячами, но не уступали шляхетникам ни в горячей завзятости, ни в холодной решимости. Наконец шляхетники изнемогли, и Филоненко пробился в окопы.
Но победители были печальны. Большая часть навербованного знаменитым Корсунским полковником войска пала в битвах. Съестных припасов уцелело для всех казаков только на два дня. Когда то и другое сделалось известным, печаль казацкой черни перешла в ярость. Филоненка, прославившегося еще в 1628 г. походами в заднепровскую Туретчину, называли изменником. Забыты были его подвиги в боях с татарами и турками, воспетые в кобзарских думах; не приняты в соображение препятствия, которые преодолел он в своей экспедиции; ни во что поставлено геройство, с каким он пробился на помощь к осажденным. Поклонница только успеха, казацкая чернь судила его в «чернецкой», или черной раде без старшины, и приговорила к публичному наказанию киями у позорного столба.
Здесь варварское состояние нравов и обычаев казацких обозначилось резко, в сравнении с нравами и обычаями шляхты. «Если бы к его милости пану гетману» (пишет походный капеллан Потоцкого) «пробился таким образом какой-нибудь ротмистр, хотя бы только с одною сотнею коней, то наверное пан гетман принял бы его с веселым видом, с распростертыми объятиями и ободрительными словами».
После крайнего напряжения сил, осажденные упали духом, и пошли на мировую с «ляхами». Волей и неволей Потоцкий должен был оставить казаков при их армате и войсковых знаках, до тех пор пока возвратятся их послы от короля. Тогда казаки обещали передать свою армату и войсковые клейноды коммиссару, и принять полковников, какие будут назначены правительством. Как сидевшие в осаде казаки выписчики, так и послушные панам реестровые, взаимно присягнули — не обижать друг друга, не укорять миновавшею войною, и удалить от себя оказаченных панских подданных. Забранные у шляхты пушки и пушки киевские решено было возвратить по принадлежности немедленно. Казацкие вдовы были признаны в своих правах неприкосновенными. Трахтомировским монахам (инвалидам Запорожского войска) было обещало покровительство. Захваченный реестровиками монастырский скарб имел быть возвращен. Выход на речки для рыболовства и в Дикие Поля для звериного промысла дозволен был по-прежнему.