Страница 27 из 75
Жовковский стоял еще в Погребищах. Он, как мы видели, хлопотал всячески о разъединении казацких орд. Казацкие орды, по-видимому, сами распадались. Еще не вернулся посланный им к Лободе «казачек», как привели к нему и другого посланца.
Тот привез письмо от Наливайка к находившемуся при полевом гетмане брацлавскому старосте Струсю. Севериня просил через него помилования; писал, что томится голодом, что товарищи покинули его, и он, как дикий зверь, принужден скрываться в дебрях.
Жовковский, подумав немного, отвечал Струсю: «Бог с ним! пускай отдастся в наши руки. Я даю слово, что не будет наказан смертью, лишь бы возвратил коронные и забранные в панских замках пушки, а также Максимилиановы знамена».
Но Наливайко, по казацкому обычаю, «стлал себе дорогу на обе стороны», как сделал через 58 лет Хмельницкий, присягнув явно московскому царю, а тайно турецкому султану, и как делали следовавшие за ним казацкие гетманы, переходившие от русских к ляхам, от ляхов к татарам, туркам, шведам.
Оправдывая стих украинской песни, по которому запорожцы «повдавались один в одного», как родные братья, Савула, Лобода и Наливайко, в конце концов, соединились, и двинулись без шуму к Белой Церкви. Белоцерковский замок занимал тогда князь Рожинский. Жовковский осведомился уже о движении неприятелей, знал, что у них 7000 войска, и спешил на соединение с авангардом своим из Ходоркова по топкой мартовской дороге, сквозь ужасный снег, какого не бывало во всю зиму.
Но нам интересно читать реляцию самого полководца.
«Князь Рожинский (писал он) знал, что я так близко, и хоть во вторник, немного позже полудня, получил известие, что казаки идут к Белой Церкви, хоть их уже было и видать, но знать мне о том не дал. В среду рано утром услышал я боевой гул, и поспешил на место. Бились наши с казаками от полуночи, и могли бы дождаться меня в замке безопасно; замок здесь не из худших, и с таким гарнизоном, какой был у Рожинского, неодолимый. Однакож, пренебрегая казаками и не осведомившись ночью, что за войско, (бросились) к ним в поле, а казаки вошли другими воротами в город.
Побили наши в поле казаков, так что легло их до тысячи, но, когда вернулись в город, тотчас потеряли больше полсотни пехоты, а прочих много было переранено. Казаки, услыхав о приближении войска, двинулись обратно к Триполю. Были уже в доброй полумиле, когда я пришел под Белую Церковь. Там все решили преследовать их тотчас. Настигли мы казаков за Белою Церковью в одной миле. Шли не спеша в таборе, пустивши в пять рядов возы и телеги (wozy i kolasy).
Пушек у них было больше двадцати. Часа три смотрели мы так одни на других, подвигаясь медленно вперед, так как я поджидал людей, оставшихся сзади. Потом, когда уже склонялось к вечеру, ушло от них двое с поля, и один, который служил покойному пану подкоморию. Они донесли, что между казаками тревога. Тогда оставалось уже только попытать счастья. Построивши войско, ударил я на них с фронта и в тыл, и с обеих сторон. Никто не сомневался в успехе, так как я выдержал бой до удобной позиции. По милости Божией, стрельба их не сделала нам совсем никакого вреда. Рукопашная битва кипела в таборе. Однакож разорвать их, хоть и очень было на то похоже, Господь Бог не судил. Побили же мы их столько, что и сами они говорят, что никогда не понесли такой потери, как в этих (двух) сражениях. Савуле отшибло ядром локоть; Саско убит наповал, и других знатных между ними легло множество. Но и нам не без крови обошлась эта драка (burda). Убит ротмистр Вернек [32]: в таборе конь под ним упал, не перескочив через телегу (kon z niem przez kolase szwankowal), а товарищей в некоторых ротах легло трупом 32 [33]. Казаки тотчас выбрали на место Савулы Наливайка, также раненого, и двинулись на всю ночь к Триполью. А мы расположились на ночлег там же, где была битва, сегодня же пришли сюда, в Белую Церковь. Ночи очень морозные, и людям и коням великая беда, что делает большое ad rem gerendam impedimentum» [34].
Что Наливайко был избран гетманом предпочтительно перед Лободою, прославившимся на суше и на море, это показывает, что на его стороне была масса, ценившая в предводителе больше всего уменье ретироваться да отсиживаться в окопах среди зарослей и топей, — уменьем, доведенным впоследствии казаками до совершенства изумительного. Он повел войско к Киеву и переправился за Днепр; не остановил его и весенний ледоход. Туда Карпо Подвысоцкий, казак-шляхтич, доставил ему челны из-за Порогов. В казацких купах, по известиям Жовковского, преобладали два мнения: одни хотели бежать за московский рубеж, другие — к татарскому хану, с тем чтобы, отдавшись на «его ласку», воевать с татарами Польшу. Не смотря на выраженную королю готовность ходить войною на москаля так же, как и на татарина, Наливайко направил общее бегство за Днепр к Суле, которой роменские берега Москва называла своими.
К Жовковскому пришли между тем контингенты панов Потоцких и Ходковичей. Молодой Ходкович, в то время еще православный, в сообществе православного князя Кирика, захватил задний казацкий полк шляхтича Кремпского в Каневе, в день Воскресения Христова, и так как опустошители Волощины и других православных областей праздновали светлый праздник пьянством темным, как ночь [35], то православные ходковичане и кириковцы перебили и перетопили в Днепре православных наливайцев. Вера здесь, как и во всех казако-панских усобицах, была ни при чем.
Жовковский уже и тогда знал, что казаки побегут в Лубны, хотя они стояли еще на Днепре в нерешимости, броситься ли им в счастливую для наливайцев Белоруссию, или в старинную Половецкую землю, в «поле незнаемое», по выражению варяжского певца. Казаки позаботились о том, чтоб отнять у своих преследователей все средства к переправе, и несколько перевозных суден затопили в Днепре. Но лишь только направились к Переяславу, киевские мещане указали панам затопленные казаками судна и предложили Жовковскому свои услуги. Казаки вернулись, под предводительством Лободы, отрядом, довольно сильным для наказания «киян» за измену казацкому делу; но было уже поздно. Тогда Лобода вступил в словесные переговоры с Жовковским, сидя в челне на Днепре. Жовковский согласился пощадить казаков только под условием выдачи Наливайка и его сообщников. Наливайцы были в казацком войске сильнее лободинцев, и переговоры не привели ни к чему. Зато старый сечевик, шляхтич Кремпский, с пятью сотнями запорожцев, послушался совета Жовковского и держался в стороне от наливайкова бунта, пока наконец был вынужден присоединиться к заднепровским беглецам. Другой шляхтич, Подвысоцкий, запорожский адмирал, не согласился оставить наливайцев без опоры и держался с морскими чайками на Днепре, готовый к их услугам. Для наблюдения за ним, коронный полевой гетман оставил на русском берегу Днепра каменецкого старосту, Яна Потоцкого, а сам перешел на татарский. В Переяславле был замок, построенный уже давно киевским воеводою Константином II Острожским. Но пограничные замки, под ведомством князя Василия, как известно, пришли в крайний упадок. Город, лежавший между болотистых речек, Альты и Трубежа, мог бы служить, пожалуй, точкой опоры для казацкой орды; но Жовковский с каждым днем увеличивал свое войско прибывавшими к нему в помощь панами, а казаки побросали склады припасов позади себя на русской стороне Днепра и набрали с собой казацких жен с детьми. Осада для них была бы гибельна. Наливайко и Лобода бежали далее, к реке Суле.
Истребленные на Днепре паромы и байдаки, сверх затопленных, не скоро могли быть восполнены новыми. Жовковский, как по этой, так и по другим причинам, простоял на киевских высотах несколько недель, наконец переправился через Днепр, и не застал уже в Переяславе казаков.
Тогда Лубны были еще молодою, едва шестилетнею колонией. Основал ее, на старинном урочище, воевавший с Косинским князь Александр Вишневецкий, и наименовал, по своему имени, Александровым. Не трудно было вытеснить казаков из новой колонии; но за местечком Александровым текла обильная затонами и мочарами река Сула, а через нее шел длинный деревянный мост, перемежаемый «греблями» и дививший тогдашних инженеров, как чудо строительного искусства. Казаки решили — перейти за реку, сжечь позади себя мост, воспользоваться замедлением панов для дальнейших своих «утеков». Из-за Сулы легко было им направиться и в московские придонецкие пустыни, куда через 42 года бежал прославленный у нас Остряница, и в низовья Днепра, куда мужественно ретировались его действительно славные соратники. Но Жовковский из своего становища под Супоем, писал, в половине мая, что будет преследовать казаков хоть бы «за московским рубежом, хоть бы и под Черным морем». Он просил только королевского на то соизволения. Не скоро пришло оно к нему; но достойно замечания, что реляцию о своей решимости Жовковский послал опять через того русина, галицкого каштеляна Гойского, на устное донесение которого так много рассчитывал при начале своей гонитвы, и которого родной брат сражался вместе с Вишневецким и другими панами против Косинского под Пятком.
32
По другим известиям, убиты были еще: Дульский, герба Паленч, радомский; Станислав Лащ, герба Правдич, белзский; Палчовский, герба Орел, заторский.
33
По другим известиям, 300.
34
В военном деле препятствие.
35
Украинская пословица: «пьяный, як ніч».