Страница 13 из 85
Дифференциация монголоидов Восточной Азии
В то же время при общей слабой дифференцированности монголоидных особенностей шаньдиндунских черепов можно обнаружить некоторые специфические их признаки, характерные для тихоокеанских (как восточных, так и южных) монголоидов, к которым в более поздние исторические эпохи принадлежали почти все популяции Восточной и Юго-Восточной Азии.
К таким «тихоокеанским» чертам шаньдиндунцев относятся значительная высота мозговой коробки (136–150 мм), альвеолярный прогнатизм и некоторая тенденция к широконосости. ЕСЛИ же учесть большую высоту лица всех шаньдиндунских черепов (69–77 мм), то наиболее близкие аналогии им встречаются только в Восточной Азии и в полярной Америке. Очень возможно, что люди, обитавшие в конце древнего каменного века на севере современного Китая, — предки позднейших популяций, на базе которых складывались восточные, а может быть, и арктические монголоиды.
Однако сравнение шаньдиндунских черепов с люцзянским показывает, что на юге современного Китая в эпоху позднего палеолита были распространены расовые типы, отличавшиеся от северокитайских меньшими абсолютными размерами, более градильным общим обликом, несколько более узким и гораздо более низким лицом, относительной широконосостью. Таким образом, уже тогда среди тихоокеанских монголоидов наметились две группы популяций: восточная, географически и морфологически переходная к континентальным монголоидам, представленным в позднем палеолите фрагментом лобной кости из стоянки Афонтова гора II [Дебец, 1946, 73–76], и южная, связывавшая монголоидов с австралоидами (табл. 4).
Наличие известной преемственности между ранне- и поздне-палеолитическими популяциями Восточной Азии подтверждается археологическими материалами, в частности хозяйственно-культурными остатками деятельности шаньдиндунских людей. В Верхней пещере обнаружено множество разнообразных каменных орудий типа чопперов и чоппингов, костяных и роговых изделий, в том числе полированных кусков оленьих костей и рогов, один из которых напоминает «начальнические жезлы» европейского палеолита, а также различных орнаментированных предметов. Среди последних особенно интересны крупные каменные «бусины» с отверстиями, просверленные клыки оленя, лисы, дикой кошки и других хищников, костяные подвески, сверленые речные и морские раковины, доставленные сюда с морского берега за несколько десятков километров. В целом индустрия Шаньдиндуна при сохранении некоторых архаичных черт производит впечатление очень поздней, вероятно близкой к переходному периоду от палеолита к мезолиту [Pei Wen-ehung, 175–179].
Вопрос об отношении людей современного вида в целом, живших на территории Китая и Восточной Азии, к архантропам и палеоантропам того же региона очень сложен и не может считаться окончательно решенным. Сторонники гипотезы полицентризма, например Ф. Вайденрайх, К. Кун, а также почти все китайские антропологи считают, что между древнейшими, древними и современными людьми Дальнего Востока существует непосредственная генетическая преемственность. Как уже упоминалось выше, эти исследователи монголоидные расы производят непосредственно от синантропов и их среднепалеолитических потомков [Weidenreich, 1943; Coon, 1963; его же, 1965]. Среди советских ученых близкую гипотезу поддерживает В. П. Алексеев, допускающий существование в древнем казенном веке двух основных очагов сапиентации и расообразования — западного (атланто-средиземного, или афроевразийского), хронологически более раннего, и восточного (тихоокеанского или восточноазиатского), несколько более позднего [Алексеев В. П., 1967, 71–86; его же, 1969, 12–24; его же, 1970, 37–40]. По мнению В. П. Алексеева, появление современного человека произошло в двух местах. Первое из них — Передняя Азия, возможно, с прилегающими районами; второе — междуречье Хуанхэ и Янцзы с прилегающими районами. В Передней Азии сформировались предки европеоидов и негроидов, в Китае — предки монголоидов [Алексеев В. П., 1970, 37; его же, 1974, 115–164].
Однако гипотезы о формировании Homo sapiens в нескольких (хотя бы двух) самостоятельных или почти самостоятельных очагах на основе разных подвидов архантропов и палеоантропов находятся в противоречии с открытыми еще Ч. Дарвином общими закономерностями эволюции всего органического мира под воздействием естественного отбора и не согласуются с твёрдо установленным единством всех древних и современных сапиентных человеческих популяций. В конечном счете полицентризм во всех его разновидностях приводит к телеологической или, по существу, «номогенетической» концепции эволюции человека и формирования его рас. Однако «с позиций современной биологии теория номогенеза некорректна, как понимают это определение в физике, т. е. находится в противоречии с другими, точно установленными фактами. И поэтому она должна быть отброшена» [Яденко-Хмелевский, 65].
Конкретные палеоантропологические данные также не дают достаточных оснований для вывода о специфическом родстве восточноазиатских архантропов и палеоантропов с монголоидами, особенно если учесть уже известные нам данные о всеобщем распространении лопатообразной формы резцов у древнейших и древних людей. Очевидно, правы советские антропологи Я. Я. Рогинский, В. П. Якимов, М. И. Урысон, А. А. Зубов и другие, которые стоят на точке зрения «широкого» моноцентризма, считая, что сапиентация развертывалась на обширной, но все же непрерывной территории, включающей Юго-Западную и частично Южную Азию с прилегающими регионами Северо-Восточной Африки и Юго-Восточной Европы [Рогинский, 1949, 1—156; его же, 1951, 153–204; его же, 1956, 11–17; его же, 1970, 34–37; Урысон, 1969, 150–160; Якимов, 1967, 1—55; Зубов 1973а, 92—106].
Вместе с тем надо иметь в виду, что археологические материалы позволяют проследить преемственность хозяйственно-культурного развития населения Восточной Азии на протяжении всего древнего каменного века. Нет никаких данных, позволяющих утверждать, что архантропы и палеоантропы, жившие на территории Китая, вымерли, были истреблены позднейшими пришельцами или ушли с мест своего коренного обитания.
Таким образом, создается кажущееся противоречие между данными археологии, с одной стороны, и палеоантропологии — с другой. Это противоречие, однако, отпадает, если допустить, что сапиентация, начавшаяся на рубеже раннего и позднего палеолита в Восточном Средиземноморье и соседних регионах, постепенно захватывала все новые и новые территории, по мере расселения быстро размножавшихся подвижных сапиентных популяций и их смешения с другими группами древних людей, которые вследствие этого процесса насыщались сапиентными генами и вовлекались в общий ход формирования людей современного вида и их распространения в разных направлениях, в частности из Передней Азии через Южную и Центральную Азию на восток, вплоть до берегов Тихого океана. Очевидно, Дальний Восток на протяжении всего палеолита был периферией первобытной ойкумены, куда периодически докатывались волны переселенцев с Запада, смешивавшихся, надо думать, с аборигенами. Наиболее интенсивными эти процессы переселения были в период позднего палеолита, когда люди впервые не только заселяли новые территории Восточной Азии, но и осваивали Америку и Австралию. По свидетельству некоторых археологов, на востоке Азии нет начальных стадий позднего палеолита, а там, где элементы позднего палеолита прослеживаются, они либо непременно соединяются с мустьерскими, либо носят очень поздний облик и неотличимы от следующей ступени развития каменных орудий мезолита [Григорьев, 14–19].