Туннелирование

Искусственно-преданный взгляд в глаза.

— Я знаю, что именно об этом вы мечтали. Может быть, ждали этого всю жизнь. — «Сильного» монарха, который возьмет его за шиворот и отрезвляюще треснет об стену. Правильно. Вот и затаенный восторг на дне его зрачков. Как же они тут все бесятся от скуки…

— И пригласите сюда уже кабинет министров, сколько они могут ждать в коридоре?

Если требовалось разбудить это сонное царство, это сделал не я. Это сделал за меня взрыв. Меня он, всего лишь, разбудил тоже.

Члены правительства, важнейшие официальные лица, дипломаты, все они непременно должны были побывать здесь с тех пор, как мы вернулись с места происшествия, и поодиночке, и группами, и всей толпой, изображавшей солидарность и сплоченность всех граней и структур королевства. Они были одновременно и дежурны, и взбудоражены. Встряска есть встряска. На все эти встречи у меня ушло несколько суток, практически без перерыва. За это время мы еще дважды снова отправлялись к месту трагедии, то с одной делегацией, то с другой, выясняли, что именно там удалось уже обнаружить — это было немногое.

Калейдоскоп вращался вокруг. И я внезапно ощутил, что у меня нет ни малейшего желания его останавливать. Его кружение отвлекало. Пока я следовал за ним, я почти не чувствовал боли. И совсем не понимал, почему Доннер по истечении этих нескольких суток вдруг начал настойчиво преследовать меня с заверениями, что мне надо отдохнуть, или съесть хоть что-то. Есть мне не хотелось совершенно. Я даже перестал понимать, зачем люди это делают. Это же так обременительно. Мне казалось, что мой мозг оставался ясным, и мне вовсе ничего не требовалось. Какая глупость — зачем есть и спать каждый день?..

Мне даже казалось, что я отчего-то был совершенно спокоен, но когда ему удалось затащить меня в кабинет, выгнав из него совершенно всех, я посмотрел на свои руки, и понял, что не могу остановить дрожь. Мне все еще казалось, что я ничего не чувствую. Но почему организм вел себя так странно, как будто ему было известно что-то, что не было известно мне, что-то, что сознанию удавалось успешно отодвигать на другой план. Почему тело мне не подчинялось?.. Мне же отлично удавалось держать себя в руках…

— Знаете что, — проговорил Доннер, доставая из кармана флакончик. — У меня тут старое доброе снотворное…

— Ну уж нет, я не смогу заснуть!.. Только не теперь!

— Подумайте, — сказал он мягко. — Это совсем другой мир — там с ними ничего не случилось.

— Это страшно… — проговорил я в ответ, чувствуя, как распространяется дрожь и слабость. — Вы думаете, я не захочу там остаться?

— Вы вернетесь, — заявил он уверенно. — А тот мир — он от вас тоже никуда не убежит. Мир, в котором ничего этого не случилось.

Я открыл белый пластиковый флакончик. Он был полон круглых белых шариков.

«А ведь он вполне может меня отравить» — мелькнуло у меня в голове. — «Зачем?» — спросил другой внутренний голос. — «Просто потому, что может», — ответил первый. Все прочие факторы во вселенной учесть немыслимо.

— И вам совсем не нужно возвращаться к себе. К этому кабинету прилегает всегда готовая комната отдыха.

— А, отлично…

Звук льющейся воды. Взявшийся из ниоткуда. Единственный во вселенной. Доннер придвинул ко мне стакан на массивной крученой стеклянной ножке. Везде эти проклятые гады — замаскированные драконы…

— Но снотворное выпейте потом. Сперва съешьте это.

— А это еще что? — под открытой металлической крышкой обнаружилась какая-то нежно-фиолетовая субстанция.

— Мясной пудинг.

— Какая га…

— Введем внутривенно? Если нет, то есть бульончик. И мое любимое, хотя совершенно вульгарное — яичница с сосисками.

— Очень заботливо с вашей стороны.

— А я не о вас беспокоюсь, а о государстве.

Ему удалось меня рассмешить. Я расхохотался.

— Давайте уж самое вульгарное. Иначе совсем тошно.

— И это совершенно естественно! — поощрил он. — Разбужу вас ровно через восемь часов.

— С будильником надежней. И я не могу не смотреть на часы.

— Со снотворным только на часы и смотреть, — хмыкнул он.

— Не люблю внезапностей.

— А я предупредил. К тому же, часы со стены я сдирать не намерен.

— Тогда все хорошо…

Более-менее, в этом отрезке континуума.

Я проглотил два белых шарика, но сны выдались странные. Бредовая полуреальность. Те же помещения, те же коридоры, те же корабли и звезды и «вращающаяся пустота». То и дело, где бы то ни было, забегала спешащая куда-то Линор. Она очень торопилась, и едва я успевал обратить внимание на ее присутствие, тут же исчезала. Потом появлялась снова. Все время проявляя нетерпение. Будто куда-то страшно опаздывала. Они все куда-то опаздывали, и кругом царила суета. Линор была в своем золотистом платье. Оно приобрело насыщенный ярко-оранжевый цвет, красивый и переливающийся, вспыхивающий яркими драгоценными блестками.

— Потому что это — цвет взрыва, — очень деловито пояснила Линор. — Это мой взрыв! — она подхватила со стола полыхавшую настоящим пламенем корону и гордо надела. — Мне пора. Счастливо оставаться…

Потом откуда-то появилась Тарси и с сожалением посмотрела на мою голову.

— Ты больше не рыжий, — сказала она с непередаваемой скорбью. Огонь — больше не твой. Твоя — тьма.

Затем она отвернулась, а когда медленно повернулась снова, стало ясно, что она превратилась во что-то чуждое и пугающее. В глазах, вдруг ставших антрацитово-черными, горели отблески пламени, приглушенные и неистовые — целое море огня на другом конце узких длинных колодцев, ведущих в другой мир, где ничего больше и нет. Волосы качнулись — нет, зашевелились змеи, черный, туго сплетенный клубок.

— Хочешь, я стану твоей королевой Лорелей? — спросила она мелодично и шипяще. — Навечно!..

— Нет!..

Но сон не прервался. Я просто сбежал в «свой» кабинет с бесконечными мониторами. И отдал приказ уничтожить «Горгулью», вместе со всеми, кто был на борту. Для надежности. И только известие о том, что приказ выполнен, и наблюдение за этим, разрубило волглую прядь сна.

Только сон. Вздох облегчения. И лишь через некоторое время — возвращение понимания, что реальность не лучше. И бесповоротней. Не так зыбко, ее невозможно отменить, просто забыв о чем-то, чтобы снова в комнате появился кто-то, кто никогда больше не может в ней появиться. Но во сне ты не знаешь, что это сон, и когда делаешь что-то… Я это отмел.

Значит — там ничего не случилось? И поэтому может случаться снова и снова. И все время будет казаться, что что-то еще можно исправить. Будет возвращаться облегчение от того, что все было ошибкой, заблуждением. А после пробуждения — уходить снова. Но где-то там они еще были. И все еще имело смысл иногда засыпать…

Все начинается с того, что самое интересное происходит не в твоем времени, да и ты — не ты. Потом, бывает, что уже ты, или то, что можешь предположительно так назвать, за неимением других достоверных данных, а мир все еще не тот и все равно выходит просто сказка. Ну а потом, и ты — ты, и мир — твой, и не отступить от него, не спрятаться, а кажется все еще не достоверней декораций. Или это на самом деле все, что есть — декорации? Ничего твердого и вечного. И вот это-то и есть жизнь. То, что ты готов не принимать всерьез, от чего отмахнулся бы как от робкой зимней мухи. Презренный прах и тлен. Именно этим она и прекрасна. Тончайшая завеса, отделяющая нас от жерновов реальности, ничего знать не желающая о том, как она хрупка. О том, что ее вовсе нет и быть не может. Беспечно продолжающая быть.

Когда утром появился Вирем, я буравил взглядом потолок.

— Уже не спите? — еще одна дежурная фраза вместо приветствия.

— Нет. Доннер… «Денебский штандарт» — это же чертовски большой корабль. На нем была целая прорва людей.

— Да, — подтвердил он.

— И все друг с другом на этом уровне связаны каким-либо образом. У вас случайно не было там родственников?