Ад

— Значит и мощнее имеется вооружение, — отметил Глеб про себя. — Не иначе "СМЕРЧ"…

Догадка была близка, и подтвердить её могли при точном попадании в цель.

— Почти! Уже ближе, а лучше, но не совсем то…

— Корректировщик из тебя… — последовал ответ от префекта.

— Скорее из вас стрелки! Какие вы нахрен артиллеристы-ракетчики, когда артисты погорелого театра! Из музыкантов, что ли гарнизон набирали или прапорщиков?

— Но-но, не очень там…

— Ох-ё-о…

— Чего-чего?

— В яблочко! А теперь всем, что есть из РСЗО и прочих орудий, пока эти твари не разбежались, а уже запаниковали.

Глеб и не думал хорониться, находясь в непосредственной близости от места предстоящего массированного ракетного удара. Как вдруг поверхность пекла содрогнулась под бродягами в следующий мгновение и на какой-то миг даже показалось: образовался разлом, и они угодили в него.

Видимость исчезла. По расположению исчадий пронёсся огненный ураган, сметая всё на своём пути, не взирая на ранги и различия. Смешались исчадия, отродья и порождения.

Ударная волна поднятой взвеси докатилась и до бродяг. Их оглушило и разметало. Рация накрылась, больше Глеб ничем не мог помочь защитникам оазиса. И как префект не старался докричаться до него — тщетно.

— А смертник ничего — вызвал огонь на себя, — дошло наконец-то до него. — По машинам!

Люди приготовились нанести сокрушительный удар по исчадиям, собрав в единую колонну чуть ли не всю имеющуюся в наличии бронетехнику.

— Хана… — зашёлся Ёбыр, разыскивая примата.

Эпилог

— СРОК —

Тьма беспроглядной пеленой, навалившаяся на Глеба, заставила погрузиться сознание в небытие. Где он теперь, что с ним и куда угодил? Эти и другие мысли роились жуткими страхами, не находя подтверждения. Он снова выпал из того временного пространства, которое уже считал своим. И вновь провал. Затем ещё один и не один. Следовали вспышки не то света, не то подсознания, выталкивающие эпизоды из прошлой жизни, и какой нынче — не определиться, как и что на самом деле твориться. А нечто невообразимое и вновь заставило его погрузиться в кромешную тьму. Она везде и повсюду. Возможно мгла, а возможно и сумерки, либо иное неведомое проявление какого-то нового мира.

Глеб дёрнулся и сподобился на пронзительный крик — души, поскольку тело не издало ни малейшего звука, даже конечности не были подвластны ему — его мозгу. Не слушались. А повсюду всё та же бесконечная и вездесущая тьма, как спутник любого мертвеца. Не ад, но и не преисподняя. Да и не пекло. Хотя опять же чувство жгучей боли возросло то такой степени, как тогда, когда он провалился в пекло.

Его трясло и лихорадило, но всё по-прежнему оставалось за кадром для него. Глаза не удавалось открыть, впрочем, и уста. Затих. Ненадолго. И когда прежние чувство захлестнули его взбунтовавшийся разум, противившийся кончине, снова всё повторилось, только на этот раз более чётко. А затем очередная попытка и снова иная, пока на него не отреагировал некто.

Глеб точно уловил чей-то голос — женский. Ему даже показалось на какой-то миг: он серьёзно переполошил девицу. Она вскрикнула, что-то уронила и завизжала не своим голосом, бросившись куда-то прочь от него.

"Да что же это такое? И твориться со мной?" — никак не удавалось ему взять в толк. А уж где находится и присутствует, в каком мире из двух — загадка.

Глаза по-прежнему были неподвластны ему — веки словно налиты свинца, и не поднять. А так хотелось взглянуть на то, что творилось вокруг него.

Жар нарастал, усиливаясь. Казалось, тело горит изнутри. Ещё немного и он воспламениться.

И снова крики боли, а возможно и души рвущейся наружу из-за вопиющей несправедливости. Застонал. И сам, похоже, уловил на слух собственные стоны. А затем боль, и всё явственней навалилась на него, накатываясь волнами.

Он задыхался. Лёгкие жгло и саднило. К горлу подступил комок, и едва не перекрыл кислород.

Как вновь странные звуки извне, словно из прошлой жизни — но какой из двух? Глеб запутался. И точно слепец пытался хоть что-то нащупать. Но руки… крюки. Лежали вдоль тела и точно не его. Про ноги и вовсе отдельный разговор. Он не чувствовал их под собой. То ли отсутствовали — ему оторвало их, то ли ещё что-то случилось с ним. Причина пока не столь очевидна.

Наконец раздались голоса — два. Один Глеб сразу признал и принадлежал взбалмошной девице.

— Люба… — зашептал он, силясь ворочать устами.

— Он что-то пытается сказать нам, Степан Иванович…

— Помолчи, Кукушкина…

— Я — Зязюлина!

— От ты честное слово она! Хуже дятла!

— Так это ж ваша фамилия!

— Не долби…

Обладатель мужского голоса занялся осмотром пациента.

— Ну что я могу сказать, — отметил он в продолжение.

Глеб прислушался — ещё бы — говорили про него, отсюда и такой интерес.

— Пациент скорее жив, чем мёртв! Или как говориться: медицина тут бессильна — выжил, но возможно, что из ума! Пролежать почти весь срок в коме…

— Какой срок? — выдала на-гора спутница врача.

— Сегодня, какой день?

— Пятница…

— Нет, ты не поняла меня! Я не про то, а…

— Число? Тринадцатое! И Мая…

— То-то и оно — пациент долго маялся! Нам доставили его сорок дней тому назад! И собирались уже отключать от аппаратуры! Если бы не настоял "полкан" обождать до понедельника, отключили бы ещё с утра. А оно вон как, и вышло — оклемался к обеду!

Точно — дошло до Глеба: он на земле в военном госпитале. А как же ад — неужели всё кошмар сродни дурного сновидения? Но Люба — он помнил её… поцелуи! Такое не забыть даже при смерти или в приступе безумства.

"Выходит, я чокнулся — псих?" — напрягал Глеб извилины мозга, силясь хоть что-то понять из того, что с ним произошло. А такое…

И снова эти голоса из небытия земного мироздания с привычными на слух и восприятие созданиями. Одно слово — люди. Человеки…

Глеб силился докричаться до них. Ему хотелось, чтобы они услышали его, но уста предательски молчали, правда, чуть заметно подёргивались. Губы едва шевелились. А возможно дрожали.

Подле него собрался поспешно целый научный консилиум. Все решали, как быть дальше и продолжить лечение, коль столь тяжёлого пациента удалось вывести из комы да ещё на сороковой день клинической смерти. Успех небывалый, но не факт — выживет. Достаточно незначительного обострения сродни воспаления и… поминай, как звали.

Кто-то настойчиво пытался достучаться до подсознания спецназовца. Голос был мелодично приятный — поначалу, а затем предательски назойливый. И что самое важное женский.

— Как твоё имя? Назови себя? Ты можешь говорить? Начни… Попробуй…

Глеб сморщился, скривив губы. Получилось. Это было подобно на начальный этап разминки для них. Тело по-прежнему было словно не его, а он в чужом вместилище. Ощущение не из приятных, но деваться некуда. Это его мир и ему пришлось вернуться сюда оттуда, а откуда и сам не знал, но попал и так, что хуже некуда.

Из-за чего не видят глаза? Что стало с его зрением? Почему его до сих пор донимает тьма? А и боль, но уже не столь острая, а скорее тупая, но когда прорывалась в подсознание — сходил с ума.

Несколько раз девица срывалась с места и вызывала дежурного врача. Знать медсестра. Прямо как Люба. Сознание ещё держалось, подкидывая новые нюансы из той жизни, которую прожил Глеб, и ему казалось, что за двоих, когда нынче и за себя в том мире, откуда был сам, а вновь явился — ни за что на свете не осилить.

Тьма и продолжала скрывать всякую видимость. Неужели я слеп — ослеп?

Пациент попытался встать, что, несомненно, насторожило и встревожило сиделку, она вызвала дежурного врача, пытаясь понять: хорошо это или плохо?

На Глеба накинули стягивающие путы, когда он начал ощущать отдельные сокращения мышц тела, улавливая, как по нервным окончаниям проскальзывает приятная дрожь.