Страница 31 из 41
Зал словно очнулся, кто-то стал говорить с места, кто-то заспешил к трибуне. Однако бритоголовый уже решительно рассекал воздух, направляясь к своему месту, не обращая внимания на суету, им созданную.
Я поджидала его и совершенно счастливо (нашелся же человек, который думает по-другому!) и самонадеянно (будто его могут интересовать мои мысли) заявила: «Здорово! Я тоже так думаю». – «Да? Так что мы тут делаем, если выход есть?»
Это был Теодор Шанин, блестящий исследователь, социолог и историк, человек редкого мужества и острого чувства справедливости. Возможно, именно эти качества, а еще – воля и целеустремленность определили масштаб и яркую своеобразность его личности.
Тогда, в 1990 году, его раскованность, полное отсутствие «зверской серьезности» и скуки, что было принято в советской научной среде, а главное – способность иначе видеть мир, словно с какой-то другой оптикой, сильно эпатировали научное сообщество.
Шанин явился сюда явно «с другим липом». Для тех, кто не разделял его мыслей, он был сильнейшим раздражителем, человеком вредным, может быть, даже опасным. Для тех же, кому опостылели идеологические рамки и препоны, кто не столь сильно был одурманен совковой «травкой», он был глотком воздуха. Они жадно впитывали его слова. Он сразу оказался плотно окруженным и вовлеченным в разнообразнейшие проекты и сферы деятельности. Оказался долгожданным и востребованным людьми талантливыми, умными, образованными.
А ему только это и было нужно. Почему? Поначалу я искала ответы не там, где лежала разгадка. Шанин сразу же пресек эти попытки.
– Чтобы поступать честно и справедливо, не нужно никаких особых причин. В России началась перестройка, и я решил, что обязан кое-что сделать. Если бы был призыв во Вьетнам в свое время, я пошел бы воевать против Америки. Во времена Испании, будь мне тогда пет 18-20, я пошел бы в интернациональные бригады, а сейчас – я здесь.
Оказывается, все очень просто. Англичане тоже, когда их спрашивают, почему у них такие потрясающие газоны, отвечают: ничего нет проще, надо триста лет подряд их подстригать специальной газонокосилкой…
Шанин любит такую шутку: «Мой отец родился в России, мать – в Германии, я – в Польше. И все мы родились в одном и том же городе. Теперь это – столица Литвы».
Понятно. Он родился в Вильно, это был польский город. (С 1920 по 1939 был оккупирован Польшей.) А потом туда ввалились советские войска и в течение года наращивали свою мощь, создавая социалистическую Литву со столицей Вильнюс. За это время отца отправили в лагерь Свердловской области, а мать с детьми, десятилетним мальчиком и четырехлетней девочкой, – в Сибирь. В последнюю минуту девочку пожалели, уж очень она была красивой, сказали: оставьте старикам, потому что она не выдержит, умрет.
Мальчик на всю жизнь запомнил, как она вложила свою ручонку в руку деда, запомнил поворот головы, блеск подпрыгнувшего локона и синюю эмаль глаза. И все.
Больше никогда здесь, на Земле, они не встретятся. Много лет спустя мать с сыном вернутся сюда, чтобы искать свою девочку, но найдут лишь тех, кто видел, как их гнали в последний путь, а вместе с ними в разное время еще 80 тысяч человек. Там они лежат, эти восемьдесят тысяч, вместе с красивой веселой девочкой и ее дедушкой в братской могиле, совсем недалеко от Вильнюса.
– Теперь там высокий лес, – говорит спокойно Теодор, – и камень, а на нем надпись о невинно замученных и погибших восьмидесяти тысячах.
Они с матерью попали в Алтайский край. И началась война. По настоянию англичан СССР признал польское эмигрантское правительство. А польское правительство поставило условие освободить всех польских граждан.
– Нас освободили, мы вышли из спецпоселения, а еще через год встретили отца. Долго искали друг друга. И приняли решение ехать в Самарканд, где было тепло, потому что одежды не было, там и жили. Потом, когда в Вильно мы нашли лишь братскую могилу, а бумаги наши были в порядке, мы отправились в Лодзь, Варшава была полностью разрушена. В Лодзи я и учился, в Лодзи вступил в политическое сионистское движение. Оно организовывало нелегальную эмиграцию в Палестину тех, кто туда стремился.
В 1948году Организация Объединенных Наций приняла решение о создании двух государств на территории Палестины – израильского и арабского. Наша семья в это время жила во Франции, и я едва окончил среднюю школу; мне не было 17лет, но… если в 10лет – ты в тюрьме, в 17 – ты совершенно взрослый. Возраст – вещь относительная.
Я был уверен, что начнется война, и сказал это в своей организации.
А еще он сказал, что будет очень трудно, но каждый, кто может носить винтовку, должен поехать и воевать за Израиль, а остальные должны помогать оружием – его потребуется много. И вопреки мольбам родителей, вопреки возрасту, он пересек нелегально парочку границ, сел на нелегальное судно и нелегально появился в Палестине.
Он прибыл туда за несколько недель до объявления Еврейского государства и ушел в командос добровольцем. Потери командос в то время были очень велики. Ему дважды пришлось лгать, отстаивая свое право воевать, прибавляя себе годы и доказывая, что дома осталась сестра: в командос не брали единственных детей у родителей.
– Не думай, вралем оказался не я один. Когда мы уже были в Тель-Авиве и нас расформировали, наш командир сказал: «Давно хотел спросить, но знал, что вы не ответите. Сейчас можно. Единственные дети у родителей – шаг вперед!». И шагнула половина роты…
Больше года шла война, и он все это время воевал. А потом по законам тогдашнего Израиля получил стипендию за время военных действий и… пошел учиться в Школу социальных работников.
– Захотелось понять, что происходит в этой стране. В программе школы были вещи вполне конкретные – социология арабских нацменьшинств, проблема криминалистики молодежи. Учился быстро и начал работать как социальный работник сначала с криминальной молодежью, потом занимался реабилитацией инвалидов. Я изучал страну с «задней» стороны.
Тогда в Лодзи и во время войны Израиль был мечтой, тем, что мы защищали, то. что хотели создать. Теперь я был поражен. Свою дипломную работу я делал в Иерусалиме в самых бедняцких районах, там было ужасно, но меня задевало, что они даже не знали причину войны, а я считал, что спасаю народ…
И снова это чувство. Не должны сидеть дамочки в кофейнях в мехах (хотя лето) и золоте, если рядом дети умирают от гепатита в грязи и бедности. Он снова взбешен: не за это боролись, не этого хотели! Вступает в молодежную организацию «Молодая гвардия», где снова очень скоро оказывается лидером и… входит в острое противоречие с начальством колледжа. «Социальный работник не может не быть социалистом» – заявляет он с горячностью и уверенностью юности. Дальше – больше: они объединяются с коммунистами. К счастью, у него оказываются с ними сильные расхождения, и его выбрасывают из организации вместе со всей университетской оппозицией. Нет худа без добра. Он серьезно берется за учебу.
– Нов 1956году, во время Суэцкой войны, я вновь нашел себя на фронте, хотя был против войны и говорил, и агитировал, что война несправедлива. К счастью, она длилась всего шесть дней.
А потом он руководит Центром по реабилитации инвалидов и, так как Англия вто время была самой передовой страной в этой области, отправляется туда смотреть, как они это делают, учиться, учить язык. Он работал без отпусков и бюллетеней, ему дали стипендию на девять месяцев. И он отправился в Туманный Альбион.
Люди не только не знают, как отзовется их слово, но даже не представляют себе, к чему может привести совершенно конкретная с ясной целью командировка.