Страница 5 из 12
Граф. Извините, я заговорился.
Графиня. Прекрасное оправдание. Да разве можно говорить, когда играют в бостон. Зачем мешаться в их разговоры. Проклятая комедия! Восемь выиграны, мой ремиз взят, а вся беда опять от нее.
Граф. Мы так давно уж играем, что у меня голова начинает кружиться. (Софье.) Могу ли вас просить сыграть за меня несколько игр.
Софья. С великим удовольствием!
Княгиня (тихо Софье). Не забудь, что мы говорили поутру. Советую тебе замечать наш разговор.
Софья садится на место графа и начинает играть, а граф садится на ее место.
Княгиня. Растолкуйте мне, граф, что вы хотели сказать своей жалкой пьесой?
Граф. Мне кажется, это очень понятно, сударыня.
Княгиня. Итак, по вашему мнению, вчерашняя комедия...
Граф. Плоска, суха, несносна, скучна до бесконечности.
Изборский. Ты шутишь, граф.
Граф. Надобно иметь ангельское терпение, чтоб вынести ее до конца.
Изборский. Какие же имеешь ты причины находить ее дурною?
Граф. Тысячу. Во-первых, она от самого начала до последнего явления никуда не годится.
Изборский. Но чем докажешь ты это?
Граф. Чем, чем! Забавный вопрос. Как будто я обязан доказывать! Довольно — я говорю, что она никуда не годится — чего же тебе больше?
Изборский. Это еще не убедительное доказательство.
Граф. Я спал в продолжение всей пьесы.
Изборский. Может быть, перед этим ты играл целую ночь в крепе.
Граф. Я спал не один — все спали.
Изборский. Все! это что-то новое!
Граф. И если хочешь, покажу тебе эпиграмму, в которой то же самое напечатано.
Княгиня. Слышите ли, Изборский, надобно, чтоб вы были слишком упрямы, если не согласитесь теперь, что и вы спали вместе с другими.
Изборский. Я не буду сам отвечать. Графиня! позвольте вас спросить, уснули ли вы вчера в театре?
Графиня. И! батюшка, как можно было уснуть. Все как будто взбеленились: такое было хлопанье, что до сих пор в ушах звенит.
Граф. Это партер, вечная опора господ авторов. Как будто рукоплескание партера что-нибудь значит!
Князь. Это бы ничего, мой милый; но вообрази, до какой степени вкус публики испорчен — я сам видел, что аплодировали не только в креслах, но даже и в ложах!
Изборский. Видишь ли, граф, твоя эпиграмма солгала.
Граф. По крайней мере я не аплодировал ни разу и проснулся только в пятом акте от фейерверка[12], которым, как кажется, сочинитель хотел поразогреть свою пьесу.
Княгиня. Поразогреть свою пьесу — как вы злы, граф! Поразогреть! Как это остро! Мне досадно, что автор вас не слышит; я уверена, что это поразогреть было бы ему совсем не по сердцу.
Граф. Я намерен против него кой-что написать. Стихов я не сочиняю, но какую-нибудь сатиру в прозе. О! сударыня, если б вы знали, что у меня есть в голове...
Князь (играя). Гранд-мизер парту.
Изборский. Пиши что хочешь: и прозой и стихами, а со всем тем комедия прекрасна; она делает честь нашей словесности. Я нахожу даже, что в ней есть места, достойные Мольера.
Граф. Достойные Мольера — ха, ха, ха! Мольера, который восхищает и французов!
Изборский. Чему ж ты смеешься?
Граф. Я? так — ничему. Достойные Мольера! Это бесценно!
Изборский. Что же кажется тебе тут странным?
Граф. Ничего, совершенно ничего. Достойные Мольера! Это забавно, очень забавно!
Изборский. Можно ли не восхищаться сценой между Пронским и графиней Лелевой?[13]
Граф. Это правда, слушая ее, я зевал от восхищения.
Княгиня. Еще! Нет, граф, мне жаль уж бедного сочинителя! Зевать от восхищения — можно ли быть таким насмешником. Надобно сказать правду, попадись только вам на язычок...
Граф. Вы шутите, княгиня, — будто я так зол! Поверьте, что я...
Графиня (играя). Бет, сударь, бет, — прошу записать.
Граф. Что я гораздо милостивее многих говорю об этой пьесе — послушали бы вы моих знакомых.
Изборский. Я не понимаю, отчего вздумалось тебе и твоим приятелям укладывать нас спать, когда вся публика отдает должную справедливость этой пьесе.
Граф. Послушай, возьмем в посредники г-на Эрастова; он сочинитель, следственно, лучше может доказать, что вчерашняя комедия никуда не годится.
Эрастов. Извините, граф, я не совсем буду согласен с вами. Вы судите слишком строго. В ней проскакивали кой-где места довольно сносные, стихи вообще нельзя назвать совершенно дурными.
Граф. О, не говорите мне ничего о стихах. Сколько ни старался я заметить, но по сих пор не знаю, чем она писана: стихами или прозой.
Изборский. Тем лучше — следственно, стихи так плавно и легко написаны, что трудность размера и ударений в них совсем неприметны.
Граф. Фи, mon cher! как тебе не стыдно! Какие это стихи, если их можно читать так же легко, как прозу?[14] Надобно, чтоб в стихах была всегда какая-то величественная шероховатость, которая придает им вид важный, а особливо в мрачных описаниях. Вот, например, один из моих знакомых читал недавно при дамах свое сочинение: лишь только он начал, то у всех, кто мог его понимать, волосы стали дыбом; в половине чтения сделалось многим дурно, а под конец одна дама упала в обморок и лежит теперь при смерти в горячке. Вот истинно пиитические стихи.
Княгиня. Ну пусть бы обморок, а то горячка! Нет, граф, эти стихи уж слишком хороши.
Изборский. Я до сих пор думал, что ясность есть первое достоинство стихов.
Граф. Ясность! ясность! Вот на чем помешались все эти господа; да знаете ли, что сказал один знаменитый писатель: автор не тем велик, что изъясняет, но тем, что должно в нем отгадывать.
Изборский. Поэтому в «Тилемахиде» каждый стих[15] заключает в себе нечто великое?
Княгиня. Я вижу, что вы хотите замять разговор о комедии, но это вам не удастся. Г-н Эрастов, начали что-то говорить о ее недостатках.
Эрастов. Я бы никогда не кончил, сударыня, и для того замечу только главнейшие: во-первых, вся комедия имеет вид сатиры...
Изборский. Вы позабыли, сударь, Аристотель говорил, что сатира сделалась тогда поучительнее[16] когда ее стали представлять на театре в виде комедии.
Граф. Аристотель говорит! Прекрасное доказательство! Аристотель мог быть учителем своих римлян, но мы...
Изборский. Он был грек.
Граф. Грек или римлянин для меня все равно — я знаю только, что все римские и греческие мудрецы не уверят меня, что вчерашняя пьеса может назваться хорошею.
Княгиня. Браво, граф, не уступайте. Неужели в самом деле, не спросясь у г-на Аристотеля, нельзя бранить никакой комедии?
Графиня. Об чем ты думаешь, Сонюшка, — засдаешься в другой раз сряду.
Софья. Я слушала, как граф говорил об Аристотеле.
Князь. О, сударыня! мой племянник великий человек для этого, он знает по пальцам всю древнюю историю.
Княгиня. Это, думаю, кузина успела уж и заметить. Ну, г-н Эрастов, добивайте поскорей несчастную комедию.
Эрастов. Я нахожу, что вообще все разговоры между кокеткой и графом Ольгиным ни на что не похожи. Так ли должно молодому воспитанному человеку обходиться с благородною женщиною? Чем начинается их разговор при первом свидании? Он говорит ей вещи[17], которые едва ли можно позволить себе с простою горничною девушкою; одним словом, характер кокетки совсем не выдержан, и дерзкий тон графа так унижает ее в глазах зрителей, что она становится для них совсем не интересною.
12
...в пятом акте от фейерверка... — В 8 явл. 5 действия «Липецких вод» в домашнем театре барона Вольмара yстраивает праздник с фейерверком.
13
...сценою между Пронским и графиней Лелевой? — Сцена из 3 действия комедии Шаховского (явл. 8).
14
...Какие это стихи, если их можно читать так же легко как прозу? — Здесь отразились споры начала XIX в. о том, должна ли поэзия ориентироваться на простоту разговорного языка или иметь нарочито усложненный, книжный стиль. Для карамзинистов хорошим автором был тот, «кто пишет так, как говорит» (К. Н. Батюшков). Несмотря на свою как бы карамзинистскую ориентацию, граф Фольгин высказывает прямо обратную точку зрения, доводя ее до абсурда.
15
...в «Тилемахиде» каждый стих… — «Тилемахида» — эпическая поэма В. К. Тредиаковского, считавшаяся образцом бессмысленного, громоздкого произведения, написанного труднопонятным языком.
16
...Аристотель (384—322 до н. э.) — греческий философ, автор трактата по теории поэзии — «Поэтика».
...сатира сделалась тогда поучительнее... — Имеется в виду суждение Аристотеля в 4-й главе «Поэтики».
17
Он говорит ей вещи... — В 3 явл. 4 действия Ольгин, беседуя с вдовой, графиней Лелевой, колко отзывается об их знакомых и о самой графине: «Графиня, отчего, скажите мне без шуток, // Переменились вы: от князя иль от вод? // Ну, право, черный год // Нашел на милых вдов...»