Роса и свиток

— Братья, прошу вас сложить имена претендентов в кубок.

Первый распорядитель Клим неторопливо прошел вдоль кресел и собрал в высокий серебряный кубок листки, свернутые в трубочки. Сейчас выборщики немного передохнут от начальных дебатов и пообедают, а потом узнают результаты голосования. Вряд ли, конечно, нового шеф-инквизитора выберут с первого раза, однако все может быть, даже девять одинаковых имен в выборных листках.

— Благодарю вас, братья. Теперь отдохните.

Расторопные служки принесли подносы с едой и принялись проворно накрывать на стол. В Аальхарне недавно начался пост, поэтому особого разнообразия блюд не было, однако Клим заметил на тарелках и каши, и птицу, и несколько видов рыбы. Не должно заставлять голодать тех, кто сейчас решает судьбу государства, подумал Клим и, устроившись за своим столом, подальше от соблазнительных обеденных запахов, начал подсчет голосов.

Как он и предполагал, с первого раза ничего толкового не вышло. Имена в выборных листках значились самые разные, и, к своему искреннему удивлению, Клим дважды наткнулся на запись «Шани Торн, декан инквизиции». Всмотревшись в почерки, Клим опознал в писавших кардинала Бетта, который дожил до высокого чина, но до сих пор писал имена людские с маленьких букв, и — тут удивление Клима выросло еще сильнее — самого патриарха Кашинца: только у него была привычка убирать из слов половину гласных букв, по правилам староаальхарнской грамматики. Клим отложил эти две записки и ошеломленно воззвал к собравшимся:

— Господа, у нас в выборных листках дважды встретилось имя декана инквизиции.

Иерархи переглянулись, и маленький зал совета наполнился удивленными и возмущенными голосами. Инквизиционный протокол запрещал подобный выбор — об этом заговорили прямо, призывая к объяснению тех, кто допустил подобную кандидатуру. Кардинал Бетт тотчас же стушевался и уселся в углу, не желая признаваться, а вот патриарх Кашинец оторвался от тарелки с цельной тушеной уткой и громогласно произнес:

— А что такого? Сей господин очень хорошо проявил себя в исполнении обязанностей шеф-инквизитора. Еретики трепещут, ведьмы горят. Так что пусть себе сидит на том же месте, я не против.

Разумеется, патриарх умолчал о том, что до начала заседаний ему показали подписанные и трижды просроченные векселя на колоссальные суммы и прозрачно намекнули о том, кого нужно выбрать. Устим, предстоятель пяти столичных соборов, вскочил со своего места, едва не перевернув кубок со сладким фруктовым отваром, и визгливо воскликнул:

— А то, что он байстрюк, вы забыли? Или главе церкви уже наплевать на постановления и основы самой церкви?

Патриарх сверкнул на него грозным взглядом из-под взлохмаченных бровей и прогудел:

— Он законный наследник покойного государя. И на то есть документы!

После этих слов в зале поднялся совершенно безобразный гвалт. Заорали все. Кто-то открыто обвинял патриарха в ереси и измене, кто-то галдел о том, что Кашинца подкупили, а кто-то рассуждал о родословном древе аальхарнской монархии в выражениях, не поддающихся никакой цензуре. Клим пытался успокоить разбушевавшихся иерархов, но у него ничего не получалось — его просто не желали слушать. В конце концов, Кашинец грохнул кубком об стол и прорычал:

— Я свой выбор сделал. А если вы не согласны — проваливайте к Змеедушцу в пасть. И чтоб вам там навеки застрять и не выбраться, пустозвоны вы этакие!

В зале стало тихо. Кашинец обвел всех свирепым взглядом и снова приступил к трапезе. Выборщики понуро обратились к своим тарелкам, в которых вскоре обнаружились сюрпризы.

Впрочем, о том, что в каждом блюде есть маленькая записка, никто не стал говорить вслух. Записки скрылись в ладонях, широких рукавах ряс и на коленях — и по прочтении некоторые из выборщиков сладко заулыбались и взглянули на патриарха уже без неприязни. Вскоре слуги забрали опустевшие тарелки и протерли столы, а Клим раздал всем по новой чернильнице с пером и по листку бумаги.

— Итак, братья, — напряженно начал он, — первый ход не выявил имени нового шеф-инквизитора. Призываю вас сосредоточиться и, искренне помолившись Заступнику нашему, сделать выбор ради спасения нашей несчастной родины от ересей и колдовства. Есть ли нечто такое, что вам сейчас необходимо прояснить?

Выборщики переглянулись, и упрямый Устим, смерив патриарха презрительным взглядом, произнес:

— Незачем. А то еще передеремся здесь.

— Братья, призовите на помощь разум, а не силу, — смиренно попросил Клим и перевернул песочные часы. В выборном зале снова воцарилась тишь. Наконец, Федур, первый кардинал, взял перо и начал писать.

— Ваша неусыпность, откройте!

Младший Гиршем — а настолько деликатных дел его папаша не мог доверить посторонним — постучал в дверь декановых покоев. Информация была срочная, даже сверхсрочная — привратник не хотел пропускать Младшего в дом, а возле лестницы едва не дошло до драки, но он все-таки добрался до нужной двери.

— Ваша неусыпность! Откройте скорее! У нас проблемы.

Наконец, дверь скрипнула, и Торн высунулся в коридор. В халате, машинально отметил Младший Гиршем, в два часа пополудни. Он поклонился и тревожно зашептал:

— Второй ход завершился, ваша неусыпность. Пять на пять. Федур, Избор и Такеш приняли ваше предложение, отец сейчас переводит деньги на их счета. Остальные непреклонны, несмотря ни на что.

Торн хмыкнул и задумчиво потер переносицу. Как недавно заметил папаша Гиршем, у членов совета были еще и родственники — сейчас пятеро детей господ кардиналов сидели в инквизиционной тюрьме и готовились к допросу с максимальной степенью устрашения. Обвинение в колдовстве было наскоро состряпано еще с утра. Отцов об этом, разумеется, известили — предложив сделать правильный выбор и получить, помимо свободы своих чад, еще и крупное денежное вознаграждение — и дочери Федура, Избора и Такеша уже спокойно ехали домой, а доносы на них благополучно сгорели в печи. Торн умел держать слово.

— Похоже, наше предложение не приняли всерьез, — заметил Младший Гиршем и спросил: — Что делать, ваша неусыпность?

Инквизитор пожал плечами.

— Как — «что»? Отрубайте им мизинцы и посылайте отцам. Если они ошибутся в выборе, то и дальше будут получать детей по частям. Частей может быть много, я не тороплюсь.

Младший Гиршем послушно кивнул, хотя в животе у него неприятно засосало. Он был честным негоциантом, а не лихоимцем, и надеялся, что до отрубания пальцев дело не дойдет. Впрочем, инквизиторы по натуре своей иначе оценивают и цели, и средства для их достижения.

— Награду уже не предлагать?

Торн криво усмехнулся, и Младший понял, почему отец так боится этого человека. Он и сам боялся до дрожи в коленях.

— Разве жизнь и здоровье детей уже сами по себе не являются наградой?

Младший Гиршем согласно кивнул еще раз, поклонился и побежал вниз по лестнице, услышав, как сзади хлопнула дверь. Надо было торопиться — большой перерыв на молитвы продлится еще полтора часа. Он искренне радовался, что не увидит лиц упрямцев в тот момент, когда они получат посылочки из инквизиции.

Отец был прав. Дети — вот самый главный рычаг давления.

— Кто там? — сонно спросила разнеженная Гвель из-под одеяла. Шани запер дверь на засов и коротко ответил:

— Никто. Спи.

Гвель что-то согласно промычала и снова погрузилась в сон. Несколько минут Шани скептически рассматривал спящую владычицу, а потом подхватил с пола свою одежду и пошел в соседнюю комнату — переодеваться в цивильное, причесываться и готовиться принимать послов с предложением высокой и почетной должности. Естественно, физиономии у них будут перекошены от обиды и гнева, но это уже сущие мелочи. А вот государыню надлежало спровадить отсюда максимум через час: по возвращении с заседания с министрами Луш должен был застать ее дома и задать всего один вопрос:

— Откуда у тебя этот изумруд? — негромко сказал Шани, завязывая шнурки на высоком воротнике шутры. Да, именно так: откуда у тебя этот изумруд, который раньше носила другая женщина, и за какие такие добрые услуги ты его получила? Разумеется, Гвель сразу же изменится в лице, а поскольку она патологически не умеет врать, то разгневанный Луш тотчас же прочтет по ее растерянному облику всю историю в деталях. Памятуя об указе о престолонаследии, он и слова не скажет Шани, а вот супруге не повезет. И поделом. Сучка не захочет — кобель не вскочит: так считается в Аальхарне испокон веков. Жена, тем более, государыня, должна блюсти и свою честь, и честь супруга.