Кока-гола компани

Симпель перекатил Монику на спину и задрал кверху все бесчисленные слои джемперов и текстилей или чего там еще, во что она была обряжена, добравшись, наконец, до кожи ее дебелого пуза. Сейчас он верхом сидит на ней и, ссутулясь, трудится над красной Д. Он притащил из уборной подтирочной бумаги, на том участке, где он уже сделал татуировку, проступают капельки крови, и время от времени он подтирает смесь крови и красителя, чтобы видеть, что делает. Техника работает безупречно. Будто рисуешь цветными мелками по плохо поддающейся поверхности, думает он. Сначала он наносит контур буквы, потом заполняет его красителем. «Я уж тебе твое духовное нутро спиртиком-то разведу!» подмурлыкивает Симпель себе под нос, а игла ползет себе по жирному животу Моники Б. Лексов. Его голос заглушается резким жужжанием привода. Симпель счастлив. Еще со времен ТРАМ БАМ ничто для Симпеля не может сравниться с делом. «Я дело делаю, я работаю к чертям собачьим, я дееело делаю, да, прольются слезы, радость и энтузиазм как ветром сдует, ты поплатишься за то, что за тобой стоит, Моника», знай себе напевает он. За работой он успокаивается. На какое-то мгновение улетучивается тяга к ксанаксу. Сердце его бьется ровно. Никакой кислой отрыжки. Он нет-нет, да и покурит. Потом трудится дальше. Напевает. Разглядывает сделанное. Работает с усердием. Критически прищуривается. Сделав пять букв, он меняет красный краситель на черный. Высота букв составляет примерно шесть см, толщина — полтора см. Заменяя картридж, он разглядывает то, что написал. Пока еще написано только ДУХОВ. Он собирался набрать слово довольно строгим фонтом Arial, но в результате буквы кажутся значительно более доморощенными. Если же вспомнить, что все делается от руки, то вовсе не так и плохо. Чтобы Моника Б. Лексов перестала храпеть, он повернул ее ряшкой на бок. Мерзкая храпящая сонная харя — единственное, что способно лишить его радости от исполнения данной акции. Моника разевает пасть как-то набекрень, и на вышитую подушку стекает слюна. Симпель старается не смотреть на нее. Зазвонил телефон, звонят долго. Потом небольшая пауза. Потом опять звонок. Звонки то прекращаются, то снова идет трезвон довольно долгое время. Кто это может быть, Симпелю ясно как день. Прежде чем начать рисовать черным, он отирает кровь и красную краску с ее живота. Чтобы завершить надпись НОСТЬ, ему требуется добрых два с половиной часа. За это время супруг, отец двух детей и детский психиатр Берлиц успел так распалиться из-за того, что Моника сильно припозднилась, а трубку никто не снимает, что он напялил пальто и отправился в студию с целью застукать ее за тем, что, он уверен, окажется бурным половым актом. Он не готов сам для себя сформулировать мысль, что он буквально радуется тому, что застигнет жену с потрохами отдавшейся другому мужчине, но что-то в его рьяной агрессивности и бодрой походке подсказывает, что грядущий конфликт в определенном смысле окажется желанным. Когда он добирается до ТЕКСТИЛЯ 16, времени почти три часа ночи. Когда Берлиц сначала начинает дергать ручку двери в надежде ввалиться прямо к занимающейся любовью парочке, затем начинает как сумасшедший колотить по двери студии, Симпелю остается Ь в части НОСТЬ. Симпель копается еще добрых пять секунд после того, как начался стук, потом отключает татуировальную машинку. Ну, умерла так умерла. Глухой бы только не услышал, как жужжит машинка и как потом там возится Симпель. Да и звукоизоляция стен в студийном комплексе хибарного типа оставляет желать. Посидев немножечко спокойно и послушав, как Берлиц барабанит в дверь и рычит (Я ЗНАЮ ЧТО ВЫ ТАМ! Я ВАС СЛЫШАЛ! МОНИКА! ОТВОРЯЙ К ДЬЯВОЛУ! ВЫХОДИ, МОНИКА! ВЫХОДИ К ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ, ГОВОРЮ Я ТЕБЕ! Я ТАК И ЗНАЛ, ЧТО ТЫ ТРАХАЕШЬСЯ С ДРУГИМИ МУЖИКАМИ! ЧЕРТ БЫ ТЕБЯ ПОБРАЛ! ДАВАЙ ВЫХОДИ! и проч.), Симпель не желает слышать больше.

— Вали отсюда, тихо говорит он из-за двери.

В глубине души Берлиц, видимо, не ожидал такого ответа, или вообще какого-либо ответа, подтверждавшего бы его предположения, потому что за дверью становится тихо-тихо. Затем Симпель слышит, как тот сбегает вниз по лестнице. «За кем бы он сейчас ни пошел, это займет полчаса, не меньше», думает Симпель, «в этом районе все равно никто не живет из тех, на кого он мог бы рассчитывать». И действительно. Берлиц едет уже на такси к своему стороннику Ёрану Пердссону, живущему на совсем другом краю города; пройдет как раз полчаса, пока они вернутся, Ёран Пердссон со старой деревянной битой, а Берлиц с велосипедной цепью, которую они второпях сорвали с первого велосипедика Спидо, убранного в полуподвальный закуток дома Пердссона вместе с прочими реликвиями, напоминающими об утраченном детстве сына. Пердссон, еще более на взводе, чем когда бы то ни было, вообще-то готов обрушить свою агрессию на первого подвернувшегося; он еще никоим образом не сумел переварить события рабочего совещания несколькими днями раньше — да и то сказать, вряд ли можно счесть усиленное потребление ксанакса в сочетании с просмотром порнухи на видео хорошим посттравматическим средством.

Этой ночью Пердссона не приходится долго упрашивать. Берлицу даже не требуется его будить, он не спит и — верите или нет — агрессивно мастурбирует; вот почему он, прежде чем открыть, просит Берлица немного подождать. Берлицу же на самом деле глубоко наплевать на то, чем там занимается Пердссон; но Пердссон все равно считает необходимым вылезти со своим враньем; что ему «нужно накинуть что-нибудь на себя»; на самом деле ему нужно скинуть с себя довольно запутанную конструкцию из шнура, в который он в состоянии дикого возбуждения запутался; шнур, или веревка, обмотан вокруг шеи и живота, туго охватывает мошонку и пенис, прячется в щелке между ягодицами и тянется вдоль спины к затылку, ну и так далее. Потом он натягивает на себя свои стариковские шмотки и впускает Берлица. В боевом пылу он забывает спрятать вчерашнюю газету, разложенную на паркете с целью улавливания семени. Берлиц в полсекунды схватывает, что означают газета-на-полу-перед-мерцающей-картинкой-телевизора-а-также-видеомагнитофон-со-светящейся-лампочкой-power, и Пердссонова операция прикрытия разоблачена. Он с тем же успехом мог бы открыть дверь облаченным в свой веревочный фетиш и не разыгрывать комедии с переодеванием. Берлиц вкратце рассказывает Пердссону о сложившейся ситуации, после чего Пердссон без вопросов и возражений достает биту и тянет Берлица за собой в тот самый закуток подвала, чтобы отломать цепь от красного складного велосипедика, на котором Спидо мальчонкой катался без особого удовольствия двадцать с лишним лет назад. Они выходят и сразу садятся в такси, которое Берлиц просил подождать. Шофер такси — определенно пакистанец.

Но, к сожалению для Берлица и Пердссона, когда они добираются до ТЕКСТИЛЯ 16, Симпель уже закончил татуировку — через все брюхо Моники Б. Лексов, с одной стороны талии до другой, вытатуировано ДУХОВНОСТЬ — к тому же у него есть фора в более чем десять минут. Дверь он оставил незапертой, так что Берлиц и Пердссон могут прямиком проследовать в студию Моники. Увидев, как разукрашено дебелое пузо супруги, Берлиц разевает рот и хватается за ухоженную бородку. Пердссон сразу же начинает сыпать ругательствами и вопрошать воздух о том, что же это к черту такое творится, ковыляя взад-вперед по полу. Удостоверившись, что она жива — то есть, что у нее вообще прощупывается пульс — они вызывают скорую.

Ни свет ни заря, в половине шестого утра, Монике Б. Лексов проводят троекратное промывание желудка, и она демонстрирует первые признаки жизни. Берлиц переговорил с главврачом, просветившим его относительно возможности удалить татуировку при помощи лазерной обработки, а также сообщившим ему прикидочную стоимость такого хирургического вмешательства. В шесть являются два следователя, чтобы допросить Берлица в связи с поданным им заявлением в полицию, после чего Ёран Пердссон решает, что его дальнейшее пребывание здесь излишне, и отправляется на такси домой. После того как следователи удаляются, чтобы осмотреть место преступления, Берлиц слышит из палаты интенсивной терапии, куда поместили Монику, схожий с первичным криком рев.