Прощание

«Господи! Ну зачем столько думать? — воскликнула Сотникова, выслушав все сомнения бывшей начальницы и обиженно надув губы. — Приезжайте к нам погостить, и все сами увидите. Если понравится, снимете что-нибудь по соседству. Когда у вас начинается отпуск? Через неделю? У меня тоже».

И дней через десять две дамы, Тата и кружевной сверток в коляске приехали на Финляндский вокзал и благополучно погрузились в поезд. К счастью, вагон был не переполнен. За окном мелькали деревья. «А ведь когда-то мы этой дорогой ездили в Мустамяки», — проговорила Елена Петровна. «Мустамяки теперь называются Горьковское, — защебетала Ольга Павловна. — Я выучила уже все новые названия. Репино, Комарово, Зеленогорск…»

Разнежившись в лучах предзакатного солнца, Ольга Павловна начала говорить о муже. «Мм? — отвечала Елена Петровна. — Ммм…» Ольга Павловна замолчала и, похоже, немного обиделась. Но по дороге от станции все уже дружно веселились, представляя себе, как удивится Ляля. «Приготовьтесь к бедламу, ведь нянька выехала еще вчера, — заметила вдруг Ольга Павловна. — Завтра утром я сразу возьмусь за уборку. Костенька говорил, что вряд ли вырвется в воскресенье. У него столько работы. Но вдруг!»

«Зря мы, наверно, все это затеяли», — любезно улыбаясь ей, подумала Елена Петровна. Однако отступать было поздно.

Когда наконец добрались до места, Лялечка колдовала над керосинкой. Увидев гостей, издала вопль индейца и радостно замахала поварешкой. Обедали на веранде. Быт, разумеется, оставлял желать лучшего, но хорошему настроению это не помешало. «Я страшно рада, что вы приехали! — снова и снова повторяла Ольга Павловна. — Двое младенцев вдвое легче, чем один. Я пытаюсь внушить это Ляле, но она все не верит».

Детей выложили на кровать. Запеленутые, они были настолько похожи, что все невольно расхохотались. «Слава богу, что у нас мальчик, а у вас девочка, а то мы бы их обязательно перепутали», — вытирая глаза от смеха, снова и снова приговаривала Ольга Павловна. После чая они с Еленой Петровной отправились в лес: вдруг да удастся найти землянику.

«И как это только я влипла! — сказала Ляля, когда молодые мамы остались в доме одни. — Зарок давала: через пять лет после свадьбы — и ни днем раньше, а вот, пожалуйста!» Тату такой подход удивил. Она точно знала, что, выйдя замуж, скорее всего, через год-полтора родишь. Вот с замужеством надо было, наверно, повременить. Но все вышло как-то само собой.

В октябре Коля Громов вернулся из экспедиции, и в доме сразу же начался кавардак. От Колиного смеха тряслись стены. «Вот уж и вправду Громов», — улыбалась Агафья Васильевна. Елена Петровна терпела стоически. Татино настроение было не разгадать. «К счастью, через полгода будет весна, и он опять уедет на пять месяцев», — говорила Елена Петровна. Архарова сочувственно кивала. Васильевне эти слова хозяйки были не по душе. «Нечего Бога гневить, — ворчала она под нос. — Парень непьющий и дельный. А любит-то как! Воля его, день-деньской на руках бы носил. И собой хорош. Кровь с молоком, посмотреть любо-дорого». Достав носовой платочек, Архарова деликатно высморкалась. «Вы можете уже идти, Агафья Васильевна, — звучным и ясным голосом проговорила Елена Петровна и, когда дверь за домработницей закрылась, тихо добавила: — К счастью, она приходящая. И все равно: сколько всего приходится выслушивать!»

С ноября Тата пошла на работу. «А раньше где были? — не поднимая глаз осведомился кадровик. — Диплом, как я вижу, вы защитили давно». — «У меня маленькая дочка, — ответила Тата. — Хотела, чтобы ей исполнилось полгода». — «Ах вот как!» — серые глазки блеснули, гладко выбритый подбородок угрожающе дернулся. Но Тата была спокойна. У него не было права лишить ее места, полученного по распределению.

Секретность оформляли около трех месяцев. Все это время она провела в открытом отделе. Понимала, что она здесь ненадолго, но с интересом во все вникала. Наконец все печати и штампы были поставлены, и она с любопытством переступила порог святая святых. Сослуживцами оказались мужчины лет тридцати пяти — сорока. В основном, головастые, изобретательные, напористые. В первый момент она испугалась, но они были доброжелательны, умело вводили в курс дела, давали разумные советы, тактично указывали на огрехи.

Прошло несколько месяцев, и она с радостью поняла, что работает с полной отдачей и может за себя не краснеть. Ближайшее окружение составляли Борис Моисеевич, Борис Маркович и Рафаил Залманович. «Какой странный подбор, — удивлялась Елена Петровна. — А впрочем, ничего удивительного: большинство крупных физиков — евреи».

Все три мушкетера — шутка Бориса Марковича — были женаты, и все трое наперебой опекали Тату и чуть-чуть ухаживали за ней.

Уборные находились через площадку — в незасекреченной части здания. Чтобы пройти туда, нужно было отдать охраннику пропуск, а вернувшись, четко назвать его номер — Т-2364 — и получить обратно. Раза два в день Тата проделывала эту процедуру. Автоматически, почти не замечая. Увидеть все это со стороны заставил забавный маленький инцидент. Командированная на предприятие дамочка (кокетливые кудряшки, малиновый лак на ногтях) одновременно с Татой вышла из засекреченных помещений и, возвращаясь через площадку, мило прощебетала охраннику: «Вон из той норки, пожалуйста». — «Номер?» — хмуро осведомился страж порядка. «Да вот он лежит, я же вышла всего на минуту». — «Знаю, когда вы вышли. — Голос охранника стал накаляться. — Вот она, — жест в сторону Таты, — второй год здесь работает, но номер свой называет без разговоров. Так надо соблюдать дисциплину. Понятно?»

Он меня в лицо знает, а я его — нет. Он для меня не существует, с удовольствием думала Тата. Мелькнуло в голове что-то о знатных римлянках и рабах, но она уже подошла к установке и погрузилась в вычисления.

Каждый день она ставила будильник на 6.45. На сборы отводила 15 минут. В 7.00 выбегала из дома, в 8.00 пересекала черту проходной. Ее стол помещался в стеклянном отсеке, выгороженном среди установок и аппаратуры огромного помещения лаборатории. И каждое утро сюда, в стеклянный отсек, приходили Борис Моисеевич, Борис Маркович и Рафаил Залманович. Первый час отводился на анекдоты. «А как же? Делу — время, потехе — час», — с удовольствием повторял Борис Маркович. Он был женат на балерине и часто приносил всякие театральные новости. Борис Моисеевич остроумно их комментировал. Рафаил Залманович смеялся, но тут же ловко переводил разговор на дом и семью.

Два года назад он был страстно влюблен в Наташу Пичугину, но она предпочла другого. Работа и только работа — как раз начались испытания — спасла Рафаила Залмановича от прыжка с крыши или в Неву. Он уже приготовился до скончания века спасаться одной работой, но прошлой осенью Наташа вдруг позвонила ему домой. Она была на восьмом месяце и собиралась уйти от мужа, так как он оказался тираном. «Я так жалею о своей ошибке, — горько вздохнула она в трубку, — где только были мои глаза?» — «Подожди, — плохо веря мелькнувшему вдали счастью, воскликнул Рафаил Залманович, — подожди, но ведь если ты хочешь уйти от мужа, значит, еще не поздно». — «Ты забываешь, что я жду от него ребенка», — сурово прервала его Наташа. «Ну и что? — в исступлении выкрикнул Рафаил Залманович. — Это будет наш общий ребенок. Я буду любить его как своего!» Родившуюся девочку назвали Светочкой. Ведь она принесла свет и радость. «У нее такие чудесные глазки, — рассказывал Рафаил Залманович. — Наташа говорит, что она вылитый отец. Но этого не может быть. Тот негодяй, а она просто ангел». — «Да, Рафа, тебе повезло», — хлопал счастливого мужа по плечу Борис Маркович, десятый год томящийся под каблуком у тещи. Претензии, которые она к нему предъявляла, свидетельствовали о поистине недюжинной фантазии. «Как ты все это выносишь, Боря?» — попыхивая трубкой, осведомлялся Борис Моисеевич. «С помощью Черчилля», — невозмутимо ответствовал Борис Маркович. «Как так?» — «Непонятно? В войну у меня было четыре года свободы. Теперь, в свете международного положения, снова могу надеяться…»