Мыслящий тростник

Наконец Марсиаль отыскал томик Марселя Эме и решил почитать до обеда, но мыслями он был далеко. Дельфина, наверное, уже приехала в свой ашрам где-то в Турени. Он попытался представить себе, что за люди эти святые женщины и ясновидцы (в группу входило также несколько мужчин). Вначале он решил — отсталые люди, попавшие в лапы шарлатана. Но теперь он был в этом не так убежден. Дельфина вовсе не была отсталой. Уж она-то не принадлежит к числу тех женщин, которые, развесив уши, внимают разглагольствованиям лже-пророка. Но тогда выходит… Выходит — понять невозможно, но и просто отмахнуться тоже нельзя. Многие люди верили во что-то иное, в конечную истину, которая не всегда совпадала с персонифицированным богом западных вероучений. Восточным мистикам доступно познание, которое выходит за пределы чувственного мира. Может, в нас существуют тайные зоны, где дремлют ростки неведомых знаний… Но конечно, эта область духовной жизни навсегда закрыта для него, Марсиаля. Нет у него призвания… Слишком он погряз в материальном, слишком погружен в имманентность… Он осужден томиться в преддверии рая, подобно некрещеным младенцам и язычникам… Вот почему, наверное, в последние месяцы ему казалось, что Дельфина отдаляется от него: ее поглощали проблемы, не имевшие никакого отношения к их совместной жизни. Она была посвященная, гностик, она обладала высшей мудростью, а он все еще барахтался в низменных мирских треволнениях..! Выходит, эти два года он оставался римским легионером, громогласным и заурядным, и даже не подозревал, что женат на жрице…

К середине дня, не в силах больше выдержать одиночество в пустом доме, Марсиаль отправился прогуляться в Булонский лес. Все что угодно, лишь бы не это одиночество! Ходьба подействовала на него благотворно, природа тоже, пусть даже весьма цивилизованная природа Булонского леса. На деревьях набухали почки, уже запахло соками, вот-вот расцветет весна. Марсиаль вдыхал свежий воздух, ласково проводил ладонью по коре деревьев, вырвал пучок травы и сжевал травинки. «Мне надо было быть крестьянином, как мой дед, жить в деревне, стать частью земли, которую я возделывал бы». Будь Марсиаль крестьянином, он бы во что-то верил — в богов домашнего очага, в Пана, в жизненную силу, от которой прорастают зерна злаков, в вечную смену времен года, и этой веры хватило бы, чтобы заполнить его жизнь. А еще лучше было бы родиться лисой, барсуком или зайцем. Звери не знают, что умрут, не задумываются над своей судьбой. Сознание — истинное проклятье. В сущности, куда лучше жить «растительной жизнью», как выражается Юбер. Мыслящему тростнику кичиться нечем.

В шесть часов Марсиаль зашел в кафе на Елисейских полях выпить аперитив. Там по крайней мере можно полюбоваться уличной толпой, почувствовать свою причастность к жизни.

Конечно, настоящей причастностью к жизни это не назовешь. Стеклянная стена террасы отделяла Марсиаля от прохожих. Точно космонавт из своей кабины, он наблюдал обитателей загадочной планеты. В каждом из этих безымянных прохожих был заключен целый мир зачаточных образов, побуждений и неоформленных мыслей: тут были и жалкие или чудовищные желания, и безумные мечты, и несостоявшиеся преступления. И все эти люди были охвачены лихорадочной суетой: встречи, замыслы, работа и досуг, еще более утомительный, чем работа. Преходящие пустяки они приравнивали к вечности. К 2000 году двух третей этих людей уже не будет на земле да и вообще нигде не будет. И нет среди них ни одного, чье внезапное исчезновение здесь, посреди улицы, хоть в отдаленной степени повлияло бы на ход мировых событий: человечья трясина тотчас сомкнется над крошечной пустотой, и никто ничего не заметит.

Марсиаль поужинал без всякого аппетита. Зато с умыслом много выпил — бутылку бордо, стакан водки. Он никак не мог решить, стоит ли ему пойти в бар на Бульвары, где обычно он находил женщин.

Он почувствовал, что и к этому у него пропала охота.

Вот так всегда. В воображении все прекрасно. Сулишь себе сказочные наслаждения, а на деле — разочарование, безразличие, унылая техника. Порой это даже становилось тягостной повинностью — ты и рад бы отказаться, да самолюбие, остатки уважения и просто внимание к партнерше побуждают тебя против воли идти до конца. Чего стоит плотский акт, если он лишен даже капли нежности и поэзии? Нет, право, у Марсиаля в этот вечер не было никакой охоты заново разыгрывать грустный скетч. Он пошел в кино посмотреть вестерн. «Да что толку-то! Если уж и любовь мне опостылела, что же мне остается?»

Марсиаль вернулся домой в одиннадцать часов. Слегка одурманенный вином, но главное усталостью и скукой. Он думал о том, как ему убить два пустых дня — воскресенье и послезавтрашний понедельник. А что, если взять да уехать в Сот-ан-Лабур? Нет, Марсиаль не решался вести машину ночью, да еще после обильных возлияний… Это было бы глупо. Марсиаль уселся перед телевизором — передачи продолжались еще час. Когда программа окончилась, он поднялся в спальню и, не раздеваясь, вытянулся на кровати. Нет, ей-богу, несправедливо, ужасно несправедливо оставить его одного на пасхальные праздники. Жена, дочь, сын… Он не заслужил, чтобы его бросили. Не так уж он провинился в самом-то деле!.. «Я вроде как Христос в Гефсиманском саду: всеми оставлен и знаю, что умру». Он скрестил руки на груди и, расслабив мышцы, вытянулся, как мертвец. «Вот так я однажды буду лежать…» Может, в конце концов, это не так уж страшно? Жизнь мало-помалу уходит, начинается медленный отлив. Наверное, в определенном возрасте человек иссякает. Возможно, даже отрешается от всего: от материальных благ, от привязанностей, от наслаждений. Мир покидает тебя прежде, чем ты его покинешь. Говорят, старики — как дети, живут настоящей минутой, они теряют ощущение времени. В конечном счете все очень просто. Не из-за чего с ума сходить. И все же странная штука жизнь. Неизвестно, как появляется и почему уходит. И нельзя объяснить, отчего я — это я, а не кто-либо другой. Никакого замысла, никакой цели, ничего. И когда меня не станет, ничто не изменится. Все в мире будет идти своим чередом. По-прежнему будет всходить солнце, А меня — навеки недвижимого — поглотит непроглядная ночь… Хуже того, я исчезну, улетучусь. Обращусь в ничто.

Марсиаль сорвался с постели, задыхаясь от страха. Конкретное представление о том, что его не станет, что он исчезнет, не будет существовать, поразило его в самое сердце. Конкретно представить себе, что тебя нет, — это немыслимо, невозможно. И однако Марсиаль почувствовал это всем своим существом, словно в каком-то мрачном озарении. Он выбежал из спальни, спустился на первый этаж и в кухне залпом выпил стакан арманьяка. Нет-нет, человек не создан для подобных предощущений — от них все летит в тартарары. С ними надо бороться всеми силами. Нельзя выламываться из рамок времени, с его постепенным изменением, преображением, возобновлением. И никогда, никогда нельзя утрачивать связь с другими, с живыми людьми! Никогда! Марсиалю захотелось позвонить кому-нибудь по телефону, чтобы услышать человеческий голос. Но кому? «Все разъехались… Разве Дюкурно… Но не могу же я звонить Дюкурно, да еще среди ночи… Уж тут он наверняка посоветует мне обратиться к врачу… К тому же он человек впечатлительный, заика — пока он будет мямлить, я обязательно повешу трубку». А что, если позвонить мадам Сарла? Вообще-то говоря, уже поздно. Тетя Берта встает и ложится с петухами, в этот нас она, наверное, спит глубоким сном. Стоит ли ее будить? Марсиаль вспомнил, что вечером перед сном тетка ставит телефон на ночной столик, чтобы в случае необходимости он был под рукой. С минуту Марсиаль колебался. А-а, в конце концов ей тоже будет приятно поболтать с племянником. Он снял трубку. Набрал номер междугородной. Ему ответили не сразу. Наконец он услышал гудки у мадам Сарла и обругал себя за бесцеремонность: будить среди ночи бедную старушку!.. Она испугается, решит — что-нибудь стряслось. И,в самом деле, голос мадам Сарла слегка дрожал, когда она отозвалась: «Алло». Марсиаль растрогался, услышав этот далекий, слабый голос с провинциальным акцентом. Растрогался и в то же время успокоился: мир вновь обрел устойчивость, угроза небытия отступила.