Мыслящий тростник

— Но все равно рано или поздно ты бы умер.

— Да, но я прожил бы жизнь, как следовало бы жить людям, не будь они извращенными и безумными.

Две недели подряд Марсиаль почти каждый день встречался с Лиззи — иногда с ней одной, иногда и с ее друзьями. Они приняли его в свою компанию, и ему нравилось играть роль, которую они ему отвели, — быть Sugar Daddy. Общение с этой молодежью забавляло Марсиаля, отвлекало от собственных тревог, так по крайней мере он уверял себя, оправдывая свою приверженность к ним. И вдруг как-то в воскресенье Лиззи объявила ему, что завтра утром их группа отправляется через Испанию в Марокко. На несколько секунд Марсиаль лишился дара речи. «Ты уезжаешь?» — наконец пробормотал он. И уставился на девушку, которая не внушала ему ни малейшего желания, которую ему и поцеловать-то ни разу не захотелось, но которая по непонятным причинам вдруг оказалась ему нужна. Она заметила, как он огорошен, и весело сказала, чтобы он за нее не беспокоился, что все будет в порядке и к тому же они увидятся через год или два. Они вместе поужинали, а потом отправились распить по стаканчику в бар на Сен-Жермен-де-Пре, где собиралась разношерстная публика — хиппи, статисты, снимавшиеся в кино, молодежь обоего пола, маленький ночной мирок вне рамок общества. Марсиаль думал о том, что снова останется один. Стечение нескольких дней он как за якорь спасения хватался за Лиззи, за эту жертву кораблекрушения, и поверил даже, будто его уже не сносит течением, потому что она — так по крайней мере ему казалось — нуждается в нем, в его силе, мудрости, заботах. Но нет, она не была жертвой кораблекрушения. Из них двоих она была более сильной, потому что у нее была молодость, было будущее и пока еще ее несли волны вечности…

Он попросил разрешения проводить ее до гостиницы. Стоял март, ночь была сырая, довольно холодная. Марсиаль никак не мог распрощаться с Лиззи. Он говорил: «Ты мне напишешь?.. Погоди, я дам тебе адрес… Клочок бумаги у тебя найдется?..», или: «Главное, ешь побольше… Ты совсем ничего не ешь, ты такая худышка», или: «Если тебе что-нибудь понадобится, любое — сейчас же телеграфируй». Прохожие косились на странную пару — респектабельный, седеющий господин и девочка в пестром тряпье… Она смотрела на Марсиаля с улыбкой, немного растроганная. Ему смутно припомнился фильм, который он видел в незапамятные времена, когда для него еще не наступил конец света, — фильм назывался «Сломанная лилия».

— …Good bye, Sugar Daddy, — сказала она.

Они расцеловались. Марсиаль сел за руль машины, удрученный так, будто на плечи ему легла вековечная печаль.

В эти дождливые и унылые мартовские дни в доме Марсиаля все шло из рук вон плохо.

Отношения с женой разладились настолько, что любая попытка примирения казалась уже невозможной. Беспорядочная жизнь, какую Марсиаль вел в последние три недели, его отлучки, для которых он уже не считал нужным подыскивать благовидные предлоги, поздние, среди ночи, возвращения, повседневные доказательства его распутства — все это непрерывно нагнетало атмосферу драмы. Супруги могли бы объясниться. Но Марсиаль уклонялся от объяснения из трусости, а может быть, исходя из принципа «чем хуже, тем лучше». Дельфина — тоже, но по иным причинам — то ли из оскорбленного самолюбия, то ли из страха перед непоправимым, а может, просто оттого, что ее душил избыток горя. Она как ни в чем не бывало по-прежнему выполняла свои повседневные обязанности. Марсиаль невольно восхищался ее мужеством, но в то же время злился: «О господи, устроила бы мне лучше сцену! Смешала бы меня с грязью. Только бы положить этому конец! Не могу больше видеть, как она строит из себя мученицу. Да и, собственно, чего ей мучиться? Что же я, нарочно, что ли, мучаю ее? Махнула бы рукой на мои измены, и все тут! В конце концов, в нашем возрасте какое это имеет значение?»

Но Дельфина «сцен» не устраивала. И между ними залегло молчание, зловещее молчание, в котором рушатся многие браки…

Каждый вторник ровно в три часа дня Дельфина одевалась и уезжала в свой клуб, откуда возвращалась только к вечеру. Подозрение, которое мелькнуло было у Марсиаля несколько месяцев назад, после отъезда мадам Сарла, вспыхнуло с новой силой. Ему почудилось (а может, это просто была игра воображения?), что вечерами по вторникам Дельфина возвращается из своего клуба успокоенная и просветленная. Он стал присматриваться к ней. Ей-богу, правда! Она даже заметно хорошела. Ласковый голос. Мечтательный взгляд, как у человека, которого коснулось какое-то затаенное счастье. Как у человека, хранящего тайну, в сравнении с которой все остальное ничтожно. Неужели она завела себе любовника? Да нет же! Это немыслимо! Кто угодно, только не Дельфина!.. Разве что какая-нибудь старая связь, в которой уже нет ничего плотского. Или дружба, чуть влюбленная, чуть сентиментальная; добродетельные женщины считают себя в праве поддерживать такие дружеские отношения, не совершая греха и, однако же, не в открытую. Адюльтер чисто духовный… Кто его знает, может, и такие бывают… Марсиаль остановился на этой гипотезе. Неужели Дельфина нашла платоническое утешение у мужчины своего возраста или немного старше, ничем не похожего на Марсиаля, у человека другого типа?.. «Друг мой, вчера весь вечер я думал о вас, перечитывая „Ты и я“ Поля Жеральди…» — «Виктор, вы ангел. Если бы не вы, я была бы так несчастлива в жизни…» И так далее, и тому подобное. Едва Марсиаль вообразил себе этот диалог, он даже побелел от ярости. Гнусность какая! Для него это еще куда более унизительно, чем физическая неверность! «Спутайся она с каким-нибудь альфонсом, я бы это понял, я уже так давно ею пренебрегаю…» И Марсиаль тут же представил себе Дельфину в объятиях молодого красавца с хищным взглядом. Он вскочил как ужаленный, едва не опрокинув вазу. Нет, право, трудно сказать, что хуже — старый почтительный друг или профессиональный красавчик-обольститель… Марсиаль сам удивился, как сильно он ревнует, — ведь он уже много лет не любит Дельфину, во всяком случае плотской любовью. Неужели ревность так живуча, что не проходит, даже когда наступает охлаждение?

Ладно. Есть простой выход — в один из ближайших вторников Марсиаль отправится в этот пресловутый клуб через полчаса после отъезда Дельфины и внесет ясность в дело. Давно пора.

Однажды вечером, когда он после ужина смотрел телевизор, жена подсела к нему, и он тотчас понял, что она хочет сообщить что-то важное. «Вот оно, объяснение», — подумал он. И весь напрягся в ожидании.

— Я хотела поговорить с тобой, — спокойно начала Дельфина.

— Слушаю.

— Ты обращал внимание на Иветту в последние дни?

— По правде сказать, не особенно. Да ведь ее никогда нет дома.

— Мне кажется, она несчастлива.

— Иветта? Несчастлива? Из-за этого самого Вьерона?

— Не знаю. Думаю, что да. Она похудела, плохо выглядит. У нее вдруг стали кровоточить десны. Мне кажется, у нее начинается авитаминоз.

— Не может быть!

Марсиалю никогда не приходило в голову, что несчастная любовь может привести к авитаминозу.

— Ты говорила с ней?

— Я хотела сперва посоветоваться с тобой.

— Этот мерзавец начинает действовать мне на нервы! Я скажу ему пару теплых слов. Хочет распутничать — пусть распутничает в «Оризон» и в авангардистских фильмах, а нашу дочь пусть оставит в покое!

— Ну вот, ты сразу начинаешь кипятиться. Послушай, Марсиаль, попытайся хоть раз в жизни взять себя в руки. Мне кажется, тут дело нешуточное. Ты должен поговорить с Иветтой.

— А что я ей скажу? Ты себе представляешь, как это я вдруг стану ее расспрашивать о ее отношениях с этим человеком? Нет, уволь! Она пошлет меня к черту и будет права.

— Ты увиливаешь.

— Вовсе не увиливаю! Говорю тебе, я набью ему морду.

— Еще бы. Набить морду человеку, который, но всей вероятности, слабее тебя, — это легче, чем разумно и ласково поговорить с дочерью. Жизнь — это не матч регби, Марсиаль.

— И очень жаль! Все было бы куда честнее. По-твоему, этот Вьерон не заслуживает хорошей взбучки, после того что нам недавно рассказал Жан-Пьер!