Мыслящий тростник

«Я должен был родиться на тридцать лет позже!» — стонал Марсиаль, захмелев от такой перспективы. Повезло же этим негодникам, нашим потомкам, а ведь они палец о палец для этого не ударили! Среди прочих чудес, которые были им уготованы, оказалось, в частности, и продление жизни — почти до бесконечности. В середине XXI века средняя продолжительность человеческой жизни достигнет ста двадцати лет.

«Сто двадцать лет! Живи мы в 2050 году, я считался бы сейчас мальчишкой! У меня все было бы впереди. Я мог бы надеяться на долгие годы жизни. Я мог бы снова засесть за учебники и стать этаким сверхинтеллектуалом, который кому хочешь пустит пыль в глаза. То-то поплясал бы у меня Юбер! Уж я бы устроился так, чтобы каждый день заниматься любовью — при такой уйме свободного времени, которое у нас будет к 2050 году, да при том, что эротизация повседневной жизни станет уже свершившимся фактом, это будет легче легкого. Я начал бы путешествовать. Может, пожил бы некоторое время среди племени мовамба — чтобы поднатореть в кое-каких процессах экзогамии. Принял бы посвящение в культ воду и, чтобы не отстать от моды, назвался бы Красным Змеем или Шелестящей Пальмой (будем брать пример с элиты. Чем мы хуже других?)».

Но куда там! К 2050 году Марсиаль уже давным-давно будет спать вечным сном под шестифутовым слоем земли. Чудовищная несправедливость! И угораздило же его родиться в XX веке, в эпоху потрясений, бурь и ужасов: две мировые войны, бесчисленные революции, социальная неустойчивость, города, в которых невозможно жить, отравляющие воздух машины, нелепая мораль труда и прибыли, цепи сомнительных, но все еще живучих условностей вроде брака. Нет, невесело, куда как невесело жить в нате время! А когда подумаешь, что Земля Обетованная уже видна, но ты умрешь, не добравшись до нее, хочется локти кусать от злости!

По совету Жан-Пьера Марсиаль прочел Маклюэна. Наконец-то мы выбрались из галактики Гутенберга, где все знания формулируются, передаются, сообщаются с помощью письменности. Само собой, алфавит был источником логического рассуждения и научной мысли. И вся западная цивилизация целиком вышла из него. Однако он породил и разъединяющий индивидуализм, он распылил племена и кланы, разрушив привычные связи. Современный человек уже не является составной частью живого сообщества. Ему одиноко и страшно. Но этому скоро придет конец. В самом деле, мы вступаем в новую галактику — галактику образа. С каждым днем знания все чаще и чаще передаются с помощью аудиовизуальных средств — «масс-медиа». Эти средства обеспечивают постоянную связь между людьми. Каждый знает, что происходит повсюду. Более того, каждый видит и слышит, что происходит повсюду. Возрождается чувство общности — но теперь уже в масштабе планеты. Молодые уже стали гражданами Земли. Они уже создали живое всемирное сообщество, в котором преодолены национальные и языковые барьеры, потому что коммуникативная связь осуществляется на уровне ощущений с помощью поп-музыки, образов, и некоего элементарного языка, примитивного, но выразительного, который состоит из международного арго и звукоподражаний. Мы погружены в образы, они будоражат наши чувства, возбуждают умственное восприятие. В прежние времена детей учили по буквам произносить слово «пирамида» и объясняли им, что это такое. На это уходила уйма времени. Теперь детям показывают пирамиду на экранах телевизора. Ощущение — всеохватывающее, всепроникающее, животворящее — берет верх над рассудочностью, которая разделяет, изолирует и сушит. Наконец-то мы вновь станем тем «многомерным» человеком, который уже существовал до появления Гутенберга, но которого так страшно изуродовали долгие века грамотности и буржуазного индивидуализма.

Марсиаль был в восхищении.

Мир становился более понятным. История обретала смысл.

— Сдаюсь, — объявил он Юберу. — Прав был ты. Вне всякого сомнения. Я не отдавал себе отчета в том, что происходит вокруг нас, в нас самих. Человек меняется. Фантастический скачок. А я хорош — на меня почти не произвело впечатления, когда по телевизору показывали высадку космонавтов на Луне. Еще немного, и я обвинил бы этого Армстронга, что он лишил Луну ее поэтического ореола. Его слова о «великом шаге всего человечества» оставили меня совершенно равнодушным. Каким же я был бревном! Каким тупицей! Нет, двух мнений быть не может — надо делать ставку на будущее. Технократический оптимизм совершенно оправдан.

— Погоди. Утопия — все-таки дело завтрашнего дня!

— Но знаешь, Юбер, кое-что меня смущает. Я покоя себе не нахожу, меня мучает один вопрос.

— Какой?

— А вот какой: в чем же все-таки цель Утопии?

— Ты хочешь сказать — ее конечная цель, ее задача, смысл?

— Вот именно.

— Но Утопия и есть самоцель. Зачем ей навязывать другие цели? Счастье человека — это далеко не пустяк! Покорение вселенной, окончательное торжество человеческого разума — чего тебе еще?

— Но выходит, мы так и не узнаем, для чего мы существуем на Земле и почему умираем…

— А может, как раз и узнаем! Может быть, с первых дней мироздания ответ поджидает нас где-то в космосе. Ты слыхал, что некоторые радары принимают радиосигналы, которые пока еще не удалось расшифровать, но которые, несомненно, имеют какой-то смысл? Эти сигналы посылают нам с какой-то отдаленной планеты…

— Ты шутишь?

— …существа, не менее, а может, и гораздо более разумные, чем мы, и при этом технически куда более развитые.

— Невероятно!

— Очень даже вероятно! Так вот, может, они владеют ключом к разгадке. И у нас есть все основания надеяться, что разгадка заключена в слове Человек.

Марсиаль размечтался об обитателях других планет.

Неужели мы когда-нибудь с ними встретимся?

Конечно, они будут совсем не такими, как их описывают научно-фантастические романы. Вроде марсиан с шаровидными глазами или суперменов, закованных в металлическую броню. Может, они ничем не отличаются от нас. Может, мы сами — потомки инопланетных жителей, посланных колонизировать землю в незапамятные доисторические времена. Марсиаль вспомнил строки из Библии, которые когда-то давали богатую пищу его детскому воображению: «В то время были на земле исполины, особенно же с того времени как сыны божии стали входить к дочерям человеческим и они стали рождать им». А что, если этими сынами божьими были космонавты? В один прекрасный день библейский миф подтвердится. Пожалуй, по зрелом размышлении тому, кто родился в XX веке, повезло — ведь от всего этого просто дух захватывает!

Радиосигналы, посылаемые в космос обитателями другой солнечной системы… А в один прекрасный день человек сам начнет осваивать другие миры. Он уже начал. Но тогда — тогда не станем ли мы «подобны богам»? А ведь божественное и есть конечная цель человечества. Прав Тейар де Шарден: в конце эволюции человеческое и божественное сблизятся, сольются воедино. Невообразимый синтез! Перед Марсиалем разверзлись бездны метафизики. У него закружилась голова.

Он решил в тот же вечер, после обеда, поговорить с Юбером.

Но в воскресенье Юбер обедать не пришел.

Днем позвонила Эмили. Взволнованным голосом, чуть ли не со слезами она сообщила, что Юбер накануне вечером расхворался. У него вдруг сделался жар. Началось даже что-то вроде бреда. Он заявил, что хочет уйти в монастырь — стать трапистом…

— Что?!

— Он сказал мне, что устал от суеты сует, что давно уже задумал удалиться от мира…

— Я выезжаю, Эмили. Скоро буду у вас.

Марсиаль повесил трубку, обернулся к Дельфине.

— Ты слышала? Юбер заболел. Говорит, что хочет уйти в монастырь…

Они уставились друг на друга, и каждый пытался прочесть на лице другого, что им — сокрушаться или смеяться. Дельфина отнеслась к делу серьезно.

— Бедняга Юбер! Наверное, он не на шутку расхворался, иначе…

— А мне сдается, что у него крупные неприятности.

— С чего ты взял?

— Месяц назад я зашел к нему и слышал обрывок телефонного разговора. Юбер был очень, очень расстроен. И говорил — я точно помню — о каких-то пропавших документах.