Без объявления войны

В хуторе Перекопском выстраивалась длинная колонна пленных. Румыны, которые довольно стойко держались на берегу Дона, теперь словно очнулись, проклиная Гитлера, не хотели больше воевать на стороне немцев и сдавались в плен целыми подразделениями. Для подвижных войск колонны пленных явились большой обузой. И совершенно вовремя подошла танковая бригада полковника Невжинского с мотопехотой.

Задачу дня механизированная группа выполнила с честью. В хуторе Перекопском танкистам можно было передохнуть, свободно ждать приказа штаба армии. Но командирское чутье подсказывало Якубовскому, что после внезапного захвата хутора паника распространилась и пошла гулять по вражескому тылу, создала выгодные условия для взятия Оськинского и Голубой. Тогда будут отрезаны в малой излучине Дона, там, где река, выгибаясь на север, делает петлю, все пути отхода гитлеровцев к Сталинграду.

На предложение Якубовского — ударить на Оськинский и Голубую — командиры подошедших частей высказались за более осторожные действия. Они настаивали на том, чтобы подождать, когда подтянется артиллерия и получить новый приказ командующего армией.

— Когда мы получим приказ, смятение в стане врага уляжется. Он придет в себя и организует прочную оборону. Вот тогда понадобятся пушки, а наш неотразимо разящий меч — внезапность — потеряет силу. Как командир танковой бригады, находящейся на острие наступающих войск, я решил сбить заслон противника и преследовать его части, которые хотят уйти из-под удара.

На этом закончился короткий обмен мнениями. Якубовский остался один, без поддержки, но это его не смутило. Он не стал спорить и, уже как военачальник, заранее видящий исход задуманной им операции, сказал:

— Ну что ж, товарищи, до встречи в Оськинском и Голубой.

«Итак, бросок на Оськинский! Смело. А может быть, зарывается комбриг? Правы те, кто советует подождать подхода артиллерии? Но тогда к чему продвижение войск?! Выполнил задачу — сиди в хуторе, грейся, жди очередного приказа. Сейчас все покажет вражеский заслон. Если собьем его, тогда наш комбриг — стратег». Мои мысли прерывает Рюриков.

— Пошли. Есть местечко. Поедем с мотопехотой. Как тебе Якубовский? Правда, хорош?

Через десять минут я уже знал, что такое вражеский заслон. Как показали пленные, он состоял из двух взводов автоматчиков, трех танков, шести противотанковых орудий и двух кочующих шестиствольных минометов. Этот заслон был сбит с позиций и уничтожен.

Как хорошо, что мы едем в открытой машине. «Тридцатьчетверки» вырвались вперед, но если вскинуть бинокль, то видно, как танковые пушки выдувают пламя и оно летит по ветру. Нагоняем обозы противника, пехотные части. Гитлеровцы бегут, бросают оружие. Потом останавливаются, поднимают руки. На лицах удивление и страх. По дороге ковыляют раненые, еле передвигают ноги. Куда они идут? Доберутся ли до ближайшего хутора, неизвестно. Но никакой жалости к ним нет. Перед глазами ямы лагеря смерти, руки, скрученные колючей проволокой.

В Оськинском появление советских танков с мотопехотой ошеломляет гитлеровцев.

— О, рус!.. — начинается паническое бегство. О сопротивлении никто не думает, только бы уйти, выскользнуть из Оськинского в степь. Скорей со всех ног на полевой аэродром! Почему-то все гитлеровцы бросаются к взлетной площадке. Как будто самолеты могут в эту минуту принести им спасение. Захват аэродрома происходит настолько стремительно, что летчики, повысыпав из своих землянок, останавливаются как вкопанные. На взлетной полосе танки! И уже мотопехота растекается по аэродрому, берет каждый самолет под охрану. 

Пепельно-желтые «юнкерсы» и «мессеры». Сорок два самолета никогда больше не поднимутся в воздух.

Я смотрел на самолеты и думал: «Вот что значит подвижные войска и кто стоит во главе их. Если бы не решительность Якубовского, не было бы ни смелого маневра, ни параллельного преследования врага и эти пепельно-желтые стервятники еще немало бы принесли нашим войскам беды. Комбриг сумел приподнять завесу над действиями врага и верно использовать свои силы, появиться внезапно и нанести неожиданно удар».

Рейд в малой излучине Дона требовал от танковых экипажей и следовавшей за ними мотопехоты постоянной боевой готовности, напряжения всех сил. Танки врывались в хутора и станицы, перерезывали важные для врага коммуникации, громили его подходящие резервы, нарушали связь и управление отступающими частями. Я даже не мыслил себе уехать из бригады, не побеседовав с ее командиром, который прозорливо смотрел на оперативную обстановку и, на ее основе принимая смелые решения, так умело и дерзко бил врага. Он обладал особым чутьем улавливать самый выгодный момент для стремительного броска или же внезапной атаки.

Короткий привал, сон минутный и снова поход. Конечно же, я не мог отнять у комбрига драгоценные минуты отдыха. Да к тому же, как показалось мне, кареглазый, с пышной шевелюрой богатырь был малоразговорчив. Он жил сейчас по единственному и незыблемому закону: меньше слов — больше дела.

В занятую танкистами станицу Голубую каким-то чудом пришли газеты. На первой полосе «Красная Армия» поместила «Обходной маневр» и «В лагере смерти». На третьей полосе за подписью майора Шафика Фасахова был напечатан очерк «Наша Гуля». В армейской газете Борис Рюриков и Василий Терновой посвятили танкистам целую полосу. Газеты пошли по рукам, и возле «тридцатьчетверок» слышалось:

— Ребята, о нас пишут!

— А ну, дай-ка газету!

За ужином Якубовский сказал:

— Мои боевые помощники-корреспонденты сегодня дали по врагу отличный залп. Танкисты в долгу не останутся. Они и в дальнейшем будут освобождать родную землю так же мужественно и самоотверженно.

Избы в освобожденной станице Голубой сохранились. Но все они пустые, без единой живой души. Жителей гитлеровцы выселили, а две большие казачьи семьи от мала до велика повесили на железных кольцах, на которых крепились детские люльки. У многих танкистов на оккупированной территории остались родные и близкие, и невольно подумалось, когда хоронили казненных: а как же там в тех городах и селах, где еще хозяйничают фашисты?

У командира бригады Ивана Игнатьевича Якубовского был к гитлеровцам особый счет: два его брата — Александр и Кирилл — погибли на фронте, а жену и дочь старшего брата Никиты фашисты зверски мучили, а потом расстреляли за связь с белорусскими партизанами.

Наш комбриг родился в краю озер и лесов в ничем не приметной деревушке Зайцево. В детстве жил бедно, а в юности ему пришлось испытать немало невзгод, прежде чем переступить порог Оршинского педучилища. Одно время преподавал географию и математику и за десять лет до начала Великой Отечественной войны по партийной мобилизации ушел в Красную Армию. Вначале был курсантом военной школы имени ЦИК Белоруссии, потом служил в артиллерийском полку 27-й Омской дивизии, которой командовал Подлас.

Я сказал, что мне приходилось встречаться с Кузьмой Петровичем Подласом в Старом Осколе, когда он командовал армией. И это как-то сразу сблизило меня с комбригом. Он считал генерала Подласа своим учителем и глубоко переживал, что вражеская пуля рано оборвала жизнь талантливого командарма.

Ночью мы лежали рядом на широкой лавке в казачьей избе. На сон отведено четыре часа. Якубовский ворочался, посматривал на дежурных офицеров. Недремлющий штаб продолжал свою работу.

— Иван Игнатьевич, где вы впервые приняли боевое крещение? Что особо запомнилось? Что было на пути самым тяжелым и трудным? — спросил я.

Он чуть приподнялся на локте:

— Все это можно отнести к первому бою. Его пришлось вести не в лесу и не в поле, а на площади Свободы, в центре Минска, куда проник отряд фашистских диверсантов. Молодчики эти, наглые, жестокие, старались поднять в городе панику. Я командовал батальоном, но имел в своем распоряжении всего семь легких танков Т-26. Хотя наши машины появились на площади внезапно и с разных сторон, бой сложился нелегкий. Диверсанты укрылись в подъездах, засели в домах. Танкисты стали выбивать их оттуда. Так пришло первое боевое крещение. Больно и тяжело воевать у родного порога, оставлять его врагу и чувствовать свою беспомощность. Эта горькая участь постигла меня. Я прошел с танковым батальоном в двадцати километрах от Зайцево, но фронтовая обстановка не позволила заглянуть даже в отчий дом. Когда Гудериан обходил Тулу с юго-востока, я уже командовал танковым полком и вместе с другими нашими частями на правом берегу Дона, где впадает в него Непрядва и Рыхотка, прикрывал Куликово поле с его историческими памятниками. Я счастлив, что защищал Москву и там увидел зарю нашей победы, а теперь участвую в грандиозном окружении гитлеровцев под Сталинградом. Оно, по-моему, скоро приведет лучшие германские армии к невообразимой катастрофе.