Без объявления войны

Поздно вечером, как после тяжелой работы, возвращается Максим Пассар со своей снайперской командой в землянку.

— Хотели нас провести фрицы. Каски поднимали на тесаках, чучела показывали разные — чудаки! Мы, охотники, обладаем таким чутьем, которое никогда не подводит, точно подсказывает, где живое, а где мертвое, — наливая в кружку кипяток, сказал Максим.

Я засел в землянке за очерк. Название родилось сразу: «Возвращение Максима». Когда приехал из полка в штаб армии, очерк появился в газете. Но заглавие дали другое: «Спеши, месть!»

Вся фронтовая печать стала уделять пристальное внимание снайперскому движению. Каждый меткий выстрел Максима Пассара и его товарищей эхом откликался на страницах газет. Его слава сверхметкого стрелка быстро росла. Я никогда не претендовал на открытие этой звезды. Она и без моего очерка сияла ярко и не могла бесследно исчезнуть. Читать о его боевых успехах мне было радостно. Скромный юноша, доброволец, нанайский охотник из глухой тайги стал героем Донского фронта.

Я думал об этом в кабине попутной машины, вызванный редактором на совещание в Сталинград. Мой корреспондентский блокнот набит материалами. Радостно возвращаться в редакцию не с пустыми руками. Двадцать первая армия форсировала Дон, наступала успешно, расширяя плацдарм. Машина шла по дороге из Фролова на Иловлинскую. Вдруг на шляху появился патруль. Бойцы в зеленых фуражках объявили, что дорога перекрыта. В Сталинград надо добираться окольным путем — через Дубовку. Путь этот проходил по степи. Он был длинным, путаным. Прошу старшего патрульного объяснить причину такого объезда. Ответ удручающий.

— После трехдневных боев гитлеровцы форсировали Дон, захватили Вертячий и Песковатку.

— Они двинулись на Сталинград?

— Этого я не знаю. Дальнейшая обстановка мне неизвестна.

Как же так? Немцы отходят под натиском Двадцать первой армии, а в районе Вертячий — Песковатка форсируют Дон?! И верится и не верится, но дорога закрыта. Хочешь не хочешь, а пускайся в объезд. Больше половины ночи провел в скитании по степным дорогам и приехал в Сталинград измученным.

В редакции встретил вечно бессонного Крикуна:

— Приехали? Хорошо. Отсыпайтесь. Редактора вызвали в Политуправление. Обстановка на фронте успехом не балует. Совещание перенесено на завтра. — И он поспешил в типографию.

Я вошел в знакомую комнату, сдвинул письменные столы и лег спать.

Во второй половине дня меня разбудил Иван Поляков.

— Слушай, ты здесь? Приходил поэт Иван Гончаренко, спрашивал о тебе. Я сказал, что ты в армии. Извини, не знал.

— Где Гончаренко?

— По-моему, он на пристань спешил. Борис Палийчук пошел его провожать.

Быстро оделся, проглотил предложенный Поляковым бутерброд, и помчался на пристань в надежде разыскать там Гончаренко. Спустившись по Московской улице к памятнику Хальзунову, увидел волжскую набережную, запруженную народом. Искать в такой многотысячной толпе моего давнего друга бесполезно.

Глядя на причалы, можно было сказать: эвакуация идет полным ходом. Набережная черным-черна от народа. Суда, баржи, баркасы, катера забиты пассажирами. Мелькают моторки, весельные лодки. Они перевозят людей в Красную Слободу. Возле причала множество носилок, на которых раненые. Отчаливают от берега большие суда и маленькие суденышки, на смену подходят новые. Вдруг раздается вой сирен. Вздрагивает вся волжская набережная. Тысячи и тысячи людей обращают свои взоры к небу. Людские толпы как волны. Они то подкатятся к судам, то отхлынут от них. А к завыванию сирен подключаются басовитые заводские гудки, подают протяжные сигналы суда, к ним присоединяются баржи и катера, трезвонят остановившиеся трамваи и сигналят автомашины. Все это напоминает мне далекий киевский военный рассвет. Но теперь тревогу трубит Сталинград.

Смотрю на часы: восемнадцать минут пятого. В городе гул самолетов более грозен, чем в степи. Или это только кажется?

Несколько сотен зениток в заводских районах, в центре города и на Дар-Горе открывают огонь. Предвечернее небо, высекая тысячи огней, покрывается белыми, мгновенно темнеющими дымками. На город нападают не отдельные девятки пикировщиков, а крупная бомбардировочная эскадра, от которой чернеет сталинградское небо.

Пикировщики, приближаясь к волжской набережной, открывают пулеметно-пушечный огонь. На пристанях давка. А Волга буквально начинает кипеть от взрывов бомб. Тонут баркасы, катера... Бомбежка и пушечно-пулеметный огонь усиливаются. «Юнкерсы» сбрасывают фугасные и зажигательные бомбы на пристани, причалы, пакгаузы. У Волги на носилках лежат тяжелораненые, а возле них мелькают бесстрашные белые халаты. Но что они могут сделать в этом людском водовороте, где вихрится пламя бомбовых разрывов.

Последний раз окидываю взглядом вздыбленную Волгу. Приходится укрыться от пулеметного огня. Кручусь волчком вокруг бронзовой фигуры летчика. Перебежать через мостовую невозможно: пули все время высекают огненные дорожки. Паузы в налете нет. В небе плотные стаи «юнкерсов». Эскадра за эскадрой, эшелон за эшелоном. Нет сомнения: в воздух поднят весь вражеский четвертый воздушный флот.

Ждать окончания бомбежки нечего. Пока над Московской улицей не видно пикировщиков, надо возвращаться к своим. Редакция «Сталинградской правды» несколько дней тому назад переехала в другое место. В типографии идет работа, но людей там мало. Утром, еще до начала бомбежки, Троскунов отправил за Волгу три грузовых машины с сотрудниками фронтовой газеты. Они выехали в Эльтон, где сейчас стоит наш редакционный поезд.

Троскунов собирает командный состав редакции в своем кабинете. Но бомбежка усиливается, приходится покинуть здание и выйти во двор. Он совсем крохотный, стиснутый со всех сторон стенами домов. Над каменным колодцем-двориком багровеет вечернее небо. В воздухе запах дыма. Троскунов немногословен.

— Товарищи, немцы прорвались к Сталинграду. Их танки вышли на северную окраину города. Десятая дивизия НКВД полковника Сараева, отряды народного ополчения и дивизионы зенитных орудий вступили в бой с танками и мотопехотой врага вблизи Тракторного завода. — Редактор тут же приказал Крикуну, чтобы первый номер газеты вышел в Эльтоне обязательно с такой шапкой: «Самое главное — не поддаваться панике, не бояться нахального врага и сохранять уверенность в нашем успехе».

Это целиком и полностью относится также и к нашей небольшой группе командного состава редакции, которая с рассветом должна покинуть Сталинград. Поднимаюсь к себе в комнату. Старое добротное здание вздрагивает от ударов бомб, но трещин пока на потолке и на стенах не видно. Налетевший ветер распахивает окна. Со стороны площади Павших борцов по Московской улице к Волге текут густые толпы. Все небо охвачено пламенем. Бомбежка усиливается. Фугаски и зажигательные бомбы превращают город над Волгой в костер. О сне нечего и думать. Бомбовые удары приближаются к Московской улице. Покидаем здание, выходим во двор. Бомбежка чуть удаляется, и мы снова поднимаемся в свои комнаты.

Перед рассветом дом качается, как от сильного землетрясения. Мы только с Иваном Поляковым задремали на миг и спросонья выскакиваем на балкон. Впечатление, такое, будто трехэтажная каменная громадина двинулась к Волге, а мы с балкона указываем ей путь.

— Скорее вниз, вниз! — кричит Поляков, а сам не двигается с места.

Сейчас перебежать через комнату все равно, что подняться в штыковую атаку. На голову сыплется штукатурка, по белому лепному потолку, как молнии, пробегают трещины. Широкая лестница дрожит, каменные ступени качаются под ногами.

Во дворе Троскунов отрывисто говорит:

— Всем на переправу... Если что по дороге случится — помните: сборный пункт — Красная Слобода.

В последнюю минуту редактор поручает начальнику отдела фронтовой жизни Борису Фрумгарцу трудную миссию. Он оставляет его в Сталинграде для связи со штабом фронта. А разрывы бомб и каменный град, огонь и удушливый дым усиливаются.

Своим размахом пожар Сталинграда особенно поражает за Волгой, в поселке Красная Слобода. Над городом из пламени вырастают восемь гигантских столбов черного дыма — покачиваясь над горящими крышами, подпирают нависающие темные плотные тучи. Тучи, оседая, клубятся, и кажется, если бы их не подпирали черные столбы, то они опустились бы на землю и окутали ее непроницаемым мраком. Дымится небо, горит земля, и пылает покрытая у правого берега нефтью Волга.