Страница 49 из 53
Андрея буквально гипнотизировал рокочущий голос Грицалюка, заставлявший неотрывно смотреть в водянисто-серые глаза полковника.
– Ты же неглупый парень, пойми, выбора у тебя нет… Кстати, ты не знаешь, что это за два палестинских лейтенанта, которые седьмого утром каких-то наших девок из «Кресента» вытащили? Завалили еще там кого-то, настоящую бойню устроили… Не слыхал про них?
Обнорский еле-еле, с трудом мотнул головой:
– Нет. Не слыхал.
Грицалюк заулыбался:
– И я не слыхал. Пока. А может, и вовсе не услышу – в зависимости от того, что ты решишь… Палестинцы-то, говорят, злые, ищут тех, кто их братков завалил, не дай бог найдут… А ведь от них, Андрюша, и в Антарктиде не спрячешься, поверь мне, сынок, я всю жизнь на Ближнем Востоке…
– Верю, – прошептал Обнорский. – Верю…
– Вот и молодец, – похвалил его Грицалюк. – Из тебя может толк выйти, парень. Соображай и дальше в том же духе – времени в обрез. При таком говенном раскладе, какой у тебя сейчас на руках, любой нормальный человек должен согласиться на хорошее предложение… Ты пойми, я ведь тебе зла не желаю…
Андрей молчал и пытался переварить все услышанное. Он многого не понимал и не знал, что полковник отчаянно блефует, пытаясь спасти свою шкуру, от которой уже припахивало паленым. Обнорский не мог тогда даже предположить, что Грицалюк не стал бы никогда с ним договариваться, если бы не крайняя необходимость. Если бы полковник мог – он просто уничтожил бы Андрея (что, кстати, уже и пытался однажды сделать – руками Куки) как ненужного свидетеля. Ну кто мог предположить, что этот студент выживет? Можно было бы, конечно, попробовать убрать его и в госпитале, но это уже был бы явный перебор, и, даже если бы все прошло внешне чисто, у многих возникли бы вопросы. А их и так много. А в той системе отношений, в которой Грицалюк прожил всю свою сознательную и очень грешную жизнь, для приговора не требовалось ни официального следствия, ни решения суда… Не знал ничего этого Обнорский тогда – в сентябре 1985-го. Он был еще совсем мальчишкой – правда, постаревшим от крови, жестокости, человеческой и государственной подлости, но все же мальчишкой, которому не под силу было расколоть и переиграть матерого и битого полковника спецслужбы. Тем более что Андрей был совсем слаб…
– Зачем? – пробормотал Обнорский.
– Что «зачем»? – не понял Грицалюк.
– Зачем… вы все это сделали, товарищ полковник?..
Шелестящий шепот Андрея, старческий взгляд его глаз, казалось, на мгновение задели что-то в покрытой прочным панцирем душе грушника. Он глубоко вздохнул и молчал почти минуту, наконец усмехнулся и ответил:
– Зачем… Мальчик мой, даже если бы я тебе на этот вопрос ответил, ты бы меня все равно не понял. Ты слишком молод и совсем ничего не знаешь… И дай Бог тебе не знать никогда того, что знаю я… Ты, наверное, думаешь, что вот сидит перед тобой такой дядька-злодей, только и думающий, что бы такого сделать плохого, как Шапокляк… А не так ведь это. Сложно все… И с оружием тем не все так просто. Ты про внебюджетное финансирование слышал что-нибудь?
Чуть не пробил Грицалюк Андрея, но Обнорский сумел изобразить полное непонимание:
– С каким оружием?
– Да неважно с каким… Знаешь, я ведь когда-то тоже хотел быть историком, как и ты…
Искренен был Грицалюк или играл, как всегда, но последней своей фразой он окончательно сломал Обнорского: не видел он больше смысла упираться. Покарать зло? Так Кука уже помирает, а из других зол – какое выбирать? Да и есть ли вообще в этом мире что-нибудь, кроме боли, подлости и зла? За кого воевать? За справедливость? А есть ли она, чтобы жертвовать ради нее ни в чем не виноватыми близкими и самим собой? За йеменскую оппозицию, которая, может, лишь чуть симпатичнее президентской команды? За кого? И ради какой идеи?
– Я согласен, товарищ полковник… Согласен…
Потом ему будет очень стыдно за эти слова, за свою слабость и глупость. Но все это будет потом…
А когда к нему в палату пришли генерал Сорокин, Пахоменко и тот незнакомый мужик, который был в кабинете у Главного, когда Обнорский, Дорошенко и Громов докладывали о результатах рейда к Шакру, Андрей рассказал все так, как хотел Грицалюк. Он сказал, что у Нади Дуббат они с Ташкоровым нарвались на засаду, таджик погиб сразу, а его, Обнорского, подстрелили чуть позже, и до посольства он дойти уже не смог.
Сорокин внимательно выслушал рассказ Андрея и еле заметно вздохнул, как показалось Обнорскому – с облегчением. Потом генерал хлопнул себя ладонями по ляжкам и покачал укоризненно головой:
– Эх, ребята, ребята… Я же вам русским языком доводил – ни в какие стычки не вступать, а вы… Доводил или не доводил?
– Доводили, товарищ генерал, – бесцветным голосом подтвердил Андрей.
– Дойди хоть один из вас до посольства – может быть, и Абд эль-Фаттах был бы жив… Да ты же ничего не знаешь – сожгли его в «бэтээре» к ебаной матери… Несколько часов не дотянули… Ладно, никто тебя ни в чем не винит, тем более Ташкорова… Просто, если бы вы дошли, все могло бы совсем по-другому повернуться… И твоя судьба, кстати, тоже… Да что говорить – что выросло, то выросло. Прошлого не воротишь…
– Да, – равнодушно сказал Обнорский. – Не воротишь.
– Ну ладно, – подвел черту под визитом Главный. – Поправляйся. Врачи говорят, что ты в рубашке родился, ранения не очень серьезные, самое опасное уже позади. Ты просто очень много крови потерял, но в тебя уже обратно столько влили… У тебя группа крови хорошая, от любого подходит. Везучий ты, студент.
– Да, товарищ генерал. Спасибо. Я везучий. – И Андрей, не дожидаясь ухода гостей, отвернулся к стенке.
Видимо, его кололи какими-то успокаивающими, потому что он все время спал, просыпаясь только для того, чтобы поесть и справить естественные надобности. Через день после визитов Грицалюка и Главного к нему в палату пустили Илью. Новоселов казался похудевшим и постаревшим, он присел к Андрею на кровать, взял его правую руку в свои ладони и долго молчал, время от времени дергая уголками рта. А потом начал рассказывать.
На Андрея Илья и его советники наткнулись чисто случайно – утром 8 сентября к Адену подошла Эль-Анадская бригада, которая должна была соединиться с другими фаттаховскими частями и начинать очищать город от насеровцев. К счастью, Илюхин мусташар в городке строителей выяснил у своей эвакуированной туда жены, что та в панике не взяла с собой денежную заначку, запрятанную где-то в тариковской квартире. Советник чуть не рехнулся и в конце концов решился-таки самовольно смотаться по-быстрому в оставленный гарнизон – якобы за одеждой и обувью…
Днем 8 сентября фаттаховские бригады вошли в город, и началась вторая серия Большой аденской резни, которая продолжалась трое суток. Кстати, долгожданный советский военный флот все же подошел – к вечеру 8-го корабли начали входить в бухту Тавахи, куда уже стекались со всех концов разрушенного города непонятно как уцелевшие русские, болгары и восточные немцы. Люди – в основном гражданские специалисты, женщины и дети – стояли по колено в воде, протягивали кораблям навстречу руки и плакали от счастья. Но счастье было недолгим – по советским военным кораблям ударила береговая артиллерия, поддерживавшая Али Насера, и флот входить в бухту не стал. Говорят, что командующий эскадрой связался с Москвой, обрисовал ситуацию, а Москва в категорическом тоне приказала в конфликт не вступать, на огонь не отвечать, и вообще, хватит нам, мол, одного Афганистана… Потом корабли развернулись и ушли, не слыша, какие проклятия и стоны несутся им вслед с берега…
Эвакуировать гражданских принялись неведомо откуда взявшиеся англичане – они носились по Адену на джипах под ооновскими флагами, собирали среди развалин полусумасшедших женщин и детей и свозили за город, откуда на плотах, катерах и лодках всех переправили через узкий пролив в Сомали. Кого-то подбирали прямо в море американские, английские и советские гражданские суда. Ходили слухи, что среди иностранцев самые большие потери понесли китайцы, – их было в Адене очень много, они в основном строили здания разных министерств. Как-то так получилось, что, когда все они ринулись на пляж Арусат эль-Бахр (кто-то пустил слух, что оттуда начнется эвакуация), по ним с трех сторон ударили пулеметы… Говорили, что весь пляж был завален трупами китайцев…