Злая вечность

Князю очень не хотелось идти, но, видя, что она не отстанет, он решил преодолеть внушаемую ему базарными торговками робость и отправился.

Площадь была заставлена палатками, в которых продавались всевозможные товары, от пареной свеклы до щипцов для завивки волос.

Князь всегда очень страдал, когда приходилось так или иначе принимать участие в действительной жизни. Но в тот день, когда душа его была — как он называл это — переполнена музыкой любви, он страдал особенно. Торопясь как можно скорее покончить с не приятной обязанностью, остановился он у палатки с галантерейным товаром и бельем. Спешно выбрал пару носков и попросил завернуть.

— Ce sera trop petit pour vous, — грубым, совершенно мужским голосом сказала торговка.

Пораженный этим голосом, князь посмотрел на нее и прямо-таки испугался. Торговка, действительно, была на редкость странного вида. Князь давно обратил внимание на то, что бородатые женщины составляют одну из особенностей этого города. Он был даже уверен, что каждая его обитательница, достигнув известного возраста, приобретала это украшение, вообще говоря, прекрасному полу не совсем свойственное. Но такой бороды, какая была на лице этой торговки, он, по крайней мере у женщин, еще не видал. Борода была густая, что называется, окладистая, с сильной проседью, и, раздваиваясь, оканчивалась двумя небольшими бачками. Хуже же всего было еще то, что на голове старухи торчал кружевной чепец. Этим чепцом она как будто хотела показать, что malgré tout — несмотря даже на бороду — она остается женщиной.

Торговка сладко и игриво улыбнулась князю. «Женская» улыбка на бородатом лице — это надо видеть, чтобы понять. Князь покраснел при мысли, что, быть может, бедная старуха заметила отвращение, которое она внушала. Но та поняла его смущение иначе. Она попросила его дать свою руку, чтобы смерить, впору ли ему придется носок. Князь протянул. Охватывая его сжатый кулак носком, она — или это только показалось? — она нежно пожала его руку. Избегая смотреть на нее, весь багровый, князь схватил пакет и хотел уже уходить, но раньше, чем торговка успела что-нибудь сказать, вспомнил, что не заплатил и начал извиняться.

— Pas de mal, pas de mal! — принимая деньги, сказала торговка. И вдруг прибавила: — C’est dans la rue de St. Pélérin que vous habitez?

Тут только князь заметил, что у старухи беспокойные, щупающие как пальцы глаза. Сердце его тяжело замерло. Чувствуя, даже на нее не глядя, что глаза ее шарят по его лицу, он пробормотал свой адрес и, забыв проститься, отошел. Отойдя, сейчас же подумал, что сделал глупость. «Как же было не сказать, когда она спрашивает?.. Простая учтивость…» — утешал он себя и все-таки чувствовал, что сделал ужасный, непоправимый промах.

15. Романтика любви

Князь вернулся домой. Здесь снова охватила его любовная атмосфера его комнаты и он до вечера, лежа на кровати, промечтал. В сумерки встал, привел себя в порядок и вышел побродить по городу. О любил этот час, когда из окон выглядывают старушечьи головы в чепцах, по дворам играют вернувшиеся из школы дети и старый зажи-галыцик медленно проходит по улицам, неся, как древко невидимого знамени, свою длинную полку и разбрасывая в темноту бледные огни газовых фонарей.

В этот вечер мирная картина подействовала на князя еще сильнее. Ему было хорошо, как никогда, особенно хорошо потому, что вот все по-прежнему, все всегдашнее: и старый зажигальщик, и дети во дворах, и первые загоравшиеся на земле и на небе огни. Только он один — не прежний, только его ждет огромное, небывалое счастье.

Он вошел на мост. Остановившись, облокотился о перила. В густеющих сумерках старый собор, аббатство и церковь св. Петра, чуть светлее неба и реки, казались белесоватыми призраками. Впереди узкий горбатый мостик и его отражение смыкались в кольцо. И вверху этого кольца, по самой середине мостика, и внизу в воде горело по одному зеленому огню. Во всем этом была его любовь.

Князь оглянулся на стоявшую за ним посредине моста статую родившегося в этом городе ученого-натуралиста. Ученый был видный мужчина и стоял в красивой самоуверенной позе. А у его ног на пьедестале барельефом была изображена мертвая маленькая птичка. Князь начал думать о них обоих: об этом ученом и о птичке. Ученый посадил птичку под стеклянный колпак и выкачал из-под него воздух. Этим он убил ее. Вот все, что он сделал. За это ему поставили памятник. Он занимался каким-то вопросом о роли кислорода. Птичка была нужна ему для опыта. Бедняк, — с сожалением подумал князь, — он не знал, что птичка важнее кислорода, что кислород даже совсем не важен. Он усмехнулся. Какое, в сущности, ему дело до ученого, до птички и до кислорода. Он будет думать о ней одной и о предстоящем.

Князю не хотелось идти домой. Это состояние воздушной, почти невесомой и вместе страстной влюбленности было так пленительно. По пешеходному мостику он вернулся обратно. Ему захотелось каким-нибудь внешним образом ознаменовать свою любовь. Быстрым, молодым шагом поднялся он в новый город и зашел в первый попавшийся цветочный магазин. Продавщица была молодая девушка с курчавой стриженной головой. Князь с удовольствием подумал, что, верно, она догадывается, для чего он покупает цветы.

Но она, очевидно, не догадывалась. Видя нерешительность князя в выборе цветов, она озадачила его вопросом, не надгробный ли венок он желает заказать.

Князь едва не рассердился. Но он был так счастлив, что даже бестактный вопрос этот готов был простить. Улыбаясь, он ответил, что, совершенно напротив, желал бы выбрать красивый букет в подношение одной молодой особе.

— Такой же молодой и прелестной, как вы, — прибавил он, краснея.

Девица засмеялась и в оправдание себе заметила, что редко кто покупает у них цветы для живых, большей частью их кладут на могилы. Тем более, что послезавтра — jour des morts.

Решительно, у нее было мрачное умонаклонение. Но князь ему не поддался. Он долго, с особенным удовольствием выбирал цветы, говоря о значении каждого из них. Девице его разговор, видимо, нравился. Наконец, общими силами, они составили букет, князь заплатил и, счастливый, на 10 лет помолодевший, с завернутым и в папиросную бумагу цветами, отправился домой. По дороге он вспомнил, что завтра, в понедельник, парикмахерская месьё Жоржа будет заперта, забежал к нему и попросил его возможно тщательнее выбрить ему щеки, «чтобы не кололись», прибавил он с игривой улыбкой. Месьё Жорж, видя совершенно новое настроение своего всегда сдержанного клиента и приняв в соображение также и цветы, выбрил его очень скоро и безукоризненно. Беря деньги и потом отворяя дверь, он несколько раз пожелал князю bo

Князь спустился к реке.

16. Вторая смерть

Он шел по набережной под липами, когда его окликнул какой-то сидевший на скамейке человек:

— Monsieur le prince!

Князь оглянулся. Это был библиотекарь.

— Куда вы направляетесь, дорогой князь? Да еще с цветами!

Князь смутился.

— Я… так себе брожу… А эти цветы…

— О, не трудитесь объяснять! — засмеялся старик. — Вы думаете, я не был в вашем положении? Ну, полноте, полноте! Разве я не понимаю? Хотя… сказать вам по правде, мне кажется, что для иных дам метла как-то приличнее цветов. Я имею в виду, что метла может пригодиться по хозяйству. Не примите, впрочем, на счет вашей дамы. К тому же не имею чести и знать. Уверен, что delicieuse. А о метле я упомянул, собственно, потому, что видел сегодня одну торговку… Ну, совершенная, понимаете, ведьма.

— Как, и вы ее видели? — озадаченно спросил князь.

— То есть как это «и я»? Кто же еще ее видел?

— Нет, я так… — спохватился князь. — Меня только удивляет, почему эти цветы навели вас на мысль о какой- то старой торговке.

— Странная ассоциация идей, не правда ли?

За темнотой князь не мог видеть, но как-то почувствовал, что, говоря это, библиотекарь своим быстрым движением ящерицы облизал себе губы.