Страница 15 из 16
Через несколько месяцев после письма в «Огоньке» этот «сигнал» был услышан, и меры были приняты: Твардовского изгнали из «Нового мира», а сам журнал поменял курс. А еще через несколько месяцев автор «Василия Теркина» слег с инсультом и больше не поднялся. «Подписанты» могли торжествовать: дело сделано, враг повержен. «Для многих из них наступил поистине звездный час: одни стали Героями Соцтруда, другие лауреатами Государственных премий… — писал смоленский журналист Василий Савченков в статье «Травля», — но ни один не покаялся».
Более того: Алексееву было мало изгнания Александра Трифоновича с поста, он жаждал еще и «морального удовлетворения», и для этого был готов — прямо по Оруэллу — «переписывать прошлое». В 1979 году, через восемь лет после смерти поэта, Алексеев в интервью «Литгазете» рассказал о том, что незадолго до кончины Твардовский прочитал «Карюху» и «Хлеб — имя существительное», после чего изменил мнение о творчестве их автора и даже, мол, публично извинился перед ним: «побагровев», Александр Трифонович якобы произнес: «Алексеев, мы были к Вам несправедливы»… Ту же самую историю наш земляк рассказывал еще не раз и не два. В статье, опубликованной «Днем литературы» (2003), финал выглядел так: «… «Карюха» впечатлила Твардовского. Он тут же позвонил мне и попросил принести ему другие мои работы». С тех пор писатели подружились…» (! — Л. Г.). А вот версия из интервью саратовской вкладке в «Известия» (2003): «После того, как Александр Трифонович прочитал мои романы, в частности, «Карюха» и «Рыжонка», он подошел ко мне и попросил прощения. «Михаил Николаевич, — сказал он, — мы были к вам несправедливы»…»
Третья вариация легенды выглядит совсем бредово: «Рыжонка» была написана в 1990 году (это подтвердила во время «Алексеевских чтений» дочь писателя Лариса Михайловна), Твардовский ушел из жизни девятнадцатью годами раньше, и — если не рассматривать мистическую версию о спиритическом сеансе — «случай так называемого вранья» кажется вопиющим. Однако и иные изводы той версии не выдерживают критики. В статье «Возможность возразить» (198) Юрий Буртин провел расследование. Опросив свидетелей, сопоставив даты, он сделал вывод: «Никакому пересмотру его (Твардовского. — Л. Г.) отношение к сочинениям М. Алексеева никогда не подвергалось… Установлено, что не только по сути, но и по всем деталям, из коих Алексеев сплел сюжет рассказанной им истории, она представляет собой чистейшую выдумку…»
Примечательно, что никто из присутствующих на «чтениях» в Фединском музее — ни дочь писателя, ни московские гости, ни саратовские литфункционеры, — выслушав эту историю, не попытались как-либо образом обелить Алексеева. В качестве резюме было просто заявлено, что «правда бывает разная. Есть правда любви и есть правда ненависти». И поскольку, мол, все творчество писателя Алексеева знаменует собой «правду любви», то попытки вывести лжеца на чистую воду есть проявление деструктивной «правды ненависти», на которую можно и не обращать внимания.
На самом деле, разумеется, правда — как свежесть осетрины в знаменитом булгаковском романе — может быть только одна. Либо она, либо вранье, а третьего, уж извините, не дано.
Кстати, о романе Булгакова. Александр Бобров, лауреат премии имени М. Алексеева, недавно поведал читателям: «Все, кому дорога русская литература, знают, что именно в журнале «Москва», редактируемом Алексеевым, были напечатаны впервые «Мастер и Маргарита» Булгакова…» Ранее той же историей уже успел поделиться с публикой и сам Алексеев — в интервью «Российской газете» (2002), под названием «А рукописи вправду не горят»: «С душевным трепетом отправлял я верстку январского номера в Главлит. А когда она вернулась — ахнул: красный карандаш изрядно погулял по полосам. Цензура представила нам весьма обширные сокращения. Я немедленно отправился к председателю Главлита. Бой шел за каждую снятую страницу… Во всяком случае, мне удалось немало отстоять… Мы были первыми, кто исполнил мечту Михаила Афанасьевича — явили его творение народу…»
Красиво? Трогательно? Только все эти слова — ложь от начала до конца. Разоблачая очередное алексеевское вранье, критик Андрей Турков цитирует слова Дианы Тевекелян, которая работала в отделе прозы журнала «Москва» именно в ту пору, когда там публиковался булгаковский шедевр: «Никак не мог Михаил Алексеев «совершить свой редакторский подвиг». Не ходил к (…) главному цензору Романову с «Мастером». Не был среди тех, кто явил булгаковский шедевр читающему миру». Ибо роман был — действительно, с великими трудностями и потерями — опубликован в последних номерах «Москвы» 1966 года и в январской книжке 1967-го уже смертельно больным главным редактором Евгением Поповкиным. Алексеев же занял этот пост только в 1968 году».
На что же рассчитывал лжец? На невежество публики? На то, что свидетели уже умерли, а даты никто не станет сверять? На то, что номенклатурное прошлое вруна перекроет дорогу опровержениям? В прежние годы так и было: Юрий Буртин, пытавшийся разоблачить клевету на Твардовского, не мог опубликовать свой текст почти десять лет, вплоть до перестройки.
Кстати, присвоив заслуги своего предшественника на редакторском посту, Алексеев заодно и отомстил ему: в 1952 году наш земляк рассчитывал получить Сталинскую премию за первый том «Солдат», но вместо этого награда досталась автору «Семьи Рубанюк» — то есть как раз-таки Поповкину. Полвека спустя появилась возможность сквитаться, и Михаил Николаевич этого шанса не упустил…
«Михаил Алексеев любит вокруг себя сочинять множество мифов, — писал Вячеслав Огрызко в «Литературной России» (2005). — Взять, к примеру, дату рождения. Если верить справочникам, он появился на свет 22 апреля 1918 года в саратовском селе Монастырское. По новому стилю этот день приходится на 4 апреля. Однако в паспорте у писателя проставлена другая дата: 6 мая. Но сам Алексеев везде и всюду говорит, что и месяц, и число возникли из небытия, когда он поступал в 1936 году в Аткарское педучилище. Своей настоящей датой рождения писатель считает 29 ноября 1918 года».
А откуда, интересно, взялось у саратовца вологодское «оканье»? Неужели он и его сам себе придумал, чтобы казаться «ближе к народу»? Что ж, не исключено. «Выходя на люди, Алексеев строит только на лжи», — писал о нем Александр Солженицын. Владимир Войнович называл его человеком, который «имеет о чести весьма своеобразное представление», Анатолий Гладилин — «просоветским зубром», Дмитрий Быков — «официозным прозаиком», Григорий Свирский — «серым, бездарным… оплотом режима». В своих интервью Алексеев ратовал за переименование Волгограда обратно в Сталинград и с похвалой отзывался о сталинском приказе № 227, когда вождь позаимствовал у Гитлера идею заградотрядов.
А еще Алексеев выгнал из редакции «Москвы» мать Алексея Симонова за публикацию стихотворения Семена Липкина, которое счел «сионистским», и отмежевался от критика Лобанова, когда поднялся скандал вокруг статьи «Освобождение» (о романе «Драчуны»).
Нашего земляка, похоже, не любили не только оппоненты из лагеря либерального, но и соратники из лагеря национал-патриотического. Как рассказывал писатель Иван Шевцов в интервью журналу «Русская жизнь» (2007), одиозный Всеволод Кочетов отзывался об Алексееве так: «Он хороший парень, но если бы он оказался на оккупированной территории, немцы сделали бы его бургомистром»…
Пока была крепка советская власть, Алексеев был чемпионом по переизданиям (к 1988 году вышло 109 книг), хотя, как писал тот же Вячеслав Огрызко, часто переиздавали его «не столько из-за огромной популярности писателя и высокого художественного уровня его сочинений, а из-за занимаемых им больших постов». Едва Совпис закатился и посты обратились в пыль, Алексеев смог рассчитывать только на чужое невежество и чужое беспамятство. Ну и на «малую родину», конечно. Если уж для кого-то правд бывает несколько, отчего не порадеть кумиру «второй свежести»?
Если бы Дантес был нашим земляком