Страница 20 из 48
Две минуты спустя я уже знаю, что эти русские совсем обнаглели, что шеф ведет себя молодцом и что в ближайшие два с половиной часа встречи президентов точно не будет, потому что будет она в четыре и пройдет в том же Овальном зале, где и планировалась.
Какое легкомыслие! — весело думаю я. — Какая беспечность! Охране господина Хлебореску хотя бы для приличия следовало выяснить накануне визита в Москву, что в Кремле работают молдаване, в присутствии которых едва ли стоит громко трепаться по-румынски.
Правда, житель Кишинева или Рыбницы может и не разобрать на слух нюансы разговора президентских секьюрити. Все-таки они пользуются сейчас не литературным румынским, а арделенским — то есть трансильванским — диалектом. На северо-западе страны, между Восточными и Западными Карпатами, в разговорной речи венгерских слов намешано примерно столько же, сколько румынских.
Думаю, окажись сейчас рядом со мной профессор Йорга, он бы легко разложил по полочкам все составляющие этого диалекта и прочел мне об этом целую лекцию. Однако я прекрасно справляюсь и без ученой теории: Трансильвания как-никак — мои родные места.
13.30–14.00
Церемония вручения государственных наград России
Моя вспыльчивость дорого обошлась нашему паркету. На ликвидацию последствий красного грузинского вина старательный уборщик Вова извел столько моющих средств, что их хватило бы для всей Красной площади, включая Минина с Пожарским, вечную мишень кремлевских голубей… И что в результате? Большое багровое пятно на полу, побледнев под напором химии, не захотело сгинуть без следа: похоже, оно вознамерилось навеки поселиться у меня в кабинете — между столом и гобеленом с портретом напрочь забытого мною князя (Римский? Грецкий? Слуцкий? Троцкий? Тьфу ты, напасть какая!).
Теперь, правда, пятно напоминало по цвету не свежий кровоподтек, а нежный румянец на щеках третьеклассницы, которая по ошибке открыла вместо «Незнайки» том «Декамерона» — и зачиталась.
— Короче, так! — грозно обратился я к трем ближайшим Вовам: уборщику, референту и адъютанту. Как обычно, расплачиваться за промахи начальства надлежало подчиненным. — Мне без разницы, как вы решите проблему. Оттирайте вручную, скоблите ножами, грызите зубами, хоть перестилайте паркет заново… Но к 15.30, когда я явлюсь обратно в кабинет, эта гребаная Грузия у меня на полу должна быть зачищена до состояния абсолютной невидимости. Справитесь — всех троих поощрю ценным подарком, напортачите — выгоню из Москвы к черту. Вы поняли? Ну тогда я пошел…
Если говорить точнее, меня пошли. До инаугурации я как-то не удосужился освоить топографию Сенатского дворца, а после вступления в должность, может, и изучил ее, и неплохо, однако теперь не смогу вспомнить даже под дулом пистолета. Так что я передоверил президентское тело полудюжине охранных Вов, ведомых худым и морщинистым, как ссохшаяся морковка, церемониймейстером, — и был сопровожден ими из кабинета в Екатерининский зал. Там мне предстояло провести тридцать минут жизни в обществе орденоносцев, оркестрантов, официантов и остальных ответственных особей обоего пола, притом не обязательно на букву «о».
Путь мой, думаю, мог быть значительно короче, но тогда проходу не хватило бы торжественности. Поэтому пришлось спускаться и подниматься по каким-то длиннющим лестницам с широкими перилами, а затем проходить вдоль зеркал в человеческий рост и горельефов императоров по скупо освещенным анфиладам комнат, мимо впавших в каталепсию декоративных гвардейцев в ярких камзолах и киверах.
Наконец, мозаичный пол у меня под ногами сменился красной ковровой дорожкой. Уже по ней я медленно вступил в зал через наиболее высокие и наиболее пафосные, в смысле навешанного на них золота, двери. Слева от меня оказалась аллегорическая фигура России (мраморная женщина под три метра высотой с колосьями и мечом), а слева — почему-то аллегорическая фигура Правосудия (такая же трехметровая мадам из мрамора, но только без колосьев, в повязке на глазах и с аптекарскими весами на месте меча).
Моя свита увеличилась раза в три и выстроилось в небольшое каре.
Церемониймейстер, у которого прорезался мощный бас, объявил раскатисто на весь зал: «Прррре-зидент Рррроссийской Федерррации Денис Анатольевич Корррррраблев!» Повинуясь дирижерской палочке, кремлевский оркестр исполнил первые такты гимна — и я обалдел.
Нет, мелодия была той же, знакомой с детства, но ее исполнение меня поразило. Барабаны и литавры исчезли. А к классическим духовым инструментам зачем-то добавились длинные африканские дудки, придающие звучанию сходство с унылым воем ветра в степи.
Кроме дудок, в оркестре обнаружились еще странные струнные, совсем уж мелкие, вроде игрушечных детских гитарок. Из-за них у монументальной музыки Александрова появлялся неприятный визгливо-дребезжащий привкус: как если бы группа склочных теток во время исполнения гимна страны устроила на коммунальной кухне кастрюльную разборку. Вдобавок маэстро с какого-то перепугу задал неподобающе быстрый темп, и вместо тяжкой державной поступи боевых слонов возник бодренький тараканий галоп.
— Какого… — с удивлением пробормотал я, но слово «хрена» застряло у меня во рту, а чугунная узница в одиночном каземате моей башки отозвалась лихорадочным перестуком.
Потому что я внезапно вслушался в текст гимна — и мигом забыл о музыкальных чудачествах его аранжировки. Такие слова Главной песни России мне бы не приснились даже в самом нелепом сне.
Только не подумайте, будто я был поклонником третьей редакции совкового гимна. Наоборот, я считал ее слабой и вялой; все время чудилось, будто двуглавому имперскому орлу аккуратно подстригли крылья и подточили клюв с когтями, а вместо скипетра и державы всунули в лапы ментовскую дубинку и погремушку. Автор разбавил густую дикарскую брутальность своего первого варианта клюквенным морсом, а затем еще и долил до краев дистиллированной водички…
И все-таки по сравнению с только что услышанным даже третья вода на совдеповском киселе выглядела благородным напитком. Сейчас не было и этого. «О где ты, за каким холмом, хранимая Богом родная земля? — мысленно застонал я. — Отчего поредели твои леса и полысели твои поля? Куда подевались вы, просторы широкие, мудрость народная, моря южные и края полярные?»
В песне, которая разносилась под ажурными белоголубыми сводами Екатерининского зала, вообще не осталось ничегошеньки от гимна. Здесь смешались в кучу цветы городов, изгибы губ, косые взгляды, клятвы любви, лестницы в небо и бродяги-хипстеры. В припеве мелькали богиня Фортуна под ручку с Блаженным Августином — почему-то в испанских ботинках на босу ногу. Двуглавому орлуше тут совсем не повезло: перья ему походя перекрасили в кислотные цвета, на клюв навесили фенечек, корону украсили мульками, а скипетр с державой сменяли на фаллоимитатор и косячок.
— Эт-то чего мы поем? — шепотом спросил я ближайшего Вову, притянув его за воротник. — Прежний гимн то есть уже похерили?
Из числа других Вов этот выделялся очками на носу, а значит сознательно косил под интеллигента. Не мной замечено: те, которые просто плохо видят, но не корчат из себя умников, на людях обычно пользуются незаметными контактными линзами.
К счастью, Вова-интеллигент очки носил не зря и был в теме.
— Как вы и просили, Денис Анатольевич, — ответным шепотом доложил он. — Сделали гимну апгрейд, сразу же после вашей речи на Совете по молодежной политике. Музыка Александрова в обработке сэра Элтона Джона, слова Дилана в переводе Гаврилова.
— Кто-кто сочинил к гимну слова? — тихо ужаснулся я.
Про Элтона Джона я хотя бы слышал. Чисто теоретически я даже мог вообразить то количество выпитого, после которого мне взбредет в голову поручить старому английскому педику обработать нашего Александрова. Но никакого импортного Дилана, клянусь, я не знал!
— Боб Дилан, — сообщил мне очкастый Вова. — Номер 2 в мировой рок-музыке, после «Битлз». Вы же его сами назвали. Не помните?