Страница 77 из 80
В Краков Киприан прибыл еще до крещения Литвы, даже до битвы при Земпахе, и тотчас начал свои хлопоты о сохранении церкви православной в землях великого княжества литовского.
Истосковавшиеся по родине и по церковному благочинию русичи обрадовались ему несказанно. Они со слезами на глазах радостно причащались у своего, русского митрополита. Здесь, в чужой католической земле, никому и вспоминать не хотелось о спорах за владимирский стол меж Киприаном и Пименом, до того это казалось не важно перед тем, что и Киприан, и они все
— православные!
С княжичем Василием Киприан имел долгую доверительную беседу. Данилу Феофаныча успокоил, сказавши, что брак с дочерью Витовта не кажется ему опасным: «Зане князь Александр, хотя и приявший католическое крещение, но, состязаясь с королем Владиславом, не возможет обойтись без помощи православных русичей и уже потому не станет заботить себя насаждением католической веры на Руси». Успокоил. Данило со вздохом принял Киприановы доводы, размышляя о том, как, однако, отнесется к этому браку Дмитрий? Не зазрил бы! После Ольгерда, вишь, о литвинах и слышать не хочет ничего! Потому и Киприана прогнал… А все, ежели Витовт с Ягайлой опять рассорится, нам, Руси, в том помочь сугубая! Старик смотрел вперед, прикидывая на десятилетия, и чуял, что, объединенная с Польшей, Литва доставит еще немало докуки русскому государству. Тем паче и в Орде ноне все наперекос пошло, с Тохтамышем с ентим! Охо-хонюшки! Нелегкое тебе, Васильюшко, княжение предстоит!
Киприан был очень доволен своей беседою с юным наследником Дмитрия. Слухи о болезни великого князя дошли и до него, и угасшие было надежды Киприановы оживились вновь. Светел и радостен, помчался он из Кракова в Литву укреплять тамошних православных, а такожде князей, не приявших католического крещения. Но и с перекрещенным Витовтом, и с безумным Скиргайлой, в пьяных припадках бросавшимся с мечом на соратников своих, надобно было встретиться и осторожно, не забывая о скрытой вражде того и другого, убедить их в надобности сохранения православных епископий в Галиче, на Волыни и в Подолии, а такожде и в самой Литве. Он еще верил, что все может перемениться, особенно ежели Витовт в споре с Ягайлою вновь перейдет под сень православного креста. Неистребимый дух византизма толкал его на новые и новые интриги среди сильных мира сего, ибо, в противность Федору Симоновскому, Киприан считал все-таки, что жизнь движется усилиями избранных: людей власти и духовных вождей, от воли коих зависят прежде всего судьбы народов. Вечный спор, не угасающий столетия, в котором и правы и неправы обе стороны, ибо народ без пастырей своих всего лишь безмысленное стадо, но и пастыри, оставшиеся без народа, становятся скоро ничем.
В исходе июля в Польшу дошла страшная весть: Януш Хорват, бан кроатский, захватил обеих венгерских королев, отправившихся на родину Елизаветы, в Боснию, без всякой охраны. Близ кроатского местечка Диаковара посланные баном люди напали на карету королевы. Форгач увяз в конской сбруе и был обезглавлен. Николай Гара мужественно дрался, стоя на ступенях кареты. Его сдернули за ноги и тоже обезглавили. Елизавета молила хотя бы пощадить Марию. Обеих королев грубо схватили и ввергли в тюрьму в замке Крука на берегу Адриатики. Кроаты предложили Владиславу, сыну Карла Дураццо, убитого Елизаветой, занять венгерский престол, но тот побоялся явиться в Венгрию, в которой теперь воцарился Сигизмунд, названый муж плененной Марии. Не заботясь об освобождении жены с тещей, Сигизмунд стал тотчас прибирать к рукам венгерские земли.
Пока он не осильнел, было самое время (о том говорили все малопольские паны) занять Червонную Русь и Подолию, тем паче что Ядвига, по праву наследования, могла считать эти земли своими. (После смерти последней своей сестры, Марии, Ядвига примет титул «наследницы королевства венгерского».) Осенью почти одновременно начались два похода. Ягайло через Люблин, Владимир и Луцк двигался в Литву, дабы крестить литвинов, Ядвига же направилась, как только подстыли пути, в Червонную Русь, возвращать эту землю, завоеванную еще Казимиром Великим, под руку польской короны. Сигизмунд, едва лишь прикоснувшийся к венгерскому престолу, не мог оказать сопротивления, а венгерский наместник, староста Червонной Руси, Эмерик Бубек, являясь тестем краковского воеводы, Спытка из Мельштына, за которого он недавно выдал свою дочь, тоже не имел нужды противиться польскому захвату, так что поход Ядвиги обещал быть бескровным.
Русичи продолжали сидеть в Кракове, ободренные, впрочем, известиями из Москвы. Великий князь Дмитрий прислал послов Владиславу-Ягайле, требуя возвращения сына, и начался длительный торг, с задержками и извинениями. Княжича со спутниками выпустили лишь тогда, когда король Владислав воротился из Литвы.
С Ягайлой в Литву ехал архиепископ Гнезненский Бодзанта с множеством духовных лиц, более всего францисканцев, литовские и польские князья, польские воеводы и каштеляны, во главе с Николаем Топорчиком из Оссолина, маршалом королевского двора. В начале октября достигли Луцка, где до половины ноября устраивали местные русские дела в пользу поляков. Далее двинулись к северу, под Неман, в последнюю лесную языческую чащу Европы.
Это здесь, по словам польского историка, не вызревал хлеб, зимой стоял адский холод, а летом жара и белые ночи. Пущи, озера, стада зверей, леса, полные русалок, реки, по весне превращающиеся в моря. Кормились тут дичью, рыбой, грибами. Крестьяне держали до шестидесяти голов рогатого скота, несчитанное число коз и овец. Водили пчел. Когда не хватало черного хлеба, ели печеную репу (репу тут даже посылали друг другу в знак дружбы). Растили лен, и литвины ходили в основном в холщовых одеждах. Славились литовские ведуньи, знатоки целебных трав. Дома литвинов в ту пору представляли собою пастушьи хижины: четыре стены без окон и кровля, вот и вся литовская «нума», где и жилище, и конюшня, и хлев, и амбар. От голода и войны, от ревностных католических апостолов, жители тут легко снимались с места и бежали в иные земли. Тот же польский историк пишет, что все литвины были рабами своих бояр и князей, что жену покупали за деньги, что родители тут могли продавать своих детей, что боярин мог забрать все имущество крестьянина, что за долг, за подать или от голода жители отдавались в рабство и у богатых были полные дворы рабов, что за каждую провинность виновных убивали, зашивали в медвежьи шкуры, бросали на съедение зверям, что осужденный литвин сам вешался по приказу князя… Но, одновременно тот же историк говорит о странной приверженности литвинов своим князьям, об их верности данному слову и мужестве в бою, произошли же литовцы, по его мнению, от римлян, ушедших на север в эпоху гражданских войн Цезаря и Помпея note 7.
Поклонялись литвины солнцу, луне, звездам, также Перкунасу, богу молнии и грома. Богов вообще было великое множество: боги ясного неба — Аушве, Сотварос, Окопирмос, водяное божество плодородия — Потримпос, или Атримпос, бог уничтожения — Поклус, бог плодов земных — Курко…
В уничтоженном тевтонцами Ромове стоял когда-то жертвенник под дубом с тройным изображением — Перкунаса, Потримпоса и Поклуса (свет, плодородие, уничтожение), быть может — отголосок древнеиранской традиции — Митры, Ормузда и Аримана. Так же, как на Востоке, у персов-огнепоклонников, тут приносили жертвы огню. Вечный священный огонь знич горел в литовских храмах, время, как в древности, считали ночами, годы — лунами. Недели начинались с пятницы. В Литве сохранялось многоженство. Отправляясь в путешествие, литвин мыл себе ноги. Тулуп мехом наружу, лук и колчан с отравленными стрелами составляли все его имущество в пути. Пили кумыс, переправлялись через реки вплавь, держась за хвост коня. Вся земля для литвина была святой: святые горы, святые озера и рощи, в которых жили святые животные, змеи и ящерицы. Здесь запрещалось рубить лес, здесь хоронили, сжигая, своих мертвых. Весь мир был наполнен богами. Божество весны — Пергрубис, богиня любви — Мильда, бог хозяйства — Варшайтос, хлебов — Крумине, охоты — Шнейбрато, льна — Важгантис, напитков
Note7
Замечание, делающее честь лингвистической проницательности автора, поскольку литовский язык, ныне называемый санскритом Европы, сохранил следы древнейшего праязыка арийских народов, заселивших европейский полуостров Евразии.