Страница 43 из 47
Подхватил под руки, поставил на тропинку, нежно удивился:
— Легкая-распрелегкая!
— Сильный-распресильный!
Ну и ну! Упала, поднял, вместо благодарности насмешничает. Заносчиво собрала морщинки возле переносицы, подошла к Ильгизу, который глядит в котелок, стоящий на красных камнях. Ильгиз начал подталкивать в костер ломаные прутья. Принялась ломать прутья, словно нужна была ее помощь.
Не стал сердиться на Ильгиза: он тут ни при чем. Ее решил проучить.
Когда Натка пришла на берег попить, Андрюша поднял булыжник, швырнул на отмель. Натку обрызгало. Она весело отряхнулась.
Жестом презрения Андрюша засунул в карманы ладони. Прижав к лицу растопыренные пальцы, она шла к нему. Виноватая походка, стыдливо приподняты плечи, алы уши — то ли солнцем просвечивает, то ли усовестилась.
— Я хитрюля, я выдумщица. Ты не сердись.
— Разве я сержусь? Я просто так.
— Ну, ты не просто так. А камень?
— Кинул не я — рука моя, — отшутился Андрюша и провел большим пальцем в канавке на подбородке. Натка собрала пальцы в кулаки, приставила их к глазам, как бинокль.
— А сам сердишься.
— Нисколечки.
— Хватит вам! — крикнул Ильгиз. — Уха поспела.
Она почистила котелок и ложки песком. Споласкивая их в реке, сказала:
— Еду домой.
Ее слова отозвались в нем ознобом. Обычно такой озноб начинался у Андрюши с холодка между лопаток, сейчас он исходил изнутри, откуда-то из живота.
Делая жерлицу, он готовился привязывать крючок-тройник. Хотя леска была толстая, из-за озноба он никак не мог вдеть ее в ушко тройника.
— Сегодня не уедешь, — сказал Ильгиз. И зевнул. Андрюша насмешливо дунул через ноздри: Ильгиз прикидывается сонным от горького волнения.
— Я обязательно уеду. Я везучая.
— Уеду, уеду. Тебя никто не уговаривает, — вскипел Андрюша.
— Не уговаривает? Тогда останусь.
— Безразлично.
Теперь Ильгиз с насмешкой дунул через ноздри.
— Ночевать буду возле реки, — сказала Натка и плеснула из котелка на черный ствол березы.
Она не передумала: не пошла ночевать в деревню.
33
Андрюша повел Ильгиза в Кулкасово. Ильгиз еле передвигался: разболелась и распухла нога. Ни Баттала, ни его жены дома не было. Андрюша побежал на край деревни за фельдшерицей.
Он увидел фельдшерицу в палисаднике. Расписной ложкой она разливала в чашки кислое тягучее молоко. В тарелке голубели куриные яйца, желтые комья румчука круглились из пиалы. В синей стеклянной сахарнице искрился колотый сахар.
За столом сидели две девочки в платьях свекольного цвета. Фельдшерица была широкая, грудастая, строго вскидывала голову. В красных сапогах, в белом халате, надетом поверх бархатного жилета, она выглядела немного нелепо. Усиливал впечатление подол платья, который как-то ненужно высовывался оранжевыми оборками из-под халата.
Навстречу попался старик, снял шляпу, закрыв ею прозрачную бороденку, поклонился фельдшерице. Перебежала дорогу цветастая девушка, тоже отвесила ей поклон. Барахтались возле ворот карапузы, вскочили, провожая ее присмирелыми глазенками. Андрюшу это озадачило: он невольно оглядел себя. Густо запылились лапы. Сошел на обочину, потихоньку топал, сбивая пыль в траву. Но когда фельдшерица оглянулась, он ощутил к ней неприязнь и начал хлопать ступнями по горячей пышной дорожной пыли.
Она презрительно ухмыльнулась.
«Злюка, — подумал он. — Всех, наверно, в деревне застращала».
Ильгиз хотел встать с нар, но она, перешагивая высокий порог прихожки, повелительным жестом словно отбросила его обратно на громадную, чуть ли не шаровидную подушку.
Андрюша сел на деревянный круг, которым был закрыт вмазанный в низкую печь котел. Разматывая ссохшуюся на колене Ильгиза, пропитанную кровью повязку, фельдшерица была настолько тщательна и осторожна, что казалось, будто ее пальцы пухово прикасаются к его ноге. Время от времени она произносила ласковые башкирские слова. Хотя Ильгиз и прикрыл веки, выражение лица было отчетливо: ее слова уводили его внимание от колена.
У Андрюши тоненько засвербило в сердце. Захотелось побыть на месте Ильгиза: чувствовать пуховые прикосновения пальцев, слушать гортанные слова, замирающие, как шелковый шелест, поблескивать меж ресниц слезками — их нельзя сдержать и совсем не стыдно.
Наверно, прекрасно живется тем двум девочкам в платьях свекольного цвета, раз у них такая нежная мать? И у него, Андрюши, ласковая мать, но она вынуждена вести себя сдержанно. Стоит матери обнять его да поцеловать, бабушка сразу заклохчет:
— И так разбалованный. Пожестче держи. Лизаться будешь — добра не жди.
Отец, тот прищурится, почти пропоет с издевочкой:
— Приголубливай. Станешь старухой, дак, может, накостыляет по шее.
Андрюша разжег керосинку. Фельдшерица прокипятила шприц, сделала Ильгизу укол.
Помахивая красным чемоданчиком, она прошла за акациями. Как и давеча, она не шла — шествовала, но теперь походка ее и осанка были полны для Андрюши иного значения. Он слушал удаляющееся звяканье монет, пришитых к жилету фельдшерицы, и думал о том, что с предвзятостью отнесся к этой незнакомой женщине. Было страшно оставаться предвзятым. Он понимал, что может изменить себя. И все же не оставляло сомнение: если бы все зависело лишь от него самого.
Держась за косяки, Андрюша высовывался из окна. Он ждал возвращения Марьям или Баттала. Матовый от боли Ильгиз просил не оставлять его без присмотра. Да и сам Андрюша не хотел бросать Ильгиза одного. Но вместе с тем он то и дело мысленно убегал к Натке. Как она там? Река, берег, деревья. Ей там, пожалуй, жутковато. Вдруг кто-нибудь подлый наткнется на нее? В его воображении Натка взметывалась с яшмового валуна, мчалась по гальке и песку в ольшаник, ее настигал кто-то черный и лохматый. Разрывались и сплетались ветки, трещало, каркало. Взмыкивала под великанским вязом корова. В ее зрачках вспыхивал кровавый свет ужаса. Андрюша болтал головой, навязчивые картины отбрасывались куда-то в мозговой мрак зелеными, сужающимися в точку кольцами. Он снова высовывался из окна. Перед взором дорога, покрытая сиреневой растолченной землей.
Солнце село за лес на вершине горы. Сосновые просеки там стали бронзовыми, глубокими. Воздух пока что светел, ясно рисовались в небе волоски травинок, но всего уже коснулось марево сумерек.
Андрюша знал: быстры вечера в горных низинах. И когда склоны покрыла гнутая, отдающая сыростью тень, он выскочил во двор, чтобы сбегать за фельдшерицей. Обещала прийти через четыре часа, сделать новый укол, значит, через два не откажется. Тетка она толковая, поймет, что торчать в деревне он не имеет права, поскольку оставил у реки девчонку. Она змеи днем испугалась, а медведя или человека тем более забоится.
Не дойдя до калитки, он услышал чеканный конский топот. Приехал Баттал. Белый Сарбай, приближаясь к воротам, округлил ноздри, заржал. Андрюша любил рассыпчатое ржанье Сарбая. Он запрыгал навстречу ему, игигикнул по-жеребеночьи игриво.
Баттал соскочил на гранитную дорожку; стремя, качаясь вдоль конского бока, тоненько пело.
— Расседлай, спутай, выгони за огород.
— Некогда мне.
— Начальник сказал — выполняй.
— Не смогу.
— Где Ильгиз?
— Ногу зашиб.
— Вот, понимаешь! Всегда советую: осторожно, Ильгиз. Старший брат советует — исполняй.
Баттал был полупьян, вертел на пальце кожаный хлыстик.
— Вот, понимаешь! Старшего брата не почитает. Бить жалко. Уф, дел мне с ним. Ничего. Женится — умней станет.
34
Андрюша объяснил Батталу, почему не сможет заняться конем. Баттал вынес кошму, подушку, байковое одеяло. Андрюша взвалил на плечо постель. Скоро он был уже под горой, вилял между ракитовых стволов, источающих сладковатую прель. На тропинке попадался хворост, громко трещал под ногами. Днем Андрюша не замечал этого треска, в потемках он и раздражал и пугал.