Сегодня и — завтра

— По-моему, это хорошо написано. Хотя не знаю, что подумают другие. — Рут молчала. — Во всяком случае… видишь ли, я как-то не ожидала, что ты напишешь такую книгу.

— Вот как?

— Ты… ты знала кого-нибудь в колледже, кто делал аборт?

— Можно ведь узнать что угодно, если держать глаза и уши открытыми, разговаривать с людьми, слушать, что они рассказывают, и дополнять недосказанное воображением.

— Но эта девушка, которую ты описываешь, у которой роман… Разве так уж необходимы были все эти подробности?

— Мне хотелось написать возможно жизненнее и правдивее.

— Да, но… должна признаться, меня не раз бросало в краску. Собственно, там есть такие вещи, о которых даже я толком не знаю.

— Ну что ты, мама. Ты же родила троих детей.

— Во всяком случае, не знала, пока не вышла замуж.

— Времена меняются.

— Да. Значит, я должна примириться — видимо, ничего другого мне не остается, как примириться с тем, что ты уже…

— Мама, — решительно прервала ее Рут, — книга — это книга, а моя личная жизнь никого не касается.

— Все равно, как подумаю, что ты подвергала себя смертельному риску… А я-то считала, что так хорошо воспитала тебя — всех вас троих.

— Извини, мама, но если ты называешь хорошим воспитанием то, что ты научила своих дочерей варить, жарить и шить, следила, чтобы они были сыты и одеты, заставляла их раз в неделю посещать церковь, но почти ничего не рассказала им о важнейших сторонах жизни, чего же тут удивляться, что они подвергаются смертельному риску, как только выходят из дома.

— Ну, если ты так считаешь…

— Извини, мама, — сказала Рут. — Я вовсе не хотела тебя обидеть.

Она, конечно, была чересчур резка, но ведь она защищалась, боясь, как бы не подорвали ее уверенности в себе, как бы гордость тем, чего она достигла честным трудом, не превратилась в стыдливый конформизм с его поистине непристойным подходом к жизни, который она так презирала.

— Мне очень жаль, если ты считаешь, что я тебе ничем не помогла, — сухо заметила ее мать.

— Это все не так уж важно, лишь бы… — начала Рут и умолкла.

— Лишь бы — что?

Ей хотелось сказать: лишь бы ты не изуродовала меня, навязав мне свою мещанскую чувствительность. Но это только еще больше оскорбило бы гордость матери.

— Мама, — осторожно начала она, — я знаю, что неизбежно найдутся люди, которые наклеят самые страшные ярлыки на то, что я написала. Но я надеюсь, куда больше окажется тех, которым понравится книга, которые ее оценят или, по крайней мере, с уважением отнесутся к ней. И мне хочется думать, что ты принадлежишь к числу этих последних и что ты — на моей стороне.

— Ты знаешь, что я всегда на твоей стороне, что бы ты ни делала, и я буду защищать тебя до последнего. Но я не могу не пожалеть, что ты не написала… ну, более изящной книги, более нравственной. А уж что отец скажет, я даже и представить себе не могу.

— Неужели она тебя нисколько не тронула? — спросила Рут. — Неужели тебе совсем безразлична судьба этой девушки?

— Нет, что ты, мне ее очень жаль. Столько горя и страданий. И молодой человек, несомненно, безобразно обращается с ней. Но, с другой стороны, я не могу не понимать, что во многом виновата она сама. А эта жуткая женщина — ее мать, которая все время принижает своего мужа…

Губы Рут начали растягиваться в улыбку, но мать не смотрела на нее и не заметила этого. Они помолчали, и миссис Хэттон вздохнула.

— Надеюсь, однако, все кончится хорошо.

— Сенсация на один день, — сказала Рут.

— Я все-таки жалею, что поспешила позвонить в газету. Мне надо было сначала прочитать роман и как-то с ним освоиться.

Рут рассмеялась.

— Сейчас это уже не имеет значения. Будем надеяться, что роман принесет мне кучу денег. И тогда это оправдает меня в глазах всех.

Ох, эта ее чертова стеснительность!

Все началось в понедельник утром на ее первом уроке в младшем классе, когда она заметила, что девчушки, сбившись в кучку, о чем-то перешептываются.

— А я видела вашу фотографию в газете, мисс.

— Вы действительно сделали книгу, мисс?

— Не сделала, а написала, — поправила Рут. — Написала книгу.

— Так правда, мисс?

— Да, правда.

— А о чем она, мисс?

— Вы будете выступать по телевидению, мисс?

— Давайте все сядем и успокоимся, хорошо? Сейчас не время об этом. Сегодня мы займемся приготовлением бисквитов…

В перерыве, войдя в преподавательскую, она увидела Артура Дебенхэма, который пил там кофе.

— A-а, вот идет наша Эдна О’Дрэббл. Или это Маргарет Брайен?[1]

— Зачем вы изображаете из себя невежду, Артур? — сказала Рут. — Неужели вы действительно не читали этих писательниц?

— Вам пора было бы знать, Рут, что только покойники способны снискать уважение нашего Артура, — заметила Лоис Рейнер. — Его тайная страсть — малоизвестные романистки эпохи короля Эдуарда.

Рут рассмеялась. Лоис была человек непокладистый — приземистая, плоскогрудая старая дева, примерно того же возраста, что и Дебенхэм, с пожелтевшей у корней сединой, в очках с крылатой оправой, придававших ей свирепый вид.

— Мне просто хотелось поздравить вас, — сказал Дебенхэм. — Думается, это немалое достижение, когда человеку удается напечатать книгу, — даже в наши дни. Ну, а уж требовать, чтобы она к тому же была и читабельная, это, наверное, слишком.

Рут чуть не задохнулась и мучительно покраснела, а он поставил на стол пустую чашку и вышел. Даже Лоис была озадачена.

— Жалкий шут! — сказала она, когда дверь за ним закрылась.

— Не думаю, чтобы он хотел меня обидеть, — заметила Рут.

— Если он так хорошо разбирается в английской литературе, пора бы ему в его возрасте научиться выражать свои мысли. — Глаза Лоис сверкнули за стеклами очков. Она налила кофе и протянула чашку Рут. — Возьмите, солнышко. Надеюсь, вы столкнетесь чаще с глупостью, чем с ехидством. Впрочем, в литературном мире, говорят, полно и этого. И кроме того, они там любят друг про друга сплетничать: я постираю твое грязное белье, а ты — мое.

— Я понятия об этом не имею. Я же человек начинающий.

— Первые шаги, — сказала Лоис. — Кто знает, куда они приведут? Так или иначе, надеюсь, что за моральную поддержку вы подарите мне книжку с надписью.

Рут улыбнулась.

— Постараюсь посодействовать, чтобы вы ее получили.

— Говорят, жена выдает ему по первое число.

— Вот как?

— Еще бы! Жуть какую жизнь ему устраивает.

Вечером, на курсах, внешне спокойная и скромная, она наслаждалась завистью своих соучеников. Курсы были при Центре обучения взрослых в более крупном городе, расположенном в нескольких милях от того, где жила Рут, и все узнали об ее успехе, когда Джим Томас, их преподаватель, объявил об этом в начале занятий.

— Давайте поздравим Рут Хэттон, у которой приняли роман к публикации. И выразим восхищение ее сдержанностью, ибо она и словом не обмолвилась, что работает над романом, пока ее труды не увенчал успех.

Томас явно завидовал ей не меньше остальных.

— Вы знаете, что я написал три романа и ни один из них не попал в печать? — сказал он ей после занятий.

— Но ведь ваши стихи и рассказы были напечатаны.

— Да, только это и позволило мне не пасть духом и не считать, что я напрасно трачу время.

— Перестаньте. Просто не понимаю, как вы можете так говорить.

— Неужели? Одно дело — болтать о чем-то с умным видом и совсем другое — самому что-то создать.

— Но ведь столько печатается всякой гадости, под которой вы в жизни не поставили бы свою подпись, верно?

— Да, конечно. Однако много печатается и такого, что я отдал бы правый глаз, лишь бы это написать.

— Еще неизвестно, к какой категории вы отнесете мою книгу.

— Да, это верно. — Он с минуту задумчиво смотрел на нее, и вдруг оба рассмеялись.

— Зато теперь я буду ужасно бояться, что вы о ней подумаете, когда прочтете.

1

Автор намеренно путает фамилии двух известных молодых писательниц: английской писательницы Маргарет Дрэббл и ирландской — Эдны О’Брайен.