Московиада

Так вот, по Бульварному кольцу можно проехать две остановки любым троллейбусом или пройти пешком до станции метро «Пушкинская» на Пушкинской площади. А там — только один перегон под землей до станции «Кузнецкий мост». И все. И выхожу рядом с «Детским миром», только с другой стороны — не от памятника Дзержинскому, а от памятника Хуинскому.

Хоть покамест я всего лишь проезжаю Бутырки. Вспоминается из Андруховича: «Каждый день тут проезжаю мимо тюряги. Меня учат любить всю эту страну». Неплохие строчки, черт побери!

Но существует еще лучший вариант. На Пушкинской площади не обязательно спускаться в метро. Можно дождаться того же самого 18-го автобуса, который везет меня сейчас, и дотрястись на нем до упомянутого уже памятника не скажу кому.

Ну-ну, фон Ф., дай тебе Бог не сбиться с этого пути. Что-то весь этот поход весьма сомнительно выглядит. Припоминается один из стихов Рембо. Только ты не пьяный корабль. Корабль — это слишком красиво для тебя. Пьяный бульдозер, вот ты кто.

И не нужно так страстно дышать в затылок девушке перед тобой. Она, хоть и похожа чем-то на проститутку, между тем еще школьница, вон на ней даже белый фартучек. И не думай преследовать ее в метро. Ты же хочешь к Гале! Эй, фон Ф., остановись, что с тобой, куда несешься?!

Жаль, что девочка сбежала. Мне казалось, что у нее вишневое варенье на губах. Я хотел только слизать это варенье, и все. Иногда в жизни хочется чего-то сладкого. Какой-нибудь карамельки, например.

Но я вовремя сошел. Станция метро «Менделеевская». Названа так в честь блоковского тестя. Будет ли в честь моего тестя названа какая-нибудь станция метро? Вряд ли. И тестя, в конце концов, у меня уже нет. Хотя, кажется, я когда-то играл с ним в шахматы.

Галя срывает трубку сразу, не успел еще первый гудок закончиться.

— Ты…

— Я.

— Как дела?

— Ты приехала?

— Да.

— Я зайду…

— Ко мне? — как можно больше равнодушия в голосе.

— Я хочу тебя видеть! — как можно больше нетерпения и горячности.

— Заходи…

— Но ты этого, кажется, не хочешь?..

— Заходи уже, — глубокий вздох, равнодушия чуть поуменьшилось.

— Нет, если тебе неприятно, я не буду…

— Заходи, жду! — с равнодушием в голосе победоносно расправились. Но и с разговором тоже.

Короткие гудки. Здешние телефоны-автоматы умеют поиздеваться достаточно утонченно. И двушек больше нет. И это в минуту, когда твое сердце истекает кровью.

А Кириллу придется еще немного подождать твоего звонка. Времени, кстати, еще море. Всего только три.

Теперь, Ваша Королевская Милость, Всеведущий Олелько Второй, кое-что из истории моих Любовей. Вас это никак не касается, но все же хочу, чтобы и Вы, Ваша Искренность, знали о сердечных муках вассалов своих.

Беда моя в том, что я вовремя не женился. Или в том, что я не вовремя развелся. Но это случилось еще в другой жизни, в те благословенные, как говорит один мой знакомый поэт, времена, когда я был хроническим алкоголиком. Потому что сейчас я держу себя в руках и почти не заливаюсь, а года три тому назад мой фас и профиль знали во всех вытрезвителях Украины. Потом одна из таких женщин, которые ошиваются под вытрезвителями и подбирают себе по вкусу выброшенных оттуда на асфальт бедолаг, остановила свой прихотливый выбор на мне. Привела домой, помыла и накормила горячим супом. Ночью она лучше разглядела меня. «О, — обрадовалась, — да ты еще совсем молодой!» (А я тогда и вправду был еще даже не тридцатилетний…)

Так что она решила закрепить меня за своей постелью. Мечтала о том, чтобы я вообще никогда с нее не вставал. Взамен покупала мне одежду, еду и всякое такое, даже сигареты «Кент», потому что советских я не хотел. Целыми днями я из угла в угол шагал по ее квартире и думал только о ней. Она действительно странным образом украла у меня сердце. Меньше всего меня угнетало то, что она была на десять лет старше. Ночью, когда мы углубленно познавали и доставали друг друга, никакой разницы в возрасте не ощущалось. К тому же приблизительно в то же самое время я водил в мастерскую своего приятеля, художника, десятиклассницу Вику, которая, в свою очередь, была на десять лет младше меня, то есть природа сама установила во всем равенство и мудрый баланс. К тому же я очень радовался тому, что возрастной диапазон моих любовей был равен целому поколению.

Эту десятиклассницу я любил за то, что она умела слушать. Стихов моих не любила и не понимала, но делала вид, что шалеет от них. Сама же только и мечтала, как бы поскорей упасть на диван и поегозить. Тогда я стал нарочно выбирать длинные и усложненные вещи, чтобы она дольше побезумствовала. Когда не хватало своих собственных, ведь я же не фабрика метафор, начал незаметно (она все равно не разбиралась) подсовывать ей стихи моих друзей. Она прямо извивалась, когда, экстатически закатывая глаза и фиксируя интонацией все без исключения знаки препинания, я начинал читать ей какую-нибудь поэму в верлибрах строчек так на восемьсот. Один раз у нее началась истерика под «Осенние псы Карпат». В другой раз она кончила под «Футбол на монастырском дворе»[10]. Я был страшно доволен.

Как-то раз она устроила мне сценку, по-детски наивную и уродливую, заявив, что из-за меня возненавидела поэзию на всю свою жизнь. Оказалось, она ужасно мечтала по окончании десятого класса выйти за меня замуж. Я на это сказал свое «дудки», хоть очень любил ее, и окончательно остановился на женщине, назовем ее госпожа М., которая подобрала меня под вытрезвителем.

Но природа не терпит дисбаланса. Госпожа М. все чаще и горячей вспоминала своих прежних мужей и любовников. Почему-то вдруг в ней проявилась такая странная черта. И это в самые интимные минуты. Мало того — начинала случайно называть меня именами моих предшественников. Небольшим утешением для меня было то, что, как она объясняла, ей нравится исключительно определенный тип мужчин, и я был очень похож внешне на каждого из ее бывших партнеров. А у меня, честно говоря, действительно внешность как у многих. Почему-то мои родители не произвели меня монстром с шишкой на затылке или рогом промеж бровями. Так уж как-то вышло. И все же я почему-то убежден, что внутренне не похож ни на кого. Поэтому меня раздражали эти ее постоянные невольные ошибки, когда вдруг я должен был откликаться на какого-нибудь Валериана, Освальда или вообще Михайля[11].

Закончилось тем, что я не выдержал и ушел. С десятиклассницей мы к тому времени как раз дочитали «Махабхарату», которую она, несовершеннолетняя дуреха, искренне считала моим оригинальным творением. Перейти к «Одиссее» мне не удалось — оказалось, что она нечто подобное изучала в школе. Таким образом я был разоблачен, и мне оставалось с достоинством разорвать навеки наши отношения.

Горечь моего тогдашнего существования принуждала к поиску какого-нибудь выхода. Покинутый и преданный почти всеми, кроме нескольких малоинтересных собратьев по буху, я выбрал наконец бегство в Москву. Кстати, москвофильства, Ваша Королевская Суровость, нет во мне ни на копейку. Если бы в том настроении у меня была возможность сбежать в Киев, Рим, Нюрнберг или Сан-Франциско, то, конечно, никакая Москва меня не увидела бы. Но сбежать можно было только сюда. Чтобы спрятаться на седьмом этаже вонючего дома рядом с Останкинской башней.

Москва подсунула мне еще несколько любовей. Сначала одну критикессу, которая появлялась дважды в год и с которой мы пересмотрели почти всего Феллини. Это был довольно интересный случай — словесный секс. Наши половые отношения состояли из разговоров. Мы в деталях обсмаковывали какого-нибудь Казанову или, скажем, маркиза де Сада, сыпали цитатами из Розанова, Фрейда и Соловьева. Наши языки, отяжеленные вязкой, сладковатой слюной, заменили весь комплекс чувственно-телесных удовольствий. Эти разговоры продолжались где-то до двух ночи, пока мы, изможденные и счастливые, не расходились спать по разным комнатам. И ни разу не спали вместе. Настолько исчерпывали нас эти разговоры. Настолько они оказались самодостаточными. У меня было несколько достижений с нею. Например, я научил ее различать понятия «фаллос» и «пенис». Раньше она думала, что это синонимы.

10

«Осенние псы Карпат» — стихотворение современного поэта Василя Герасымкжа. «Футбол на монастырском дворе» — стихотворение автора «Московиады».

11

Почему-то возникают экзотические имена украинских поэтов расстрелянного возрождения 20-х годов: Валериан Полищук (основатель так называемого динамического конструктивизма), Освальд Бурггардт (неоклассик), Михайль Семенко (футурист).