Страница 17 из 39
Послы приморских славян утверждали перед Маврикием, что «их страна не знает железа»[211]. Это представляется неким лукавством или преувеличением. Во всяком случае, металлические предметы на суковско-дзедзицких поселениях, в том числе самых ранних, отмечены. Другое дело, что среди них практически нет орудий земледельческого труда, оружие же встречается крайне редко. В основном это детали одежды и украшения, чаще всего привозные[212]. Можно думать, что металлообработка была развита крайне слабо.
Лепная керамика довольно близка пражско-корчакской[213]. Суковские и пражские горшки сближаются наибольшим расширением в верхней части — что резко отличает их от пеньковских. Но горло суковских горшков шире, днище невелико. На суковской посуде чуть чаще, и все же очень редко встречаются простейшие узоры — ногтевые или волнистые. Наряду с близкими к пражским отмечены также горшки биконической формы. Биконическую форму имеют и суковские миски[214].
Значительно отличались суковские племена от южных сородичей своей духовной культурой. Это проявляется, прежде всего, в особенностях погребального обряда. Могильники суковцев нам почти совсем неизвестны. Сохранились следы разбрасывания остатков кремации умерших на поверхности, в определенных местах[215]. Единичные грунтовые могильники Повисленья — еще один след переселения словен с юга.
Именно в суковском ареале отмечено длительное сохранение жестоких обычаев, регулирующих численность населения. Потомки венедов в Восточной Германии и Поморье еще в Средние века убивали новорожденных девочек и расправлялись с немощными стариками[216]. Сохранение или возрождение этих явлений надо связывать с крайне тяжелыми условиями жизни суковских общин. Следует отметить, что для суковцев было характерно особое поклонение богу загробного мира Велесу и, должно быть, иное отношение к смерти, чем у большинства славян. Это каким-то образом находит отражение и в их погребальном обряде. Изменения в религиозной сфере, связанные с воздействием других славянских племен, происходили медленно и не у всех венедов.
Любопытная деталь, связанная с культурой славян Севера, — именно у них, а не у более знакомых антов или словен греческий автор впервые упоминает музыкальный инструмент. Захваченные Маврикием послы не имели при себе никакого оружия, зато несли «кифары»[217] — широко известные у славян гусли. Если верить их словам, то музыка («безыскусные мусические упражнения», в трактовке ромейского автора) была весьма развита у славян Поморья.
Очевидно, что венеды дольше сохраняли архаику и в своем общественном строе (например, значительное влияние автономных от общин воинских союзов). Княжеская власть, основанная на представлении о происхождении вождей от Сварога-Перуна, была принесена с юга и сначала воспринималась как «рабство». У ободричей, в отличие от соседних велетов, двусоставные «княжеские» имена не были в ходу еще и в конце VIII в.
О том, каков был политический строй венедов в Поморье, позволяет отчасти судить Феофилакт. Правителей их он определяет как «этнархов»[218]. Слово «этнарх» может обозначать «старейшину», мелкого варварского вождя. «Этнархи» племени принимают совместные решения, в частности, по внешнеполитическим вопросам, отправляют от имени племени послов — но от «монархии» эта ситуация отстоит весьма далеко. «Этнархи» соответствуют зажиточным «господам», панам — старшинам отдельных патронимии, объединенных в соседские общинымиры и далее в племя. Едва ли можно предполагать в это время наличие у венедов Полабья и Поморья крупных племенных союзов. О крайней дробности их политического деления свидетельствует большое количество равных по значению городищ, возникающих здесь в конце VI в.[219]
«Этнархи» обладали частной собственностью. Известно, что лично они принимали дары от аварского кагана, а клады (результат тех самых даров) найдены в Поморье археологами[220]. Нет, однако, никаких оснований полагать, что до начала прямых контактов с каганатом имущественное расслоение у венедов Поморья или полабского региона зашло сколько-нибудь далеко. Не было им известно и денежное обращение — но драгоценный металл использовался в качестве эквивалента. Развитие общественных и экономических отношений в северном славянском регионе происходило по мере расширения контактов с Аварским каганатом и особенно с Франкским государством. Но определялось это развитие, конечно, внутренней потребностью славянского общества.
Военное дело
Длительные войны славян против Империи дали в рассматриваемый здесь период богатый материал ромейским авторам, описывавшим вооружение и тактику противника. Специальное внимание боевым характеристикам «варваров» уделяют, разумеется, Маврикий и Военный Аноним. Но и другие писатели сообщают ценные сведения о военном деле у словен. Антам, не являвшимся постоянными противниками Империи, естественно, уделяется меньше внимания.
По Маврикию, каждый славянский воин (и «склав», и ант) «вооружен двумя небольшими копьями»[221]. По словам Иоанна Эфесского, это было основное, чаще всего единственное оружие словен, предназначенное для метания[222]. Нередко встречались у славян сделанные из дерева луки с небольшими отравленными стрелами. Наконец, некоторые воины прикрывались щитами — как говорит Маврикий, «крепкими, но труднопереносимыми»[223].
Эти сведения о славянском оружии полностью соответствуют археологическому материалу, в котором отмечены металлические наконечники стрел и копий. Ножи и топоры, также засвидетельствованные археологами, для боя не предназначались. Однако этим арсенал славянского воина не исчерпывался. Во время войн и набегов в виде трофеев славянам доставалось самое разное оружие[224]. В частности, высоко ценились мечи, наличие которых у славян косвенно засвидетельствовал Менандр[225]. Примерно в описываемое время из древневерхненемецкого языка было заимствовано слово «броня»[226].
Насколько можно судить по свидетельствам современников, славяне сражались преимущественно пешими. Однако при набегах на Империю в руки им попадало достаточное количество коней, чтобы создать конницу[227]. К концу VI в. она у дунайских словен уже имелась[228]. У антов же, судя по устойчивым мотивам их искусства, коневодство всегда играло немалую роль. Следует отметить, что верховая езда отмечена археологами и для чрезвычайно удаленных от имперских границ племен — у венедов на землях нынешней Польши.
Маврикий оставил красочное, но несколько противоречивое описание боевой тактики славян. Сперва[229] он повествует, что «они ни боевого порядка не знают, ни сражаться в правильном бою не стремятся, ни показываться в местах открытых и ровных не желают». Последнее совпадает со свидетельствами более ранних и современных авторов, которые единогласно свидетельствуют, что славяне предпочитали для войны места лесистые и гористые. «Если же и придется им отважиться на сражение, — продолжает Маврикий, — они с криком все вместе понемногу продвигаются вперед. И если неприятели поддаются их крику, стремительно нападают; если же нет, прекращают крик и, не стремясь испытать в рукопашной силу своих врагов, убегают в леса». Там славяне имеют «большое преимущество, поскольку умеют сражаться подобающим образом в теснинах» — еще один отмеченный уже Прокопием факт. Более того, по описанию Маврикия, славяне нередко бежали в леса, будучи застигнуты с добычей. Но как только противник скапливался у брошенного обоза, славяне внезапно обрушивались на него. Судя по «Стратегикону», подобную хитрость они применяли не раз.
211
Theoph. Sim. Hist. VI. 2: 15; Свод II. С. 16, 17.
212
Седов 1995. С. 44–46.
213
Показательно, что один из типов керамики кривичей ранее рассматривался как близкий к пражскому (Седов 1982. С. 51), ныне же В.В. Седов сближает его с суковско-дзедзицким (Седов 1995. С. 213; Седов 2002. С. 359).
214
См.: Кухаренко 1969. С. 125; Седов 1995. С. 43; данные о типах корчакской посуды см.: Седов 1982. С. 10–12.
215
Седов 1995. С. 43.
216
Нидерле 2001. С. 201,224. С этими обычаями феодальные владетели и проповедники христианства боролись вплоть до XIV в.
217
Theoph. Sim. Hist. VI. 2: 10, 15; Свод II. С. 14–17.
218
Theoph. Sim. Hist. VI. 2: 12; Свод II. С. 16,17. Феофан толкует их уже как «таксиархов» (воевод?) (Свод II. С. 254, 255).
219
Седов 1995. С. 43. Само их возникновение следует связывать, вероятно, с велетскими завоевательными войнами, речь о которых пойдет в следующей главе.
220
Theoph. Sim. Hist. VI. 2: 12–13; Свод И. С. 16, 17. О кладах см.: Кухаренко 1969. С. 124; Herrman J. Bysanz und die Slawen «am aussersten Ende des westlichen Ozeanz», Klio. Bd. 54. Berlin, 1972. S. 317–318.
221
Maur. Strat. XI. 4: 11; Свод I. C. 370,371.
222
Свод I. C. 278,279 («He знали, что такое оружие, кроме двух или трех лохиндиев, а именно это — метательные копья»).
223
Maur. Strat. XI. 4: 11; Свод I. С. 370, 371.
224
Об этом свидетельствует Иоанн Эфесский (Свод I. С. 278, 279).
225
Добрята в изложении греческого историка говорит: «… пока существуют войны и мечи» (Свод I. С. 320, 321). Б. Крекич и М. Томич (комментаторы фундаментального югославского издания «Византийские источники по истории народов Югославии») придают известию Менандра исключительное, как представляется, весьма преувеличенное значение. Меч становится в их интерпретации «основным» оружием славян. См.: Византиски извори на историjy народа Jyгослвje. Т. 1. Београд, 1955. С. 92. В качестве контраргумента И.А. Левинская и С.Р. Тохтасьев, работавшие с текстом Менандра в отечественном «Своде древнейших письменных известий о славянах», указывают, помимо известий других источников, на несомненную вымышленность речи. «Войны и мечи», согласно их толкованию, синонимическая пара, употребленная как чистая метафора. См.: Свод I. С. 350–351. Главным контраргументом все-таки является отсутствие археологических свидетельств. С другой стороны, Менандр адресовался своим современникам, воочию сталкивавшимся со словенами. Если у дунайцев действительно мечи никогда не встречались, то оборот, вложенный в уста их вождю, следует признать крайне неуклюжим и рискованным «украшательством» со стороны довольно тонкого стилиста Менандра.
226
ЭССЯ. Вып. 3. С. 55.
227
Это явно и имеет в виду Иоанн Эфесский, сообщая, что славянам наряду с оружием ромеев достались и «табуны лошадей» (Свод! С. 278, 279).
228
Theoph. Sim. Hist. VII. 4: 11; Свод I. С. 34, 35.
229
Maur. Strat. XI. 4: 12–13; Свод I. С. 370, 371.