Страница 15 из 39
Наиболее стремительными темпами шло обогащение и общественное расслоение в придунайских (прежде всего нижнедунайских) и антских областях. Этому способствовали и набеги на Империю, и активная меновая торговля с различными соседями. Свидетельство возросшего достатка — богатый сравнительно с Волынью, Полесьем и Польшей инвентарь ипотештинских, отчасти пеньковских и чехо-моравских захоронений. В могильнике Сэрата-Монтеору отмечены, как говорилось, несколько богатых погребений. Находка в женском захоронении сосуда для благовоний в этой связи весьма показательна. Задунайская роскошь служила примером для подражания славянской знати. Богатые женщины следили за собой, перенимая бытовые привычки ромеев. Во время набегов на Империю славяне захватывали не только рабов, скот, оружие — но также золото и серебро, прекрасно осознавая их ценность[183].
В то же время с правовой точки зрения общество расслаивалось в гораздо меньшей степени. Во времена Маврикия Стратега у антов и словен каждый мужчина был равноправным воином[184] и, соответственно, имел возможность обогатиться во время войны. Исключительно богатые люди, имевшие возможность следовать ромейской моде, являлись редкостью[185]. Что касается северо-восточных земель пражско-корчакской культуры, то здесь, как уже упоминалось, не отмечены сколько-нибудь богатые и вообще инвентарные захоронения; нет здесь и кладов, подобных мартыновским. Эти края были отрезаны от торговых связей с цивилизованным югом и западом, редко доходила сюда и задунайская добыча.
Именно в южных областях резко возросло число рабов-пленников. О захвате и содержании дунайскими словенами огромного количества рабов не раз сообщают греческие авторы[186]. Мы не встречаем более упоминаний о ритуальных убийствах пленников — пленник превратился в высокоценную добычу, и убивали его только в случае опасности. Рабы, несомненно, наряду со скотом и драгоценностями являлись важнейшим признаком достатка в славянском обществе. Однако Подунавье было прифронтовой полосой, и рабы нередко бежали от своих хозяев[187]; могли они стать и подмогой для вражеской армии.
Славянское общество того времени явно не могло поставить под действенный контроль огромные массы рабов. Именно этим вызвано некоторое изменение в их статусе. Судя по известию довольно подробно рассматривавшего этот вопрос Прокопия, в его время рабство у словен и антов было пожизненным, хотя и не слишком тягостным. Единственными возможностями освободиться тогда были выкуп и случайное возвращение на «свою» территорию. Во второй половине VI в. положение изменилось. Маврикий пишет: «Пребывающих у них в плену они не держат в рабстве неопределенное время, как остальные племена, но, определив для них точный срок, предоставляют на их усмотрение: либо они пожелают вернуться домой за некий выкуп, либо останутся там как свободные люди и друзья»[188].
Выбор при этом бывал отнюдь не столь однозначен, как может подуматься. В руки славян, конечно, попадали люди самого разного достатка, нрава, религиозных убеждений. В славянском обществе, где положение рабов мало отличалось от статуса младших членов семьи, многие могли завести дружеские и даже родственные связи. Число оставшихся, вне сомнения, было достаточно велико. Новые «друзья» становились полноправными членами общины, к тому же под защитой славянских законов гостеприимства. Община получала рабочие руки и воинов-защитников, подчас весьма преданных. Во всяком случае, предостерегая от доверия к «так называемым перебежчикам», Маврикий с прискорбием отмечает: «Ведь есть и ромеи, переменившиеся со временем и забывшие своих; они предпочитают благосклонность к врагам»[189].
На правах «друзей» в славянских общинах жили люди самого разного происхождения. Среди них могли быть как бывшие рабы, так и беглецы либо торговцы из сопредельных стран. Феофилакт Симокатта упоминает в дружине «Мусокия» гепида христианского вероисповедания[190]. Несколько иными были основания для совместного проживания со славянами в рамках единых общин целых иноэтничных групп (германцев, романцев и др.).
Политическое устройство славянских племен Маврикий сначала характеризует почти так же, как Прокопий. По его словам, склавы и анты при всей своей многочисленности «не знают порядка и власти», что существенно ослабляет их перед лицом внезапного нападения[191]. Ниже он еще раз подчеркивает: славяне пребывают в «анархии и взаимной вражде»[192]. Говоря о «взаимной вражде», Маврикий, без сомнения, имел в виду — в том числе — межплеменные распри и непрочность племенных союзов. Далее он упоминает о несогласиях славянских вождей друг с другом[193]. Но подразумевает он также и внутриплеменные разногласия, с легкостью обнаруживающиеся на вече и могущие проявиться даже в бою.
Славянский политический строй ромеи по-прежнему воспринимали как анархию. Теперь уже удавалось время от времени вступать в «соглашения» с отдельными приграничными племенами, и это свидетельствовало о значительном развитии самого славянского общества. Но, предупреждает Маврикий, «они вообще вероломны и ненадежны в соглашениях, уступая скорее страху, нежели дарам». Виной тому, впрочем, не какая-то злокозненность славян, а та самая «анархия». «Так как господствуют у них различные мнения, — поясняет император-стратег, — они либо не приходят к согласию, либо даже если и соглашаются, то решенное тут же нарушают другие, поскольку все думают противоположное друг другу и ни один не желает уступить другому»[194]. Здесь перед нами — описание решения политической проблемы на славянском вече. Коллективная власть племени заключает, например, союз с Империей. Для принятия решения требуется «согласие» подавляющего большинства, если не всех участников веча. Но при этом другое племя — даже того же союза — соглашением ни к чему не обязывается, и с легкостью может открыть военные действия сразу после его заключения.
С другой стороны, Империя могла использовать и использовала межплеменные раздоры и в собственных интересах. Маврикий рекомендует «некоторых из них прибрать к рукам с помощью речей или даров, в особенности тех, кто ближе к границам, а на других нападать, дабы враждебность ко всем не привела бы к объединению или монархии»[195].
Итак, с одной стороны, у славян, по мнению Маврикия, царит безвластие. С другой — многочисленных вождей, которые «не согласны друг с другом», он определяет термином «рикс». Слово это со второй половины VI столетия на время закрепилось в качестве одного из ромейских обозначений предводителей славян. Феофилакт тем не менее определяет этот термин как слово из «языка варваров»[196]. Поскольку в данном случае историк излагает сведения о словенском вожде, полученные ромеями от перебежчика-гепида, можно заключить, что «риксами» славянских вождей стали называть германцы. У самих славян этот термин совершенно не засвидетельствован.
В политическом лексиконе и Империи, и германских племен «рикс» (ρηζ, rik, латинское rex) — король, наследственный и пожизненный правитель. Во второй половине VI в. власть антских и словенских вождей, по крайней мере на сторонний взгляд, соответствовала этому понятию. Тем не менее «риксов» еще очень много, отдельные племена не сплочены в «монархию». Как «рикс» может определяться один из значительного числа мелких правителей, племенной вождь. В арабском сочинении IX в. говорится о десятках славянских «царей» во времена Маврикия[197]. В то же время термин приложим и к вождю крупного племенного объединения, каким, несомненно, выступает Мусокий у Феофилакта. Едва ли стоит сомневаться, что «рикс» передает славянское понятие «князь». В первом случае речь идет о каждом из множества «малых» князей (или владык), во втором — о великом князе.
183
Иоанн Эфесский — Свод I. С. 278, 279 (прямое указание на военную добычу как главный источник «обогащения» славян).
184
Maur. Strat. XI. 4: 11; Свод I. C. 370,371.
185
По Маврикию, славяне даже зимой «почти наги» (Maur. Strat. XI. 4: 19; Свод I. С. 372, 373).
186
Свод I. С. 278, 279 (Иоанн Эфесский), 322, 323 (Менандр. Fr. 63); Свод II. С. 14, 15, 30, 31 (Феофилакт Симокатта. 1.7: 5–6; VII. 2: 2–4).
187
Маврикий специально инструктировал войска, чтобы они находились в славянских землях, «когда лес покрыт листвой» — это содействовало бы бегству от славян пленников: Maur. Strat. XL 4: 36; Свод I. С. 376, 377.
188
Maur. Strat. XI. 4: 4; Свод I. С. 368, 369.
189
Maur. Strat. XI. 4: 31; Свод I. C. 374, 375.
190
Theoph. Sim. Hist. VI. 8: 13; Свод II. С. 22,23.
191
Maur. Strat. IX. 3: 1; Свод I. C. 368, 369.
192
Maur. Strat. XI. 4: 12; Свод I. C. 370,371.
193
Maur. Strat. XI. 4: 30; Свод I. C. 374, 375.
194
Maur. Strat. XI. 4: 14; Свод I. C. 371–374. Ср. еще характеристику словен у Иоанна Эфесского как «народа лживого» (Свод I. С. 278, 279).
195
Maur. Strat. XI. 4: 30; Свод I. С. 374, 375.
196
Theoph. Sim. Hist. VI. 9: 1; Свод II. С. 22, 23.
197
Żrodla arabskie do dziejow Słowianszczyzny. Т. 1. Kraków, 1956. S. 180, 181 («Китаб ал-махасил ва'л-аддад»).