Страница 24 из 45
Довольно сложен вопрос о почитании у славян судьбы. С одной стороны, образ божества Рода (Суда) и связанных с ним рожаниц (рожениц, наречниц, судениц), предрекающих судьбу новорожденного, — общеславянский[263]. С другой стороны, по Прокопию, славяне не признавали «предопределения» («по крайней мере, в отношении людей» — любопытное дополнение, указывающее на рок богов, известный и в германских мифах). Они считали, что злую судьбу может отвратить Перун[264]. Как представляется, это является ключом к пониманию отношения славян к судьбе — сама по себе судьба существует, но человек может «исправить» дурной рок молитвой к высшему божеству. Род и рожаницы не только воплощали судьбу, но и считались покровителями родового коллектива.
Этнические процессы IV–VI вв. привнесли некоторые изменения в славянский пантеон. Прежде всего, речь идет об алано-сарматском влиянии. В зоне тесных контактов со степными народами сформировался образ Сварога (имя заимствовано из арийских языков и связано с образом солнечного неба[265]). Позднее он известен большей части славянских племен вплоть до Балтийского моря. Сварог выступает как первый кузнец, выковавший первое орудие пахоты из железа, герой-змееборец, сближаемый до полного тождества с Перуном[266]. Он становится также связующим генеалогическим звеном для целого ряда божеств. Его сыновьями считались Солнце (позже велетский Радгост Сварожич, древнерусский Дажьбог Сварожич) и Огонь (Огонь Сварожич в Древней Руси; ср. Огнян, брат Солнца в южнославянском фольклоре). В этом же ряду оказываются и Дети Солнца — мифологические близнецы (Усени?) и «Солнцева Дева» — обманутая невеста Месяца из мифа о небесной свадьбе и жена сказочно-эпического героя.
Дальнейшее продолжение родословного ряда составляли уже земные носители высшей власти и сакрального знания, вожди славянских племен. Отсюда мифы, в которых Сварог, или «Божий Коваль», становится первым правителем и отождествляется с основателями конкретных «княжений» (такими как волынский Радар и Полянский Кий[267]). Миф о Свароге и божественная родословная формировались параллельно с развитием институтов власти. Новые религиозные представления влияли на социальные процессы и, в свою очередь, отражали их.
Любопытно, что антагонистом Сварога в его змееборческом мифе становится Троян[268] — персонаж, заимствованный около того же времени. У славян герой романского эпоса в результате переосмысления имени слился с трехглавым божеством подземного мира и в этом качестве вошел в пантеон. Само это трехголовое божество тождественно Велесу. Поморский Триглав — изначально только эпитет Велеса, балтийским славянам под своим именем неизвестного. Подобно всем остальным подземным божествам, Троян теперь представлялся и в обличье змееобразного чудовища.
Из кочевнической религиозной традиции пришли в славянский пантеон еще два божества. Они, однако, почитались лишь в пределах древних антских земель. Это Хоре (отождествляемый с Солнцем[269]) и Семаргл (или Симаргл; бог войны, представляемый в облике птицы[270]). Скорее всего, оба божества были восприняты в ходе контактов антов с алано-болгарскими кочевниками в VI или уже в VII в.
Помимо богов, славяне почитали различных персонажей низшей мифологии. Прокопий говорит о почитании «рек и нимф»[271]. Здесь отражена древнейшая форма почитания водоемов, при которой они персонифицировались. Не вполне ясно, имеются ли в виду здесь именно водяные «нимфы» типа греческих наяд. В любом случае представляется, что греческим нимфам ближе всего соответствуют славянские вилы или дивы — духи источников, лесов и гор в женском (дивы иногда в мужском) облике[272]. Они были известны позднее всем славянам.
О «некоторых иных демонах» славян, упоминаемых далее Прокопием, мы можем судить по языковым материалам и отчасти русским поучениям против язычества. Прежде всего, почитались враждебные злые демоны (упыри, бесы) и противопоставляемые им духи-хранители берегини. Существовали поверья об огненных змеях, способных сожительствовать с человеком. Ураган воплощали духи-оборотни юды[273]. Верили славяне и в призраков (мар). Страх перед духами мертвых (именовались манами, а также навями[274]) отразился в обрядах их задабривания. Болезнетворный дух (сперва отвечавший за болезни дыхательных путей?) звался «нежитью»[275]. Сюда же примыкали существа вроде «духов-двойников» (праслав. *namestьnikъ, «заместитель»[276]).
Наряду с представлениями о загробном мире бытовали и поверья о переселении душ предков в животных. Сохранялись и другие пережиточные формы тотемных верований. Мифы и обычаи, связанные с почитанием животных, были довольно распространены у славян. Выше уже говорилось о возможных следах обряда поедания тотема (волка и медведя) у словен с целью восприятия магической силы членами воинских братств. С ними же нужно связывать общеславянские представления об оборотнях (волкодлаках).
С религиозными представлениями была тесно связана мифологизированная картина мира. За пределами известной славянам земли (в основном ограниченной на первых порах Доном и Дунаем) их сознание помещало «иной», потусторонний мир, воспринимаемый иногда как прародина людей. Представления о верхнем (небесном) и нижнем (подземном) мире еще были развиты довольно слабо — позднейшие их вариации у славян почти не содержат исконных общих черт. Однако само трехчастное деление вселенной, несомненно, уже существовало. Сакральным центром и связующей осью мира мыслилось древо (иногда дуб), растущее на острове посреди моря. Море воспринималось как часть потустороннего мира. Довольно долго оно внушало страх стремившимся селиться на всхолмьях у рек земледельцам.
В мифологической картине мироздания находилось место и другим народностям тогдашней Европы. В соответствии с общей для первобытных мифологий тенденцией они воспринимались как существа, отчасти принадлежащие «иному» миру, не «настоящие» люди. К таковым словене и анты с полной уверенностью относили, пожалуй, лишь друг друга, балтов, а также в какой-то степени германцев. Последние в славянских преданиях воспринимаются как «братья»[277], но, с другой стороны, всегда — как немцы, «немые» в противовес словенам, «говорящим». Со светлыми силами ассоциировались (по крайней мере, у родственных им антов) аланские кочевники — об этом можно судить хотя бы по заимствованиям имен богов.
Романцы (волохи), напротив, связывались с богом загробного мира, антагонистом Перуна и покровителем скотоводства Волосом-Велесом. Отождествляемый с ним Троян мог мыслиться и покровителем «греков». Несмотря на отношения симбиоза, славяне восприняли от восточных германцев представление о гуннских кочевниках как потомках демонических сил, «бесовых детях»[278]. Впрочем, у антов, для которых болгары были ближайшими родичами на общей аланской основе, это представление едва ли было принято.
Основным способом отправления культа было жертвоприношение. Обряд этот совершался как по установленным празднествам, так и по особым случаям. Прокопий сообщает, что существовал обычай обещать Перуну («богу») жертву в искупление жизни в случае болезни или выступления на войну[279]. Жертвы приносились всем почитаемым славянами божествам и духам. Жертвоприношения низшим духам («рекам и нимфам» и т.д.) сопровождались гаданиями[280], что находит параллели в позднейших обычаях славян. Обряд жертвоприношения включал принесение жертвы с молитвой (обряд обозначался праслав. *modlitva[281]) и жертвенной трапезой с участием жреца (собственно «жертва»).
263
Согласно древнерусскому поучению против язычества, Роду и рожаницам поклонялись «прежде» Перуна (Галъковский. 2000. С. 24). Многие мотивы в восточнославянском образе Рода и южнославянском Суда близки; термины «рожаница» и «суденица» были известны и восточным, и южным славянам, а «суденица» — еще и западным (Славянска мифология. С. 335, 370). Термин «наречница», видимо, также праславянский (см.: ЭССЯ. Вып. 22. С. 241; при преобладании южнославянских примеров — словинский из Поморья со значением «плаксивая женщина» явно из первоначального «предсказательница злой судьбы»).
264
Proc. Bell. Goth. VII. 14:23; Свод I. С. 182–185. Перечень попыток решения дилеммы см.; Свод I. С. 222. Примеч. 74.
265
О.Н. Трубачев предполагал заимствование из индоарийского *svar-ga «в небе идущий, небесный, солнечный» (Трубачев. 1999. С. 182, 280).
266
Иванов В.В., Топоров В.Н. Славянские языковые моделирующие семиотические системы. М., 1965. С. 158–163. Ср. еще образ Перуна как «создателя молний» у Прокопия. Упоминание в мифе железного пахотного орудия явно указывает на его антское происхождение. В индийской мифологии Сваргой именуются владения громовержца Индры; возможно, в древности (и у синдо-меотов) это был эпитет бога грозы.
267
Одна из гипотез возводит имя «Кий» к индоевропейскому обозначению божественного кузнеца (Иванов В.В., Топоров В.Н. Кий // Славянская мифология. С. 222). О преданиях о «Божьем Ковале» как продолжении древнего мифа о богекузнеце или громовержце см.: Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу. М., 1865. Т. 1. С. 559 и след.; Потебня А.А. Этимологические заметки о мифологическом значении некоторых обрядов. М., 1865. С. 8–15; Петрухин В.Я. Кузнец // Славянская мифология. С. 234.
268
Змиевы Валы в Поднепровье, которые, по преданию, явились результатом победы Божьего Коваля над Змеем, еще в XVII в. именовались Трояновыми (Антонович В. Змиевы Валы в пределах Киевской земли // Киевская старина. 1884. Март). Видимо, почитавшийся «волохами» Троян первоначально воспринимался как персонаж, тождественный Велесу, а Сварог прямо отождествлялся с Перуном.
269
См.: Славянская мифология. С. 388 (производится из иранского и связывается с персидским Xuršet, «божественное сияющее солнце»).
270
Образ, распространенный в тюркских мифологиях. См. еще: Тревер К.В. Сэнмурв-Паскудж. Л., 1937; Ворт Д. Див-Simurg // Восточнославянское и общее языкознание. М., 1978. В этих и ряде других работ название связывается с обозначением демонической птицы Симург (Сэнмурв) из иранских мифов. В.В. Иванов и В.Н. Топоров (Славянская мифология. С. 357) считают имя скорее славянским и возводят его к «Семиглав». У балтийских славян известен семиглавый бог Руевит. Но древнерусские авторы явно не понимали смысла имени Семаргла и не раз искажали его. Это скорее свидетельствует о заимствовании. Сами причины искажения или усечения в случае принятия славянской этимологии не вполне ясны. «Семиглав», впрочем, могло повлиять на оформление заимствования на славянской почве (Руевит, заметим, был богом войны).
271
Proc. Bell. Goth. VII. 14: 24; Свод I. С. 184–185. Ср. еще в Начальной летописи (6362 г.): «Жертвовали озерам и ручьям».
272
Именно с вилами отождествил «нимф» Прокопия Л. Леже (Леже Л. Славянская мифология // Филологические записки. 1907. № 2–3. С. 144).
273
См. об исконно славянской этимологии слова: ЭССЯ. Вып. 8. С. 191. Следы представлений о юдах сохранились у южных и у восточных («чудо-юдо») славян.
274
Об этимологии слов *manъ и *manьja и их точном соответствии исконно родственным латинским терминам см.: ЭССЯ. Вып. 17. С. 201–203. Южнославянские значения слова *navь (и болгаро-македонские, и сербохорватские) сводятся к одному — «злой дух из царства мертвых», но несколько отличаются от древнерусского летописного навь «призрак мертвеца». Возможно, сперва (как и в конечном счете) терминами *manъ и *navь обозначались разные, хотя и близкие персонажи низшей мифологии. Слово *navь у праславян означало собственно смерть и мертвое тело (см.: ЭССЯ. Вып. 24. С. 49–52).
275
Ср. семантику слова в различных славянских языках: ЭССЯ. Вып. 25. С. 93–94. Позднее оно приобрело собирательное значение — вредоносный дух вообще.
276
О слове см.: ЭССЯ. Вып. 22. С. 187–188. Такой дух мыслился живущим в доме. Исходное религиозное значение для слова «наместник», вероятно, «жертва во здравие» — та самая животная жертва в искупление, о которой говорит Прокопий. Дух такой жертвы мыслился оберегающим жертвователя.
277
Например, у Богухвала (Великая хроника. С. 54, 55).
278
Этот эпитет употреблен в «Слове о полку Игореве», метафоры которого обычно имеют древнее происхождение. Но в данном случае речь все же может идти о христианском (точнее, народно-христианском) восприятии инородцев-язычников. Готский вариант предания о происхождении гуннов см.: Iord. Get. 121–122. Е.Ч. Скржинская считала, что легенда «создалась, конечно, в христианской среде» (Иордан 1997. С. 271. Примеч. 380). Это верно в том смысле, что готы уже были христианами (точнее, арианами). Но, с другой стороны, идея о возможности происхождения человека от демона — скорее не христианская, а языческая. Действие легенды происходит у Иордана в языческие времена, и почти никаких признаков христианского происхождения она не несет (разве что термин spiritus inmundi по отношению к духам, от которых будто бы произошли гунны).
279
Proc. Bell. Goth. VII. 14: 23; Свод I. С. 182–185.
280
Proc. Bell. Goth. VII. 14: 24; Свод I. С. 184–185.
281
ЭССЯ. Вып. 19. С. 87–93 (значение «молитва» вторично).