Переписка

Н. Лесков.

Посмотрите приложенное объявление. Это издает известный шпион и сыщик.

45. 1893 г. Ноября 1.

1/XI, 93. СПб. Фуршт., 50, 4.

Высокочтимый Лев Николаевич!

Вчера мне случилось видеть "заведующего общежитием студентов" (зятя Бем), и он рассказал мне: как шли "беспорядки" из-за разномыслия в посылке депеш в Париж ("заведующий" этот - такой, какой к этому месту сроден и нужен). Было так: хотели послать депешу очень немногие, а против посылки были все поляки, все немцы и "мелкие народцы", то есть эсты, литвины, хохлы и евреи. Русские же партизаны делились по факультетам: юриста) и филологи подписали в количестве 96-ти человек, а остальные не подписались. А естественники и математики все не подписались. Немцы отвечали прямо, что они "но хотят" посылать депеши; поляки вначале давали уклончивые ответы, но потом тоже стали прямо говорить, что "не хотят" мелкое рассеяние уклонялось от ответов и от подписей. Окна действительно били, и междуусобная потасовка была, начеку. Тогда и были приняты "меры", о которых рассказчик не сообщил, и затем депеша "от студентов" составлена и послана ректором Никитиным. Ответа на нее нет, и это "заведующий" объясняет тем, что в Париже не только знали о разномыслии студентов, но и еще того более: будто бы студенты, через Берлин или другой заграничный город, телеграфировали в Париж, что они этим празднествам не сочувствуют. Сообщаю это Вам для Ваших соображений, и еще раз повторяю, что "заведующий общежитием" зять Бемов (Барсов) человек, который удостоен своего поста по своим заслугам, но рассказ его я принимаю за верное и сам на него полагаюсь. На торжестве Григоровича не был. Описания, вероятно, читаете. Письмо Ваше, говорят, было встречено с очень благородною серьезностью и напутствовано живым, как бы демонстративным рукоплесканием. Кони переселился ко мне в соседство и хочет "стучаться вечером", чему я, конечно, рад. Лидию Ивановну видел вчера. Она пишет нечто для Гуревич. Я написал нечто для "Недели", и это уже набрано, но как-то пугает всех, и потому не знаю: выйдет это или нет. Называется это "Загон". По существу, это есть обозрение. Списано все с натуры. Если выйдет это, то, пожалуйста, прочитайте и скажите мне: безвредно это или вредно. Мне не нужно похвал, а нужно проверять себя по суду того, кому верю. Не в том дело, мастеровито ли это, а в том: есть ли сие на потребу дня сего? Мне ведь тоже говорят и так и иначе; а я один, слаб и умом шаток. Обозреньице это читают в корректуре люди разные, и кое-что мне возражают, что будто этого не надо бы; а другие говорят "надо"; и в числе этих редакция "Недели", а я сам уверен так, что это представить стоило, и вреда я ничему доброму не делаю. Посмотрите, пожалуйста, и Вы.

Преданный Вам Н. Лесков.

46. 1893 г. Ноября 2.

2/XI, 93. СПб. Фуршт., 50, 4.

Высокочтимый Лев Николаевич!

В "Вестнике Европы", за ноябрь месяц 93 года, в XV статье, начиная стр. 393-й под рубрикою "Иностранное обозрение" напечатаны очень дельные характеристики "океана глупости" и выражены меткие замечания и соображения о "русских журналистах в Париже". Все это, конечно, суховато и в докторальном тоне, но справедливо и хорошо. Считаю не излишним, на всякий случай, указать Вам на это, так как Вы, кажется, "Вестника Европы" не получаете. Во всяком случае, хорошо, что хоть откуда-нибудь послышался человеческий голос, а не одно повсеместное скотское блеяние наших "делегатов". За день до юбилея Григоровича сюда приезжал из Москвы Гольцев и был у меня прямо с поезда и планировал посетить того и другого и возгласить здравицу "кавалеру"; но я его более уже не увидал, так как ночью прилетели к нему ангелы и умчали душу его обратно в Москву, и так все, что он придумал сказать дорогому имениннику, осталось в нем... Сегодня он пишет мне уже из Москвы, что и там был визит его семейству, и у его семейных спрашивали: "Всегда ли он ночует дома и часто ли не ночует?" Гольцев очень обижен. Суворин возвратился вчера утром (на другой день после производства Григоровича в кавалеры). Я его не видел. Гайдебуров еще не показывает глаз. Может быть, ему будет немножко стыдно, так как я его уговаривал не следовать примеру пошлости и не ехать в Париж, и то же ему говорил Меньшиков, но он не послушал нас, и Меньшикову сказал на словах, а мне даже написал, что "только посмотрит, а делегатом не пойдет и никаких доказательств делать не будет"... Есть такое его письмо, но и я и Меньшиков этому, конечно, не верили, и "Гайдебуров Павел себе чести сбавил". Сегодня в "Новостях" классический Модестов изъясняет серьезное значение образовавшегося "союза народов" и выводит рост русского общества... Очень пошло, но любопытно для объема профессорского понимания. Я теперь не беспокоюсь более о том, что написал для "Недели". Пусть посмотрят на этот "рост". Пока еще нет известий, выберется моя статья на свет или не выберется.

Преданный Вам Н. Лесков.

47. 1893 г. Декабря 10. Москва.

Дорогой Николай Семенович, уже давно следовало мне написать вам, да сначала не прочел вашей вещи, о которой хотелось писать вам, а потом некогда было. Мне понравилось, и особенно то, что все это правда, не вымысел. Можно сделать правду столь же, даже более занинимательной, чем вымысел, и вы это прекрасно умеете делать. Что же вам говорили, что не следует говорить? нечто то, что вы не восхваляете старину. Но это напрасно. Хороша старина, но еще лучше свобода. Слышали ли вы о Хилкове, о том, что его мать по высочайшему повелению, приехав с приставом в место его ссылки, увезла его детей? Я не описываю подробней, потому что вы, верно, все знаете. Какая прекрасная статья Меньшикова! Я все пишу то же и все не кончаю. Москва и ее суета мешают мне работать столько и с такой свежей головой, как в деревне. Как вы живете? Радуюсь мысли увидать вас.

Любящий васЛ. Т.

48. 1893 г. Декабря 14.

14/XII, 93, СПб. Фуршт., 50, 4.

Высокочтимый Лев Николаевич!

Покорно Вас благодарю за Ваши строки о моем "Загоне". Я очень люблю эту форму рассказа о том, что "было", приводимое "кстати" (a propos), и не верю, что это вредно и будто бы непристойно, так как трогает людей, которые еще живы. Мною ведь не руководят ни вражда, ни дружба, а я отмечаю такие явления, по которым видно время и веяние жизненных направлений массы. Но мне самому очень важно знать, что и Вы этого не порицаете. Я иду сам, куда меня ведет мой "фонарь", но очень люблю от Вас утверждать себя, и тогда становлюсь еще решительнее и спокойнее. К сожалению, моих "a propos" негде печатать. Гайдебуров не только их боится, но еще и страх накликает, и я продолжать эту работу не могу. Тем, что Вы пишете по поводу флотских визитов, я заинтересован до крайности. Правда, что это как будто поздновато будет, но ничего: дельное слово свое возьмет. Зима стоит мягкая и влажная, и это мне на пользу: я не испытываю таких мучений, каким подвергался в прошлом году. Поехать в Москву, чтобы повидаться с Вами, очень желаю и надеюсь; а удобное время к тому только на святках, потому что я один ехать не могу (может сделаться припадок сердечной судороги), а сиротка моя свободна только на святках. А она знает мою болезнь и не теряется, а умеет делать что надо. Теперь в Москве должен быть очень умный Меньшиков, и Вы с ним, конечно, уже беседуете. Статьи его все очень хороши, а "Работа совести" превосходна. Я Вам писал о ней. Посылал я Вам тоже кое-какие вестишки, как материал, быть может, годный для занимающей Вас работы. Надеюсь, Вы получили все мои письма. О Хилкове я все знаю, и это отравляет мне весь покой. Хуже всего это - как к этому относятся люди нынешнего общества, совсем потерявшего смысл и совесть. Говорят об этом очень мало и всегда - вяло и тупо и с таким постановом вопроса: - "Это-де как смотреть - с какой точки зрения". И всегда, разумеется, устанавливаются на такой точке, с которой родители "сами виноваты". Для меня это так несносно, что я со многими перестал говорить, чтобы себе и им крови не портить. И главное тут еще то, что мать Хилкова начала это "с благословения Пержана", а Пержан что ни спакостит, то все "свято". Вот он когда сквитовался с Хилковым за сцену в Сумах! Теперь, впрочем, все "mesdames" успокоены, что, "по крайней мере, деток очистят, а то они в чесотке". Не могу про это говорить более и удивляюсь нечеловеческому самообладанию дам и поэтов. Еще, слышно, взяли детей у Паниной, которая тоже в церкви не венчана и дети ее не обмокнуты. Я ее не знаю, но говорят, будто она женщина бойкая, пылкая и мстивая... Спаси ее Бог от большой напасти. И вот, вообразите же, никто из "противленцев" не возвысит голос, и с своей точки зрения не оценит, как это опасно - отрывать детей от сердца матери. Тупость мешает это представить себе, а одно слово, что "отец Иоанн благословил", - все примиряет. "Так и надо". Я кипячусь и ссорюсь, и иначе не могу, и даже, кажется, не хочу иначе. У всех так и поперла поповская отрыжка. И даже те, от кого этого не ждал бы - все на одну стать сделались. Невыносимо грустно, мучительно и противно и в лад слова сказать не с кем, - вот как живу. Удушливый гнев и негодование, по крайней мере, поддерживают дух и не дают места унылости. Читаю всего более "Письма Сенеки к Люцилию". Не хожу ни к кому, потому что везде один тон. Одновременно с Вашим письмом вчера получил письмо из Москвы от "редакции Иогансона", у которой есть редактор, неизвестный мне Василий Евгеньевич Миляев, и ему вздумалоь издать "сборник"... Он нацеплял "имян" и меня туда же тянет, но Вашим именем не хвастается... Верно, Вы смужествовали, и я последую Вашему примеру. Остепенять надо этих затейников, которые лезут сами не зная куда и зачем.