Актеон

Петр Александрыч засмеялся несколько принужденно.

- Нет, - сказал он насмешливо, - у нас в Петербурге ни один порядочный человек не носит очков, все с такими лорнетами.

- Господи помилуй!.. - Андрей Петрович перекрестился и потом растаращил руки, - да что мне за указ все? Уж будто тот только и человек, кто вашей моды придерживается!

Таким образом, рассуждая и разговаривая, владелец села Долговки и гость его неприметно очутились у дома. В грязной передней, где обыкновенно Филька шил сапоги,

Дормидошка чистил медные подсвечники и самовар, Фомки, Федьки, Яшки и другие храпели и дремали, лежа и сидя на деревянных истертых и запачканных лавках, Петр

Александрыч закричал:

- Эй вы, сони! я всех разбужу вас…

Исполины вскочили с своих мест, вытянулись и устремили бессмысленные и заспанные глаза на барина. Барин бросил на них строгий взгляд и прошел в другие комнаты.

В дверях гостиной Прасковья Павловна встретила сына и гостя…

- Андрей Петрович! дорогой гость наш! - воскликнула она.

Андрей Петрович: хотел подойти к руке ее, но Прасковья Павловна не допустила его до этого.

- Что это вы, Андрей Петрович, чтоб я стала на пороге с вами здороваться!

Сохрани меня боже!

Она попятилась назад.

- Точно, матушка, точно, на пороге нехорошо! - прохрипел помещик, - я сам не люблю этого… Ну, а теперь пожалуйте-ка вашу ручку…

Андрей Петрович поцеловал протянутую ему ручку и, продолжая держать ее в своей руке, обратился к Петру Александрычу.

- Вот ручка-то была в свое время, - сказал он, - черт возьми! пухленькая, беленькая… да еще и теперь прелесть, ей-богу… Надобно вам знать сударь, что я волочусь за вашей маменькой, просто волочусь…

Эти слова очень приятно подействовали на Прасковью Павловну. Она нежно и с улыбкою посмотрела на деревенского любезника.

От Прасковьи Павловны Андрей Петрович обратился к дочери бедных, но благородных родителей и подошел также к ее руке.

- Анне Ивановне мое нижайшее почтение. Как поживать изволите?

Дочь бедных, но благородных родителей, украсившая себя мелкими сырцовыми буклями, бросила на вдовца-помещика взгляд чувствительный и потом, закатив, по своему обыкновению, глаза под лоб, отвечала несколько нараспев и в нос:

- Благодарю вас, слава богу.

- Мы всё с Анеточкой хозяйством занимаемся, - заметила Прасковья Павловна. -

Она, это можно смело сказать, отличнейшая хозяйка. (Прасковья Павловна вздохнула.)

Ну, Андрей Петрович, как я была обрадована приездом моих милых деточек - и сказать не могу…

- Поздравляю вас, поздравляю, - перебил Андрей Петрович, - я с почтеинейшим-то

(помещик ткнул пальцем на Петра Александрыча) имел уже удовольствие познакомиться.

А где же ваша хозяюшка-то, Петр Александрыч? познакомьте меня, милостивый государь, с нею.

- Она у себя в комнате, - сказала Прасковья Павловна, - верно, сейчас к нам выйдет… Теперь я, Андрей Петрович, самая счастливейшая женщина в мире. Невестка моя Оленька - милая, скромная; внучек мой - настоящий херувимчик… Теперь мне остается только благодарить бога, порадоваться на ихнее счастие и потом умереть спокойно. Я уверена, что они не оставят мою сиротку… (Прасковья Павловна указала на дочь бедных, но благородных родителей.)

- Умирать! Зачем же умирать, матушка? Это вы говорите вздор.

Помещик потер ладонью желудок.

- А что, который-то час?.. Как будто эдак время и травничку выпить.

Он обратился к Петру Александрычу:

- Может, у вас там, по-столичному, и не следует этого говорить: но мы ведь деревенские дураки, всё рубим спроста. Вы сами-то употребляете ли травничек?

- Нет.

- Отчего? травник вещь целительная для желудка: а ваши ликеры и разные эти разности ни к черту не годятся!

Закуска и травник были принесены. Помещик налил рюмку травника и поднес ее

Петру Александрычу.

- Отведайте, каково? а?

Петр Александрыч выпил рюмку, поморщиваясь.

- Недурно, - сказал он.

- То-то же! надо войти во вкус… Поживите-ка с нами немного, да мы вас по-своему переделаем, почтеннейший.

Говоря это, Андрей Петрович наливал травник… Он поднес рюмку к своим толстым губам, высосал из нее целительный напиток, пополоскал им во рту, а потом проглотил его, крякнув раза два или три…

В эту минуту Ольга Михайловна вошла в комнату.

Прасковья Павловна, увидев ее, вскочила со стула и закричала:

- Оленька, мое сердце, представляю тебе доброго нашего соседа, Андрея

Петровича Боровикова.

Потом она обратилась к Андрею Петровичу:

- А вам, Андрей Петрович, представляю мою малую невестку. Ну, какова моя

Оленька, что скажете?

Андрей Петрович, занимавшийся разжевываньем колбасы, с заметным усилием проглотил ее, вытаращил глаза на Ольгу Михайловну и с маслеными губами бросился к руке ее.

- С нетерпением желал-с вами познакомиться, сударыня. Прошу извинить; мы здесь в ожидании вас занялись существенным, по желудочной части.

Ольга Михайловна ничего не нашлась сказать на эту речь помещика и ограничилась только, одним безмолвным приветствием. Вслед за тем начался общий разговор о причинах неурожая и урожая, о солении грибов и делании наливок; Прасковья

Павловна заливалась, как соловей, когда дело дошло до приготовления последних. Андрей

Петрович, в жару разговора, потягивал травничек; Петр Алаксандрыч зевал, растянувшись в кресле; дочь бедных, но благородных родителей вздыхала, поглядывая на вдовца, и то поднимала глаза к потолку, то опускала их к полу; Ольга Михайловна глядела в окно…

Вдруг послышался шум в передней - громкое восклицание: "Э-ге!" и стук подкованных каблуков.

- Уж, никак, это Семен Никифорыч… Вот сколько нежданных гостей у нас сегодня!

И с этими словами Прасковья Павловна бросилась в залу. Она не обманулась: перед нею стоял Семен Никифорыч, сухощавый помещик с необыкновенно длинным носом и с необыкновенно коротким лбом. Он был не первой молодости, но силен и крепок; у него висела сережка в ухе, как он говорил, от грыжи; его верхняя губа покрывалась черными усами; на нем был военный сюртук на белой подкладке как доказательство, что он служил некогда в коннице и вышел в отставку с мундиром. К пуговице этого сюртука был привешен кожаный кисет с табаком, а из кисета торчал коротенький чубук. К довершению всего Семен Никифорыч заикался.

Увидев Прасковью Павловну, он воскликнул:

- Э-ге?

Потом они поздоровались и обменялись значительными взглядами… Семен

Никифорыч отстегнул кисет, положил его на стол и, предшествуемый Прасковьею

Павловною, явился в гостиную. Она представила его сыну и невестке… Андрей Петрович, ударил по спине Семена Никифорыча, прохрипел: "Здорово, дружище!" - и, подмигнув, указал ему на завтрак.

- Э-ге! За…куска до…брое дело, - возразил Семен Никифорыл… - Вот когда мы соберемся, бы…бы…бывало, я, эскадронный командир, еще два, три на… а…ашего эскадрона, бывало, я и говорю: э-ге!..

- Прополощи-ка, брат, рот травничком… - перебил Андрей Петрович.

Семен Никифорыч налил травнику и, обратись к Петру Александрычу, сказал:

- За здоровье но… но…о…овоприезжих! - и выпил залпом.

- По-военному, дружище, по-военному! - вскрикнул Андрей Петрович, - а мы, гражданские, любим посмаковать прежде…

Выпив травничку, Семен Никифорыч вышел в залу, набил методически, с ученым видам знатока, свою трубку и сел возле Петра Александрыча.

Он посмотрел на него и, пустив дым из носа, сказал:

- Вы табак не ку…у…у…рите-с?

- Нет, я курю сигарки.

- Э-ге! это все немцы ввели в моду цигарки, а у нас, зна…ете, в полку и не зна…а…ли, что такое цигарки, а уж курилы-мученики были… Верхом, а трубка в зубах… А что, я думаю, хороши лошади-с в конной гвардии?

- Чудесные, мастерски подобраны, как смоль черные, ни одного пятнышка нет, - отвечал Петр Александрыч.

- Э-ге! - Семен Никифорыч выпустил опять дым из носу.