Актеон

- Прочь вы с дороги, замарашки скверные! Господа изволят идти, а они тут под ногами шмыгают.

Прасковья Павловна, шедшая возле своей невестки, вдруг посмотрела на нее с выражением самой искренней нежности, протянула ей руку и сказала:

- Так-то, мой ангел Ольга Михайловна!..

Потом, спустя минуты две, опять обратилась к ней:

- Знаете ли, душенька моя, что у меня в уме вертится?.. Уж вы на меня сердитесь или нет, как хотите, а я не могу. Я буду называть вас, друг мой, просто Оленькой, если вы позволите мне; я буду говорить вам ты, - воля твоя, не могу - веришь ли, к кому у меня сердце лежит, так язык как-то не поворачивается сказать тому человеку вы. У меня, родная моя, сердце открытое, - что на уме, то и на языке, терпеть не могу скрытных. Уж как ты хочешь, милая, а я тебя буду называть ты…

- Мне очень приятно… я вас прошу об этом, - отвечала Ольга Михайловна.

- Спасибо, мой друг, спасибо тебе, - перебила Прасковья Павловна, - я буду уметь ценить твое расположение, поверь мне: я буду к тебе как родная мать, а не как свекровь. У тебя чувства прекрасные, это сейчас видно. Что у тебя будет на сердце - горе или радость, прямо иди к своей маменьке: я разделю все с тобой, мой друг!.. Вот она мне и чужая… -

Прасковья Павловна указала на дочь бедных, но благородных родителей, - а она тебе скажет, умею ли я чувствовать… Я всю жизнь свою…

Прасковья Павловна вдруг замолчала и перекрестилась, потому что они подошли уже к самой церковной паперти, где ожидал их священник и дьякон.

Приложась к кресту, господа отправились на ограду, к могиле бывшего владельца села Долговки.

На этой могиле возвышался памятник из дикого камня с мраморным крестом наверху. Он был сооружен по рисунку, присланному Петром Александрычем из

Петербурга. На двух мраморных досках его было вырезано золотыми буквами - с одной стороны:

От признательного племянника - дяде. Здесь покоится тело раба божия, отставного майора Виктора Яковлевича Требушова, родившегося в 1779 году, февраля 8, скончавшегося внезапно от удара 1834 года ноября 9-го. Всего жития его было: 55 лет

8месяцев и 1 день.

С другой стороны:

От нас сокрылся ты, увы! и так поспешно,

Оставив нас страдать в юдоли грустной сей.

В знак благодарности племянник неутешный

Над прахом родственным воздвигнул мавзолей!

Петр Александрыч преклонил колено перед этим памятником, Прасковья Павловна положила перед ним три земные поклона и потому прослезясь, облобызала мраморную доску с надписью. Вслед за этим она обернулась, к своему внучку и сказала:

- Сашурочка, душенька, вот здесь похоронен твой дедушка. Он наш всеобщий благодетель, мы всем ему обязаны.

Внучек, в ответ на эту бабушкину речь, промычал что-то такое… Бабушка поцеловала внучка, приговаривая: "Сокровище мое милое, понятливое дитя", и повела новоприезжих в церковь, а оттуда к дому.

- Довольны ли вы своим наследием, мои милые? - спрашивала Прасковья Павловна у детей своих.

- Очень, - отвечал Петр Александрыч, вставляя лорнет в глаз и озираясь кругом, - приятное местоположение.

- Ты, кажется, утомилась, друг мой Оленька? Такая что-то бледная? Это очень натурально с дороги… Тебе бы виски потереть одеколончиком: это бы сейчас тебя освежило…

- Она всегда такая бледная, - заметил Петр Александрыч, - впрочем, бледность, маменька, в моде.

- Именно так, - сказала Прасковья Павловна, - бледность придает интересность.

Признаться, я терпеть не могу красных щек… Ты совершенно, Оленька, в моем вкусе.

Дочь бедных, но благородных родителей, в свою очередь, сказала Ольге

Михайловне несколько очень ловких комплиментов, и, таким образом разговаривая, они подошли почти к самому дому.

Петр Александрыч первый ступил на крыльцо… На крыльце ожидали его

Дормидошки, Фильки, Фомки и проч. Они отвесили барину низкий поклон.

- Вот это твои дворовые, голубчик, - закричала Прасковья Павловна, указывая на грязных исполинов, - прислуга у покойника была большая, он любил жить по-барски.

Антон отворил Петру Александрычу дверь в сени.

- А вот этот, Петенька, - продолжала Прасковья Павловна, указывая на мрачного

Антона, - был камердинером при братце.

- И буфетчиком, сударыня, - возразил Антон, - и главный надсмотр имел надо всем.

Слава богу, таки послужил, матушка!

Управляющий забежал вперед.

- Не будет ли угодно чего приказать, Петр Александрыч? - спросил он.

- Нет, спасибо, покуда ничего.

- Ну вот, хозяюшка моя дорогая, - сказала Прасковья Павловна, целуя свою невестку, - поздравляю тебя; ты теперь у себя в доме, а мы гости твои. Прошу нас любить да жаловать.

- Милая Ольга Михайловна! - произнесла дочь бедных, но благородных родителей, закатывая глаза под лоб.

Ольга Михайловна только улыбнулась на эти приветствия.

- Сюда, сюда, Оленька!

Прасковья Павловна схватила ее за руку и ввела в сени… За ними последовала дочь бедных, но благородных родителей, обе няни и Гришка с чемоданом на голове.

Антон проводил Гришку глазами и, обращаясь к Дормидошке, сказал:

- Вишь, молокосос, а какое тончайшее сукно на сюртуке! Спроси-ка, почем аршин этакого сукна! А мы вот и до седых волос дожили, служили не хуже его, а целый век проходили в этой дерюге.

Антон плюнул.

- Ах ты, жисть проклятая!

ГЛАВА II

Только что Петр Александрыч и жена его вошли в первую комнату, Прасковья

Павловна остановила их, ушла и минуты через две воротилась с образом в вызолоченной ризе.

- Наклонитесь, друзья мои, - сказала она сыну и невестке, - дайте мне благословить вас. Вот так… Этот образ ты особенно должен уважать, друг мой Петенька; он переходил у нас из рода в род, и кого ни благословляли им, все жили необыкновенно счастливо, и покойница маменька и я; только богу не угодно было продлить к моему счастию дней моего голубчика Александра Ермолаевича.

При сем Прасковья Павловна заплакала.

- Как мне ни тяжело было, а я перенесла это испытание. Чего, подумаешь, человек не в состоянии перенести!.. Желаю вам, милые, чтоб вы всегда так же согласно жили, как я жила с моим голубчиком. Более этого я ничего не умею пожелать вам.

После благословения подали кофе, и потом все занялись разбиранием чемоданов.

Прасковья Павловна и дочь бедных, но благородных родителей последовали за Ольгой

Михайловной в ее комнату.

- Мне хотелось бы, - сказала дочь бедных, но благородных родителей, подходя к

Ольге Михайловне, - быть вам чем-нибудь полезной; позвольте помочь вам разобрать ваши вещи…

Ей смертельно хотелось посмотреть гардероб столичной дамы.

Ольга Михайловна отвечала на это обязательное предложение наклонением головы и пожатием руки…

Каждую ленточку, каждую манишку, каждый платок, каждое платье, вынимаемые из чемоданов, дочь бедных, но благородных родителей пожирала жадными глазами. Она и

Прасковья Павловна беспрестанно повторяли:

- Ах, как это мило! как это прелестно! ах, с каким это вкусом!

Время до обеда пролетело незаметно. В два часа доложили, что кушанье подано…

В столовой вокруг стола за каждым стулом стоял тяжелодышащий исполин; Антон был тут же. Несмотря на такое количество прислуги, кушанье подавалось медленно, потому что каждый из исполинов имел привычку, переменив тарелку, удаляться с нею прежде в буфет и там долизывать барские остатки.

Петр Александрыч, садясь за стол, посмотрел на часы.

- Еще только два часа, - сказал он, потягиваясь, - а мы в Петербурге ранее шестого часу никогда не садились обедать.

- Наше дело деревенское, - заметила Прасковья Павловна.

- А это, маменька, что за вино?

- Не могу тебе сказать, дружочек; это уж не по моей части.

Петр Александрыч налил вино в рюмку, поднял ее к свету, отпил немного, поморщился и выплюнул.