Удачная позиция

Михаил Ера

Удачная позиция

Снежная зимняя ночь опускалась на предместья Кракова. Запоздалые гуляки-шляхтичи спешили из города к своим усадьбам. Полная луна освещала едва заметные завьюженные дороги. Издали доносился протяжный волчий вой. В окнах домов еще горел свет, согревая душу уходящим во мрак санным путникам.

Лишь двухэтажный с покатой черепичной крышей особняк на самом отшибе выделялся полной темнотой. Внутри дома горели несколько свечей, но окна были плотно зашторены. В эту морозную ночь всего два человека находились в мрачном доме. Двое, отстраненные от всего земного. Двое, только телесно привязанные к миру живых. Полумрак небольшой комнаты был наполнен режущим глаза ароматом курящихся трав. На полу, у чаши с куреньями, подложив пятки под зад, сидел один из них. Он был полуобнажен. На чернявой голове его причудливым венком громоздились кости птиц и мелких животных, сплетенные шерстью из львиного загривка. На шее ожерельем висели прикрепленные к сыромятине крупные клыки. Лицо человека было сплошь выкрашено белой краской. На левой щеке от подбородка к уху намазаны две полосы красного цвета. Правая щека имела такие же, но черные полосы. Татуированные замысловатыми узорами и зубастыми мордами неведомых чудовищ руки, словно плети, лежали на коленях. Глаза были закрыты, а уста шептали что-то на странном гыкающем наречии. Сидя, он раскачивался из стороны в сторону, голос становился громче и звучал распевно. Тембр менялся от высоких писклявых нот до низкого, вибрирующего металлического звучания. Постепенно раскачивания становились более размашистыми, круговыми. Теперь и руки участвовали в неведомом танце — поднятые над головой, они вились, будто змеи.

В углу комнаты, на плетеном ивовом топчане, навзничь лежал второй мужчина. Глаза его были закрыты, обнаженный торс и чисто бритое, искаженное болевой гримасой лицо покрывала испарина. Он бредил. Несвязная речь его то затихала, то вырывалась истошным криком. Судорожная дрожь поражала тело. Вскоре душераздирающий вопль его заглушил собой волчий вой.

Испуганные лошади перешли в галоп. Кучера крестились, оглядываясь на страшный особняк, пьяные шляхтичи закутывались с головой в тулупы. Скорее прочь из Кракова: от волка ружье сбоку, а от колдуна душу уберечь нечем…

В тот год весна в Петербурге выдалась ранняя. Март незаметно быстро прокричал хриплым сорочьим голосом, отстучал капелью по мостовым. Апрель просушил разбитые колесами повозок дороги, украсил первой зеленью землю. Май обогрел жарким уже солнцем, раскрасил сады белым цветением вишни. Сирень заполнила ароматом улицы города. Девицы в пестрых платьицах, будто бабочки, запорхали по тротуарам. Извозчики ломали шеи, провожая взглядом веселых прачек, булочниц, белошвеек…

Утром, около одиннадцатого часа, Лука Сергеевич Желудев сидел за рабочим столом. Солнце широкой рекой проливалось сквозь кисейные занавески, ложилось на стол яркой ажурной полосой. Лука Сергеевич уже трижды макал перо, но так и не написал ни единой строчки. Меж тем карточный долг обязывал начать новый роман. Проигранная прошедшим вечером сумма не была чрезмерно велика, однако требовала решительных действий. Издатель тоже торопил со сроками, а мысль не шла. Полная пустота в голове. Даже пустячного сюжета не возникало. Лука Сергеевич недовольно сопел, грыз перо, злился. Кроме упреков, обращенных к самому себе, в голове ничего не вертелось. «Идиот! Надо было на семерку ставить!» — то и дело бормотал он.

— Прохор! Прошка, ты где запропал, бездельник?! — обернувшись к двери, вдруг выкрикнул литератор.

— Вот он я, нигде не запропал! Куда ж я денусь-то? — привычно бухтел старый слуга.

Его заспанная физиономия появилась в дверях кабинета.

— Сбегай-ка за «Ведомостями», лентяй ты этакий! — приказал барин.

Прохор прошел вглубь кабинета, изобразил виноватый застенчивый вид и промямлил едва слышно:

— Так ведь газеты нынче за так не раздают. Денег надобно, Лука Сергеич!

— С деньгами и дурак принесет. Впрочем, ты и есть… — невесело выдохнул литератор.

Однако зачем-то заглянул в пустой бумажник, порылся в кармане брюк, затем сюртук обыскал: нигде не звенело. Слазил в шкаф, обшарил карманы в плаще — нашел полтинник, чему был несказанно рад.

— Держи, — он бросил монетку слуге. — Сдачу не бери — скажи, пусть каждый выпуск по утрам заносят.

Прошка исчез, будто испарился.

Явился он минут через десять с мутными глазами, сивушным духом, но и со свежим выпуском «Ведомостей».

— Сдачу, небось, пропил? Смотри у меня: ежели газет не будет, то поедешь в деревню, к сохе! — принимая газету, припугнул барин.

Только слуга не особо пугался таких слов. Вылетали они из уст литератора чуть ли не ежедневно вот уже лет пять как, а он, Прохор, как был при барине, так и по гроб жизни останется, потому как свыклись они друг с дружкой, душой приросли.

— Будут газетки, не извольте беспокоиться, Лука Сергеич! — выдохнул перегаром Прохор.

— Фу-у, пошел прочь! — как опахалом, разгоняя газетой воздух, выкрикнул литератор.

Слуга не заставил повторять дважды — шустро сгинул с глаз долой, прикрыв дверь с той стороны.

Лука Сергеевич уселся за стол, сгреб в сторону выложенные накануне листы, отставил чернильницу, разложил газету.

— Идиот! Истинный идиот! — прочитав новостную колонку, разразился смехом литератор.

Из прихожей донеслась приглушенная речь: Прошка встречал визитера. Вскоре скрипнула дверь и смачный бас купца второй гильдии Поликарпа Матвеевича Дубинина заполнил кабинет:

— Кого ж это ты так, Лука Сергеич, идиотом-то? Я аж от входа услыхал!

Литератор обернулся, шустро поднялся, поспешил поприветствовать знакомца, не отпуская улыбку с лица.

Вошедший здоровенный бородач излучал искреннюю радость встречи. На нем были надраенные до зеркального блеска хромовые сапоги, черные штучные галифе, небрежно расстегнутый дорогой темно-коричневый суконный сюртук, высокий картуз в тот же цвет. Толстая золотая цепь карманных часов аксельбантом свисала с пуговицы жилетки и пряталась за сюртуком.

— Доброго здоровья, Поликарп Матвеевич! Давненько не видал тебя! А как рад, так и описать не в силах! — крепко обнимаясь с гостем, высказывал литератор.

— Да вот, по делам коммерческим в Петербург прибыл и к тебе не преминул заглянуть! — добродушно ответил купец. — Так над кем, позволь полюбопытствовать, ты давеча потешался?

— Так, безделица. Пойдем лучше… — хотел было Лука Сергеевич пригласить гостя чарку по такому случаю пропустить, да быстро опомнился — коньячок-то ночью кончился: расчувствовался литератор из-за проигрыша, да и заметить не успел, как бутылка дно показала.

Гость приметил замешательство хозяина, хитро улыбнулся, бороду пригладил.

— Прохор, подь сюда! — громыхнул купец и, дружески хлопнув хозяина по плечу, приговорил: — А ты всё такой же шалопай, Лука Сергеич! Небось, опять все деньги за ломбером спустил?

Литератор не ответил, только мину кислую, виноватую состроил.

Явился Прошка. Глазки его живо забегали, как у кобеля в предвкушении большой мозговой кости.

— Чего изволите, Поликарп Матвеич? — заискивающе заглядывая в глаза купцу, спросил он.

— Вот тебе на водочку, леший тебя раздери, а нам, дружок, коньячку добудь. Ну и капусточки квашеной принеси. Да мигом! — с ухмылкой приказал купец.

Прошка засиял, как новая копейка, и, зажав деньги в руке, припустил с проворством отрока.

— Гляди, как раболепствует! Знает, шельма этакая, душу твою добрую, — хмыкнул литератор.

— И много просадил-то? — конфузливо отмахнувшись, спросил Поликарп Матвеевич.

— Семьдесят пять рубликов — сколько и было, — как на духу сознался литератор.

Он изобразил неимоверную грусть и, как Прошка давеча, уставился на гостя.

— Дам, дам денег, — жеманно пригладив широкую бороду, отозвался на просящий взгляд купец. — Дам. Но и ты уж постарайся — прославь пером имя и дело мое. Да смотри, не как в прошлой книжке твоей! Князь тот, Копытин, у меня только безделушки покупал, а мебель за границей, видишь ли, заказывал. У меня мебель не хуже будет! Понял?