Двадцатое июля

Шелленберг ответил на взгляд шефа. Господи, сколько раз он и прежде выдавал Гиммлеру подобные фразы, только в разных вариациях! Неужели тому так приятно слышать о смертельной болезни Гитлера?..

Гиммлер молчал.

Бригадефюрер обвел взглядом помещение. Все вроде бы оставалось на своих местах. Картины. Мебель. Сейф. Хотя нет!.. Статуэтка Гитлера на столе шефа переместилась вправо, ближе к краю. Случайность? Шелленберг почувствовал, как по спине пробежал холодок…

Кабинет Гиммлера регулярно проверялся на предмет возможного прослушивания. Раз в неделю. Последняя проверка проводилась два дня назад. Как обычно, специалисты ничего не нашли. Однако неприятное ощущение, что все беседы здесь записываются (и не только рейхсфюрером!), не выходило из головы. Так что если техники плохо осмотрели помещение и их беседа прослушивается, уже в скором времени петля может туго стянуться на его шее… Шелленберг попытался отвлечься от навязчивой мысли о столь неприглядном будущем. Впрочем, не особо удачно. Увы, они жили в то время, когда правила выживания требовали идти ва-банк, постоянно балансируя между жизнью и смертью.

Конечно, можно успокаивать себя мыслью, будто бы, начиная с сорок первого года, их с Гиммлером стало объединять очень многое. Причем такое, за что другие, даже в значительно меньшей степени, поплатились жизнью. Однако Шелленберг прекрасно осознавал, с кем имеет дело. Фюрер неоднократно выражал недовольство деятельностью руководителя СС. Впрочем, Гиммлер всегда находил возможность уйти от наказания. Или — перекроить гнев фюрера в свою пользу. Причина такой по отношению к нему лояльности заключалась в одном: в самые тяжелые моменты для партии, с начала тридцатых годов, Гитлер и рейхсфюрер всегда были вместе. И потому рейхcфюрер как никто другой мог рассчитывать на некоторую снисходительность. Гитлер всегда больше доверял старым партийным товарищам, нежели информации, поступавшей к нему от новоиспеченных членов партии. Шелленберг же был как раз из «новоиспеченных»…

Гиммлер принялся задумчиво мерить шагами кабинет.

«Все еще сомневается, — понял Шелленберг. — Надо его додавить».

— Мой рейхcфюрер, по показаниям медиков, болезнь прогрессирует. Нашему любимому фюреру осталось жить год, от силы два. В скором времени мы будем видеть только оболочку Адольфа Гитлера. Но время может быть упущено. У власти окажутся враги рейха. И потому я считаю гуманным заменить его именно сейчас, когда Германия как никогда сильна и рвется к победе. Тем более что у нас есть, чьими руками это сделать. Естественно, забрав у них инициативу. — Шелленберг чуть не обмолвился, ибо на самом деле хотел сказать: «Пока Германия верит в нас».

Гиммлер усмехнулся, словно прочитав невысказанную мысль собеседника, снял пенсне и помассировал кончиками пальцев переносицу. Помолчал. Вернулся в свое кресло. Сделал очередную паузу.

«Он принял решение», — понял Шелленберг.

— К сожалению, я вынужден признать, что вы правы. — Голос рейхсфюрера звучал тихо, устало. — Фюрер действительно серьезно болен. И мы не можем допустить, чтобы дело партии кануло в Лету. К сожалению, по причине своего заболевания наш фюрер сейчас не в состоянии адекватно реагировать на то положение, в котором очутилась Германия. И потому — слышите, Вальтер, только по этой причине! — я соглашаюсь с вашими словами. — Гиммлер вернул линзы на место, проверил, насколько плотно они прижались к переносице. — Что еще вы можете мне сообщить?

Шелленберг достал блокнот и принялся рисовать в нем геометрические фигуры. Гиммлер знал об этой привычке своего подчиненного: нервные длинные пальцы всегда что-нибудь крутили, сжимали, рисовали…

— По моим данным, в планы заговорщиков входит открытие нашего фронта неприятелю на западном направлении. С данной целью, дабы получить согласие командующих участками фронта, во Францию несколько дней назад отправились люди Клюге.

— Каковы результаты?

— Естественно, отрицательные.

— Командующие не хотят изменять фюреру?

— Это не самая веская, как выяснилось, причина их отказа. Просто они не желают отправляться на Восточный фронт.

Гиммлер усмехнулся:

— Однако совсем немного понадобилось времени, чтобы красные внесли такую смуту в наши ряды. Плохо, Вальтер. Все они, генералы, — наши товарищи. Боевые товарищи. Но, — Гиммлер хлопнул рукой по столу, — боевой товарищ — не только твой друг и воспитатель, а еще и твой судья. И если твой друг ведет себя недостойно, мы должны сказать ему: уходи! А если он к тому же запятнал позором, трусостью форму офицера, наш долг, в лучшем случае, — дать ему пистолет с одним патроном и время на выстрел. А военные… Они ведь и предназначены для выполнения воинского долга! Все остальное — предательство. Восточный фронт — не ссылка, а место для выполнения своих прямых воинских обязанностей! — Гиммлер несколько раз сжал узкую холеную руку в кулак, снимая таким образом нервное напряжение. — Продолжайте.

— По последним донесениям из штаба Роммеля, фельдмаршал разработал план сепаратной капитуляции на своем участке фронта. Есть все основания предполагать, что в ближайшее время он собирается открыть союзникам линию обороны. До начала…

Пока Шелленберг пытался подобрать нужное слово, Гиммлер остановил его движением руки:

— А вот это плохо. Очень плохо. Роммель — сильная личность. Он умеет вести людей за собой. Достаточно вспомнить, сколь грамотно фельдмаршал провел операцию в Африке. А потому он не имеет права на самостоятельную деятельность. Тем более его ни в коем случае нельзя пускать в Берлин! В чем конкретно заключается план капитуляции? Когда Роммель собирается капитулировать?

— Пока не знаем, — Шелленберг сделал ударение на слове «пока». — Но я не думаю, что они будут оттягивать. Оптимальный срок — конец лета. И то я бы на его месте поспешил. Русские наступают слишком стремительно. На Западе данным фактом обеспокоены.

— На Западе много чем недовольны! — Гиммлер нервно взмахнул рукой. — Просто кое-кому следовало быть посговорчивее год назад, когда мы протягивали руку помощи. Тогда сейчас некоторые проблемы были бы уже решены. Благодарю за информацию, Вальтер. Теперь по крайней мере мы знаем, от чего нам следует отталкиваться. Поэтому предлагаю заняться конкретикой. Во-первых, меня интересует Роммель.

Шелленберг вопросительно посмотрел на рейхсфюрера.

— Нет, Вальтер. Никаких прямых действий! — Гиммлер сделал ударение на слове «прямых». — Роммель слишком популярен в войсках. Обострение отношений с вермахтом накануне предстоящих событий нам ни к чему. Несчастный случай. Только несчастный случай! Автокатастрофа, например. Думаю, мне вас учить не надо. Во-вторых, установите контакт со спецслужбами союзников. Естественно, американских. Американцы — деловые люди из страны без прошлого. Они не держатся за свое эго, в отличие от жителей старушки-Европы. С американцами легче разговаривать, договариваться. Проведите глубокий первичный зондаж.

Шелленберг услышал свои собственные слова, произнесенные им в сорок втором году. Оказывается, Гиммлер их запомнил. Слово в слово.

— Но, Вальтер, упоминать мое имя при переговорах пока не следует. Рало. — («Трус», — мелькнуло в голове Шелленберга.) — В-третьих. Следует определить точную дату акции. И исполнителей.

— Мой рейхcфюрер, я займусь этим немедленно.

— И постарайтесь справиться так, чтобы никто не смог сопоставить нас с заговорщиками. Мы должны остаться в стороне. И еще. Как вы отнесетесь к тому, если мы привлечем к нашему плану Мюллера?

Шелленберг почувствовал, как у него вспотели ладони рук.

— Мой рейхcфюрер, я знаю, что не вправе давать вам советы, но, на мой взгляд, нам не следует искать помощи у гестапо. Провести зондаж в восшшх кругах и выяснить необходимую информацию мы можем и самостоятельно.

— А как быть с ликвидацией «недовольных»? — Гиммлер проследил за реакцией Шелленберга: вон как глаза загорелись! Ненависть, конечно, отличный инструмент в хороших руках, но не сегодня. Заговорщиков придется уничтожать в прямом, физическом смысле. И Шелленберг с такой задачей не справится. Неженка. За всю войну самолично убил только двоих. Да и то в силу обстоятельств. — Нет, Вальтер, гестапо следует вводить в игру непременно, причем в ближайшее время: Мюллер не любит, когда его держат за дурака. А выяснение ваших с ним личных отношений, бригаденфюрер, оставьте на будущее. Меня не интересуют склоки между моими подчиненными, меня интересует результат. Так что я требую — вы хорошо меня слышите, бригаденфюрер? — я требую ваших совместных действий! Вы меня поняли?