Страница 31 из 86
Она возбуждалась от его ласк, однако он никогда не прикасался к нижней части ее тела. Ее ноги трепетали и молили о яростных ласках, срамные губки приоткрывались, однако он не реагировал. Он всё лизал ей груди и клал на них член. Он обожал смотреть, как член обрызгивает их. Остальная часть ее тела корчилась в пустоте, и при каждой новой ласке нога и срамные губки завивались, как пожухлый лист. В конце концов она занялась онанизмом.
В то утро, перед тем как уйти, он еще раз обласкал ее. Укусил груди. Напрасно пыталась она привлечь его к своему лону. Он заставил ее встать на колени и сосать член. Она потерла любовника грудями, отчего тот несколько раз кончил. После этого Антонио отправился к Матильде. Дверь была приоткрыта. Он вошел по-кошачьи бесшумно и обнаружил Матильду на полу перед зеркалом. Она стояла на четвереньках и рассматривала себя между ног в зеркале.
— Не шевелись, Матильда, я обожаю эту позу, — сказал он ей.
Он склонился над ней, как огромный кот, и вонзил в нее свой член. Матильде он дал то, в чем отказал любовнице. В конце концов она распласталась под его весом на ковре. Он поднял руками ее бедра и снова проник в нее. Казалось, его член сделан из раскаленного железа. Был он длинным и тонким и обладал подвижностью, с какой ей еще никогда не приходилось сталкиваться. Он задвигался еще быстрее и прохрипел:
— Кончай, кончай, тебе говорю. Кончи, как не кончала никогда. Сдавайся.
Заслышав эти слова, она яростно наскочила на него и получила оргазм, подобный удару молнии.
Когда пришли остальные, они по-прежнему лежали на ковре. Они рассмеялись, заметив зеркало, бывшее свидетелем их совокупления, и принялись приводить в порядок опиумные трубки. Матильда была совершенно пассивна, а Мартинец мечтал о женщинах с открывшимися срамными губками. Член Антонио до сих пор топорщился. Он попросил Матильду сесть на него верхом.
Когда опиумная оргия завершилась и все разошлись, он еще раз попросил сходить с ним в его каморку. После соития Матильда по-прежнему горела желанием и согласилась, потому что снова хотела лечь с ним в постель.
Они молча прошлись узенькими улочками китайского квартала. Женщины со всего мира улыбались им из открытых окон или стояли на порогах и приглашали зайти. В некоторые комнаты можно было заглянуть прямо с улицы, так как единственная занавеска загораживала только кровать. Взгляду открывались лежавшие рядом мужчины и женщины. Были тут сирийки в национальных одеяниях, арабские женщины с полунагими телами, прикрытыми украшениями, японки и китаянки, стыдливо подзывавшие их, и пышные африканки, которые сидели кружком и о чем-то судачили. В одном доме были сплошь французские шлюхи, облаченные в короткие розовые комбинации. Они шили и вязали, словно находились у себя дома, Прохожим они кричали о тех деликатесах, которые могли предложить.
Домики были маленькими, плохо освещенными и пыльными, в тяжелом воздухе плавал дым, слышались хриплые голоса, бессвязная болтовня пьяных и любовников. Благодаря китайцам с их ширмочками, фонариками, курительницами и золотыми фигурками Будды, все это выглядело еще более хаотично. Это была мешанина из украшений, бумажных цветов, шелковых ширм и женщин, таких же разных, как убранство и цветовая гамма помещений, зазывавших прохожих.
В этом-то квартале Антонио и снимал комнату. Они поднялись по продавленной лестнице, он открыл дверь, совершенно разбитую, и подтолкнул спутницу внутрь. Мебель отсутствовала полностью, только на полу валялась китайская циновка. На циновке лежал мужчина в лохмотьях. Он выглядел таким больным и жалким, что Матильда подалась назад.
— А, это ты, — раздраженно сказал Антонио.
— Мне некуда было пойти.
— Ты не можешь оставаться здесь, у тебя полиция на хвосте.
— Да уж, это мне известно.
— Выходит, это ты намедни спер кокаин? Уверен, что ты.
— Да, — ответил мужчина сонным, безразличным голосом.
Тут Матильда заметила, что его тело покрыто царапинами и ранками. Он попытался сесть. В одной руке он держал ампулу, а в другой — чернильную ручку и перочинный ножик.
Она с ужасом смотрела на него.
Он отломил пальцами кончик ампулы и стряхнул осколки. Вместо того, чтобы воспользоваться шприцем, он заправил жидкость в ручку. Ножиком надрезал руку рядом со старыми ранками, воткнул в порез перо и впрыснул кокаин.
— Он так беден, что не может позволить себе шприц, — сказал Антонио. — А я не давал ему денег, поскольку думал, что смогу помешать ему украсть лишний. А он вон что делает.
Матильда собралась уходить, но Антонио ей запретил. Он хотел, чтобы она приняла дозу кокаина вместе с ним. Мужчина лежал, закрыв глаза. Антонио достал шприц и сделал Матильде впрыскивание.
Они лежали на полу, и она чувствовала, что теряет сознание.
— Тебе ведь кажется, что ты умерла? — спросил Антонио.
Ее словно усыпили, так далеко прозвучал его голос. Она показала рукой, что вот-вот может лишиться чувств.
— Пройдет, — сказал он.
Начался ужасающий кошмар. Издалека выплыло нечто, напоминающее человека на циновке, потом возник Антонио, казавшийся очень высоким и смуглым. Антонио взял перочинный ножик и склонился над Матильдой. Она почувствовала в себе его член, мягкий и приятный, и стала медленно покачиваться. Тут он вынул член, и она ощутила, как он скользит вверх-вниз вдоль ее влажных ляжек, однако не кончила и сделала движение, призывая его снова войти в нее. В следующем кошмаре Антонио занес над ней открытый нож, наклонился к раздвинутым ногам, потрогал ее кончиком лезвия и неглубоко воткнул острие. Матильда не почувствовала никакой боли. У нее не было сил пошевелиться, однако нож гипнотизировал ее. Внезапно она поняла, что должно сейчас произойти — что это не кошмар. Антонио лежал и следил за острием, касавшимся срамных губок. Она закричала. Распахнулась дверь. За похитителем кокаина пришла полиция.
Матильда была вызволена из лап человека, который уже много раз резал перочинным ножиком губки проституток и потому никогда не касался в этом месте своей возлюбленной. Он был вне опасности, пока жил с ней, пока ее груди были настолько привлекательны, что отвлекали внимание от лона. Он испытывал роковое влечение к тому, что сам называл «женской ранкой», которую ему так безудержно хотелось увеличить.
Школа-интернат
Это рассказ о жизни в Бразилии, какой она была много лет назад, вдали от городов, там, где по-прежнему царили твердые католические устои. Отпрыски почтенных фамилий посылались в школы-интернаты, во главе которых стояли иезуиты, продолжавшие жестокие традиции средневековья. Мальчики спали на деревянных кроватях, вставали очень рано, каждый день ходили на исповедь и мессу еще до завтрака и все время были под присмотром. Атмосфера была напряженной и удручающей. Священники вкушали чем Бог послал отдельно от мальчиков и вели себя так, будто в манере ораторствовать и двигаться и заключалась их святость.
Был среди них один очень смуглокожий иезуит, в жилах которого текло некоторое количество индейской крови. У него было лицо сатира, большие прижатые уши, пронизывающий взгляд, пухлые, влажные губы и густые волосы. От него исходил запах животного. Мальчики частенько обращали внимание на шишку под его балахоном, о которой младшие не знали, что думать, в то время как старшие посмеивались у него за спиной. Шишка эта появлялась в самые непредсказуемые моменты: когда класс читал Дон-Кихота или Рабле, а то и когда он просто стоял и взирал на мальчиков. Особенно на одного из них, единственного, у кого были светлые волосы, девичье лицо и кожа.
Ему нравилось оставаться с этим мальчиком наедине и показывать ему книги из своего собственного собрания. Были у них репродукции с глиняных кувшинов периода инков, на которых часто изображались мужчины, стоявшие вплотную друг к другу. Мальчик задавал вопросы, на которые старый священник давал пространные ответы. Иногда иллюстрации были весьма недвусмысленными: восставший пенис одного мужчины, вот-вот готовый войти сзади в другого.