Страница 61 из 146
В семи-восьми метрах от калитки Стегачевых начинался глубокий яр. Извилистыми и крутыми уступами он спускался к песчаной отмели залива. Яр был старый. Кое-где его красноглинистые обочины обросли низкими кустарниками терна. Там, где кустарник своими цепкими корнями укрепил почву, образовались нависшие над обрывом площадки. На одной из них Мария Федоровна заметила ребят. Они разговаривали о чем-то важном, потому что каждую минуту кто-нибудь из них оборачивался то в одну, то в другую сторону.
Мария Федоровна незаметно спустилась на другую такую же площадку, расположенную немного выше той, на которой стояли ребята. Она присела на камень в то самое время, когда Коля и Дима спорили. Уже через минуту она знала причину их разногласий. Коля настаивал, чтобы Дима тоже, как они с Петей, снял пионерский галстук. Дима отказывался.
— Кухтин Семка уже без галстука. Сделал тачку на роликах и фашистам подвозит ранцы за кусочки сахара, — с сердитой обидой в голосе объяснял Дима. — Говорю ему: «Рано ты, Семка, проголодался. Мог бы потерпеть немного…» Так он мне: «Ты, говорит, тоже проголодаешься и снимешь галстук». А я ему: «Брешешь! Не дождешься…» Вот и не буду снимать!
— Димочка, ты как будто под сараем договорился с нами об одном, а теперь, значит, говоришь другое?.. Ты, Димочка, хочешь так: ветерок отсюда — ты туда, ветерок оттуда — ты сюда.
Коля кипел от злости, теперь его раскрасневшееся, пухлощекое, глазастое лицо легко было нарисовать одними кружочками: большой кружочек — лицо, два поменьше — глаза, два совсем маленьких — нос.
— Да при чем тут ветерок? У меня вот тут все горит, — указал Дима на грудь.
Внимательно слушая споривших, Петя все время смотрел не то на залив, не то через него на желтые камыши, тонущие в белесой мгле. В коленях он держал маленькую лопату.
— Ты, Димочка, всегда теперь будешь советоваться с Семкой Кухтиным? — с издевкой спрашивал Коля.
— Какой ты, Колька, бестолковый! Ну, я ж тебе по-русски и прямо по слогам могу опять сказать… Вот тут у меня горит. Петя, ну, объясни ты Кольке!
Как бы очнувшись, Петя строго заговорил:
— Ничего я не буду объяснять. Колька не бестолковый. В галстуках нам ходить нельзя, тем более если придется что-нибудь делать такое…
Коля Букин коротко качнул головой, а Петя встал, пожал ему руку и начал копать землю под кустом. Коля сменял в работе Петю, а Петя сменял Колю. Дима, скрестив руки, сидя, следил за друзьями с безмолвным напряжением. Чем глубже становилась ямка, тем больше тонкая смуглая шея Димки уходила в отточенные неширокие плечи.
Непонятным казался Марии Федоровне этот притихший час осени, положившей свои красновато-бурые и блекло-желтые краски на крутое прибрежье, на окаймлявшие берег степные холмы, лощины и лощинки. Почему уже второй день не стреляют, не сбрасывают бомбы?.. Может, фашисты, оккупация, война только невероятно тяжелый сон?.. Может, ни Пете, ни Кольке вовсе не надо прятать в землю свои кумачово-красные галстуки?.. Может, напрасно они расстраивают Димку?
И вдруг двухдневному фронтовому молчанию пришел конец — в стороне Зареновки начали рваться тяжелые снаряды. Земля, перекатывая через свои гребни волны гула, тяжко застонала, Мария Федоровна видела, как Петя воткнул лопату и стал развязывать галстук, как Коля сейчас же последовал его примеру. Она слышала, как Петя, указывая в ту сторону, откуда доносился артиллерийский гром, сказал:
— Это наши дальнобойные.
Петя положил свой и Колин галстуки на газету, достал из кармана материнскую косынку и хотел уже завернуть их, как послышался глухой вопрос Димы:
— Вы за кого меня считаете?
Он вскочил и, схватив с головы кепку, решительно шагнул к Пете и Коле. Тут же он развязал свой галстук и положил на разостланную газету.
— Все-таки вы за кого меня считаете? — злее спросил Дима.
— За Димку Русинова. Уж если дал слово, то сдержит его, — за себя и за Петю ответил Коля.
— Согласен, — добавил Петя, и они начали укладывать галстуки в ямку, а потом медленно стали засыпать землей. Потом они утрамбовали это место и пересадили сюда кустики завядшего пырея.
— Они будут лежать на второй от верха площадке, сейчас же справа от тернового куста, — услышала Мария Федоровна слова сына. — Всем нам надо запомнить, где они. А вдруг случится, что придем сюда не трое и не двое, а… один.
— Петя, мы уже скоро должны были стать комсомольцами — нам же четырнадцать лет. Галстуков такие не носят, — заметил Коля.
— Не будем носить, так на память сохраним. Будем смотреть и вспоминать…
— Вспомним про школу, про лагеря, про экскурсии по берегам нашего моря, про все самое лучшее, — подсказал Дима.
— Димка, и про купанье в порту и на Белой косе, — сказал Коля.
— И про этот день… И про дружбу, что была и что будет без конца и края, про любимые песни, — сказал Петя и чуть внятно запел, а друзья стали ему помогать:
Мария Федоровна уже у калитки услышала почти неуловимые слова песни:
Она всходила на крыльцо с таким грустным и таким дорогим ей чувством, которому затруднялась дать название. То, что она видела и слышала, делало ее самой счастливой матерью на земле. Поведение сына и его товарищей взволновало ее той радостью, которую ощущает человек, поднявшийся ради большой цели на высокую гору. Но вершина горы оказалась острой, и легко было сорваться с нее. Вместе с волнующей радостью в сердце Марии Федоровны вошла уже знакомая ей тревога опасных ожиданий.
«С такими ребятами сейчас нельзя не мучиться, — подумала она, остановившись на крыльце. — Но какой им дать совет? Разве они, пряча в землю свои галстуки, говорили не те слова? Разве, спрятав их, они запели не ту песню?.. Все было так, как надо, если бы только не было и х!»
Горестным взглядом смотрела Мария Федоровна на фашистские бомбардировщики, появившиеся над онемевшим Городом-на-Мысу. Они пролетели над умершим железнодорожным полотном, над опустевшими отмелями, над самым заливом, где на всем волнистом сером просторе не виднелось ни лодки, ни баркаса, ни катера. Они прошли туда, где гремела артиллерия. И несмотря на то что смертоносный груз, который они потащили с собой, был уже не опасен для ребят, Мария Федоровна безотчетно начала звать:
— Дети! Дети! Куда же вы девались? Почему не идете домой?
— Мы здесь! Мы уже идем! — охотно ответил ей Петя. — Ты, мама, только нам картошки поджарь… Можно с капустой!..
Петя, вероятно, спросил своих товарищей, будут ли они есть картошку с капустой, потому что сейчас же он более настоятельно прокричал:
— Мама, обязательно с капустой! Ты слышишь?
После того как ребята спрятали свои галстуки в яру около тернового куста, прошло несколько однообразных, глухих дней. Распорядок во флигеле Стегачевых был самым несложным: утром завтракали, вечером не то обедали, не то ужинали и ложились спать. А на следующий день все повторялось.
Мария Федоровна больше всего думала о том, почему Петя так часто уходил в яр, что его заставляло спускаться туда по нескольку раз в день… И почему оттуда он приходил сумрачным и неразговорчивым?.. А еще тревожило ее, что от мужа долго нет обещанного известия.
Последние две ночи на кухне, на цепи, тоскливо повизгивал Зорик. Он не первый раз гостил у Стегачевых и, несмотря на радушие хозяев, обычно начинал скучать по дому на четвертый, на пятый день. Иногда Петя пользовался Зориком для связи с Колей. Отец и мать шутливо говорили о Зорике, убегающем с запиской в город: «Депеша умчалась».