Страница 117 из 146
— Миша, ну, а если он, секретарь райкома, по телефону, по-большевистски…
— Не знаю.
Стадо, выйдя за околицу, уходит от села в степь. Сомнения Миши оправдались. С неловкой усмешкой он говорит Гаврику.
— Коров по телефону не передают. Пошли назад.
Невдалеке от столовой Гаврик, насупившись, предупреждает Мишу:
— Вон у порога и та, и еще одна тетка. Начнут про обед… Скажут: они, как телята, убежали за коровами.
— Держи левей, — шепчет Миша.
Но маленькая женщина, которую ребята видели с веником в руках около порога райкома, помахивая рукой, кричит им:
— Дед! Дед вас по саду ищет!
Прибежав в сад, ребята увидели Ивана Никитича, который стоял среди аллеи с опущенными руками. И странно — дед никого не искал и, казалось, забыл не только про ребят, но и про все окружающее. Глядя в землю, он вытирал глаза ладонью. Увидев ребят, старик засуетился и, будто рассердясь, что ему помешали думать, сказал:
— Что уставились?.. Сроду не видали? Ну, стар стал, лук в глаза лезет!.. А вы если поели, то и нечего шляться за коровами. Лучше делом — валенками — займитесь.
— Дедушка… — начал было Миша.
— Шестьдесят восемь годов дедушка. Знаю! Расскажу после, а теперь маршируйте в Дом колхозника.
Озабоченной походкой старик опять ушел в райком, а ребята вернулись в Дом колхозника молчаливые и огорченные. Развязали мешок, достали недошитые валенки и, устроившись между кроватями на полу, принялись за работу. Скрипнула дверь, и пожилая дежурная, посмотрев на них, опять закрыла дверь.
— И сколько этих теток тут… — пробурчал Гаврик.
— Ты злишься — не знаешь, что с дедом, а тетки тут ни при чем, — заметил Миша.
Снова скрипнула дверь, и опять появилась уже знакомая им женщина из райторговской столовой, высокая, прямая, в белой, туго повязанной косынке. Минуя ребят, она прошла к столу, сначала постелила на скатерть газету, а на нее поставила кастрюльку с куском хлеба на крышке.
— Ваш соус. Потом поедите, — сказала она и вышла.
— Ну, чем плохая тетка? — спросил Миша.
— Заботливая, — ответил Гаврик, и они надолго замолчали.
На восходе солнца ребят разбудила дежурная — моложавая и проворная старушка.
— Скорее, скорее, с пожитками! Так старик распорядился, — говорила она и, пока ребята, звеня умывальником, промывали заспанные глаза, вынесла их багаж на крылечко и, завязывая сумки, наставительно щебетала: — А теперь прямо-прямехонько этой улицей. Как тракторные мастерские — они по правую руку — пройдете, тут и степь начнется. Там и деда найдете.
Ребята недоуменно переглядывались. Похоже было, что старуха в срочном порядке выселяет их из Дома колхозника.
— А дед приходил? — спросил ее Миша.
— Давненько приходил. Этак в пятом часу, — отвечала старуха, вскидывая сумку на плечо Гаврика.
— А что ж он говорил? — допытывался Миша.
— Чтоб разбудила на восходе солнца и отправила… больше ничего.
— А какой дед-то? Может, чужой?
Но старуха уже приспосабливала на плечо Мише мешок с пожитками.
— Ваш дед — сухонький, щупленький, а в походке и в разговоре резвый, как кочеток.
— Наш, — сказал Гаврик и косым взглядом указал Мише на дорогу.
Попрощавшись со старухой, ребята, сердито шагая, отправились в путь.
На окраине им встретилась легковая машина. В кабине, рядом с шофером, сидел широкоплечий человек в серой шинели. Ребята удивленно переглянулись.
— Он? — спросил Гаврик.
— Он, секретарь райкома.
— Чего ж ему не спится?
Вот и машинно-тракторные мастерские — длинные кирпичные постройки под этернитом, с узкой железной трубой, с трактором около настежь открытой широкой двери и локомобилями, поставленными на деревянные брусья. Дальше, за покатым холмиком, начинается степь, но деда нигде не видать. Левее холмика, в стороне от дороги, сереет проселок. По нему, направляясь к селу, степенной походкой идут трое старых мужчин — двое с хворостинами, а один с какой-то веревкой на плече. Двое из них сразу замахали руками, показывая ребятам куда-то за холмик. Гаврик и Миша поняли, что надо торопиться. Прибавив шагу, они вышли на взгорье и, восхищенные, остановились.
На рыжей траве, сбоку дорога, паслось больше десятка коров и телят. А дед, прямой и гордый, стоял с палкой на плече, как на часах.
— Скажешь — не наши? — желая озадачить товарища, громко спросил Миша.
— Чего ж тут рассказывать?! Бежим! — крикнул Гаврик и первый кинулся вперед.
Когда ребята подбежали к Ивану Никитичу, старик, указывая на коров, задал короткий вопрос:
— Кто это? — и голос его прозвучал так, как будто он весело спрашивал: «Ну, как спалось?»
У ног старика лежал медный колокольчик, он ковырнул его сапогом и сказал:
— Пожитки покамест положите, начнем колокольчик вязать на шею вот той, красно-бурой…
И начался сбор в дорогу.
Старик то и дело повторял:
— Задавать вопросы можно, а стоять с опущенными руками строго воспрещается. Спешить нужно, а суетиться не положено.
— Дедушка, почему мы вяжем колокольчик красно-бурой? — спрашивал Гаврик.
— Людей, что махали вам с пригорка, заметили? Так вот, они сказали: корова и на ферме была вожаком…
Когда колокольчик был подвязан, дед, оглядывая стадо, сказал:
— Ну, а теперь нам нужна корова-лодырь. В наказание повесим ей на рога пожитки, и пущай плетется в хвосте, — усмехнулся он.
Гаврик предложил:
— Дедушка, вот этой пожитки на рога… На солнце часто глядит, ленивая.
— Можно ей… Михайла, а как по-твоему?
— Чего ж на старую все вешать? У нее вон и телок, — заметил Миша.
— И то правда. Она лодырь без умысла: года большие, — согласился старик. — Ей одной сумочки хватит.
Мешок приладили высокой, упитанной трехлетке с добродушными глазами.
— А теперь — я в голову, а вы в хвосте и по бокам досматривайте. До места, если по шнуру, двести километров. Прибавим на кривизну пятьдесят.
Старик серьезно задумался. Молчали и ребята.
— Положим на день по двадцать километров. Больше с телятами не уйдешь… — Миша заметил, что, говоря о телятах, старик почему-то смотрел на него и на Гаврика. — Видите лесополосу?
В сереющей дымке утра темно-желтой грядой вставала полоса леса, похожего на длинный забор.
— До этой полосы десять километров. Там поищем, где подкормить и напоить. А чтоб меньше там задерживаться, будем делать так: где по дороге густоватый пырей попадется, остановимся на минуту-другую, подкормим — и дальше… Ноги беречь. Дорога немалая. Все!
Последнее слово Иван Никитич сказал, как отрубил.
Миша и Гаврик видели, как дед осмотрел коров, обернулся, снял шапку и, щурясь на бледно-розовый свет взошедшего над степью, словно над морем, солнца, тоненько прокричал:
— В добрый час! За мной! Гей-гей!
И пошел вперед, забирая от дороги на розовый простор жнивья.
— Гей-гей! — прокричали Миша и Гаврик.
Коровы и телята медленно двинулись вслед за дедом. Вкрадчиво зазвенел колокольчик.
Солнце поднималось над степью все выше и выше. Лучи его постепенно перекрашивались из светло-золотистых в оранжевые, а потом в серебристые, подернутые накипью желтизны. На западе растаяли последние пепельно-серые следы утра. Небо, синея, все выше поднималось над рогами коров, над головой старика, и степь перед Мишей и Гавриком все шире разворачивалась в своем осеннем наряде. Отчетливей обозначилась далекая окраина побелевшего жнивья, отороченного прямой желтовато-темной чертой лесополосы.
— Гей-гей! — зазывно покрикивал идущий впереди старик.
— Гей-гей! — откликались ребята.
Коровы тянулись к зеленым пырейным полянкам, к кустикам повители, зацветающим осенним блекло-синим цветом. Телята были уже большими. Они обросли грубоватой, закурчавившейся на лбу и на боках шерстью. Но они все-таки были телятами: траву щипали неохотно, часто настойчиво останавливали матерей, чтобы пососать молока. Замечая это, старик сердито покрикивал: