Страница 10 из 146
— Давно уже орудия гремят, — заметил кто-то.
Хвиной безразлично глянул в сторону говорившего.
Это был Кирей. Огромный, бледный и тупо усмехавшийся, он сидел голый и дрожащими волосатыми руками беспощадно истреблял насекомых.
— Ты, брат, прямо сотнями их губишь.
— Заели, проклятые. Берись и ты за работу, Хвиной, — посоветовал Кирей.
Хвиной с досадой отмахнулся и, выйдя на крыльцо, стал смотреть на свинцово-бледный север. Блуждая глазами по необозримым снежным просторам, он искал дорогу, которая завела его сюда, но в однообразной снежной белизне просторного поля нельзя было найти ее, эту злую полоску, прикатанную тысячью саней, посеченную десятками тысяч острых шипов.
— Схоронилась, мерзавка! — погрозил он кулаком в пространство, туда, где должна была пролегать дорога, заведшая его так далеко от дома. — Ты хитрее гадюки и вьешься, как змея. Не нашим дорогам ты чета. Наши дороги прямые, как все равно кто кнутом рубанул. Вот хоть Горбатовскую взять или Дубовскую: прямые, как две натянутые бечевы. По ним не заблудишься. А вот Ванька мой и кривыми дорогами ходил. Умнее отца оказался. Вот тебе и старинные люди! Новый покрой оказался лучше старого. Молодые они, а узнали много. Скитались, мучились, тянули лямку войны. Мученье учит человека.
Вот Аполлон и Степан бросили всех и уехали. На что им другие? Тоже и Матвей с Мироном. А ведь больше всех расписывали: «Поедем, поедем все. Всем веселее помирать». Вот и вышло: все, мол, помрите нынче, а мы — завтра, наша жизнь дороже стоит… А кто это сказал, что Аполлонова и Степанова жизнь дороже Хвиноевой жизни или жизни кума Андрея?.. Кум Андрей — урядник, с умом казак, в бумагах знает смысл, и это он-то дешевле Аполлона?..
Кони у вас лучше, золотые в карманах. До чужой земли у вас хватит сил отступать…
Хвиной говорил шепотом, правой рукой махал куда-то в степь так, ровно хотел разбить ее на большие и малые участки, на клетки и клеточки.
Где-то в лощине, левее села, редкую строчку прострочил пулемет. Из-за перевала, как глухие тяжелые вздохи, доносились орудийные выстрелы.
Хвиной глянул туда. Черная стая кружила по горизонту, расползаясь вправо и влево и заметно приближаясь.
«Конница. Идут…» — подумал он.
На противоположном конце села затрубил трубач, играя сбор 18-му Донскому казачьему полку.
«Уходить собираются. Артиллерия уже вчера ушла. Значит, красные придут. Может, дозволят ехать домой? На что мы им? Эх, если б кум Андрей выздоровел! Поехали бы вместе».
Он сошел с крыльца и стал ходить по двору, собирая просыпанный бурьян. Наткнувшись на дорожку, усеянную втоптанной в снег соломой, поднял голову. Дорожка вела на гумно, к невысокому стогу ячменной соломы. Разжигаемый завистью, он подумал: «Попросить бы у хозяина немного, да не больно-то он нашего брата любит. Не даст…»
— Ты рыжему хочешь достать корму? — неожиданно спросил хозяин.
Хвиной оглянулся и нерешительно ответил:
— Да.
— Возьми.
— Как я возьму, если у тебя самого такой маленький стожок соломы, — и кивком головы Хвиной указал на гумно.
— Столько у меня и скотины, сколько соломы… Одна корова. Прокормим.
— А если другая заведется?
— Не заведется. Возьми, а то не успеешь. Видишь, они уже на носу.
— Стрелять будут?
— Не по ком.
— А восемнадцатый полк?
— Погляди на него, погляди на прощанье, а то больше не увидишь.
Хвиной глянул за сарай. Далеко, за другим краем села, на мучнисто-белом перевале, жирнела черная лента. Постепенно она все укорачивалась сзади, пока не превратилась на горизонте в одинокую точку. Эта точка зарябила, запрыгала в глазах Хвиноя, вздулась черным пузырьком и лопнула.
— Скрылись, — сказал Хвиной.
— Туда им и дорога. Жалко, дураков там много, — заметил хозяин.
— Вроде меня? — спросил Хвиной.
— Да нет… Ты, верно, один такой, — заметил хозяин.
— Почем знать, может, и я уже поумнел?..
Хозяин незлобиво улыбнулся и сказал:
— Клади, клади солому коню, да пойдем в хату.
В хате Хвиноя ожидала радость: кум Андрей, увидев его на пороге, слабым голосом попросил воды.
— Лежать мне надоело, бока болят. Помоги подняться и напои.
Семь дней Хвиной не слышал от больного кума осмысленной речи и от неожиданности не сразу даже понял его, не сразу поверил собственным ушам.
Андрей вторично попросил воды, и Хвиной, обрадованный и взволнованный, сам того не замечая, утешал больного:
— Они идут, кум! Вот поглядел бы в окно. Жаль, что не можешь подняться…
Андрей, вспотевший и бледный, крестясь, ответил:
— Ну, и хорошо.
С тревожной внимательностью матери, ухаживающей за больным сыном, поднял Хвиной кума, усадил его на постели. В закопченном жестяном чайнике подал ему чуть теплой кипяченой воды.
— Пей, кум. Понемногу пей.
Андрей пил большими глотками, жадно обхватив чайник. Хвиной тянул чайник к себе и, страдальчески сморщив лоб, приговаривал:
— Довольно, кум! Много не надо…
— Разведка пробежала по улице. Человек двадцать, — сказал хозяин.
Уложив кума, Хвиной подошел к окну и вместе с другими стал наблюдать, как к селу по двум дорогам скорым и уверенным шагом продвигалась конница. Левый фланг ее был уже совсем близко. Хвиной хорошо рассмотрел всадника, ехавшего впереди цепи.
«Конь вороной, ухватка казачья… Верно, командир… А следом едет какой-то растепа, болтается в седле, как неживой. Небось, русачок, вида геройского нет», — подумал он.
Неожиданно около ворот появились два всадника. Один из них, не слезая с лошади, толкнул ногой калитку, и оба сразу въехали во двор.
— Кто там? Вылезай живо! — подъехав к окну, крикнул первый из них.
Обитатели хаты встревожились. Одеваясь, они суетливо одергивали полы шуб, затягивали кушаки, пугливо озирались по сторонам. Кто-то отчаянно тряс подстилки, отыскивая шапку, а шапка сидела на голове, закрывая лоб чуть не по самые глаза. Кирей все время оступался, как стреноженная лошадь: вот уже несколько секунд он тщетно пытался попасть левой ногой в валенок.
— Скажи на милость, не хитрое дело, а не получается! Подойди-ка, Хвиной, обопрусь, — попросил он.
Со двора послышалось более строгое предупреждение:
— Что не выходите?.. Забились в темные углы, как мыши. Дождетесь, что выкуривать начнем!
— Нам с живыми кадетами поговорить охота! А ну, скорей вылезайте!
Во дворе смеялись, но в хате царило прежнее смятение.
Хозяину хаты необходимо было пробраться к двери, но он никак не мог сделать и шага вперед и, потеряв терпение, буркнул себе в бороду:
— Вот храбрецы!..
Андрей, опершись о локоть, ругнулся:
— Долго ты, Хвиной, будешь толочься?!
Хвиной, услышав недовольные выкрики кума Андрея, стал сам ругать кого-то за растерянность и, работая локтями, старался протолкнуться в дверь.
— Кто хозяин? — громко спросили во дворе.
— Я, — ответил хозяин, в упор глядя на бритого красноармейца с карими настойчивыми глазами.
Плетью указывая на вышедших из хаты, красноармеец спросил:
— А это кто?
— Беженцы-казаки…
На лице красноармейца появилось выражение преувеличенной озадаченности. Изогнув левую бровь, он настороженно всматривался в людей, столпившихся у крыльца. Заметив Хвиноя, загадочно улыбнулся этому невзрачному, маленькому и узкоплечему человеку, одетому в засаленный и рваный ватник.
— Кадет? — спросил он Хвиноя.
Хвиной не ответил. Тогда второй красноармеец со всей категоричностью заявил своему товарищу:
— Не кадет, а буржуй… Не видишь, что ли?..
Оба сдержанно улыбнулись, внимательно рассматривая живого кадета.
— Оружие есть? Признавайся, а то по-другому будем разговаривать.
— Нет оружия, — выйдя вперед, твердо сказал Хвиной.
— Какой станицы, чертов гайдамак?
— Вешняковской.
— А хутора?
— Осиновского.
— Бирюкова знаешь?
Хвиной зачем-то снял шапку, несколько секунд помолчал и затем возбужденно выпалил: