Страница 13 из 33
Еще одним запомнившимся местом стала греческая кофейня на Софиевской (точнее, Софийской) улице, где Осип и Надежда часто бывали после закрытия “Хлама”: “В окне кофейни был выставлен плакат «Настояща простокваша только наша». Хозяин молол кофе в огромной мельнице и удивлялся, откуда к нему привалило столько народу, а хозяйка пекла пирожки и всех дарила улыбками. Когда пришли белые, карнавал кончился и кофейня опустела. Хозяйка перестала улыбаться и целыми днями дежурила у дверей, чтобы изловить хоть кого-нибудь из прежних посетителей и выдать белым. Всех, кто принес мгновенный расцвет кофейне с настоящей простоквашей, она считала большевиками и люто ненавидела”[95]. В той же кофейне бывал и И. Эренбург (в его воспоминаниях надпись на вывеске звучала как “Настоящий свежий простокваш”), он рассказывал там о своей жизни за границей Надежде Хазиной и ее соученице по студии Экстер – Любови Козинцевой, вскоре ставшей женой Эренбурга[96]. Очевидно, с этим заведением связано и “псевдовенчание” О. Мандельштама и Н. Хазиной, совершенное Владимиром Николаевичем Маккавейским, киевским поэтом-символистом своеобразного дарования, сыном профессора Киевской духовной академии: “Нас благословил в греческой кофейне мой смешной приятель Маккавейский, и мы считали это вполне достаточным, поскольку он был из семьи священника”[97]. Судя по одному из писем Н. Мандельштам, кофейня находилась в доме № 3[98] (на первом этаже трехэтажного здания, уцелевшего доныне).
После того как О. Мандельштам вынужден был уехать из Киева, он не виделся с Н. Хазиной полтора года. За это время семью Хазиных отселили с Крещатика в другое место, реквизировав часть мебели: “Из квартиры нас выселяла ЧК. Отец подал на нее в суд. Пришел смеясь: «Это не суд, а черт знает что… Наклали в штаны, как только узнали, кто ответчик». Дело он, конечно, проиграл. ‹…› Отец пробовал устроиться в Москве, но заскучал «по мамочке». Да и мама отчаянно звала его к себе. В Киеве он пошел записываться в адвокатуру. У него спросили, знает ли он советское право. Он ответил, что римское право изучил за две недели, «а на ваше мне и двух часов хватит…». В этом он был неправ: на изучение советского права и жизни не хватит. А он мог бы уже знать: в Москве ходил по судам и возвращался, ахая от удивления: «Что это: бред или суд?» В защитники его не приняли, и слава богу. Если бы приняли, он бы быстро погиб – отрезал бы правду-матку, и каюк”[99].
Новую квартиру Хазины получили неподалеку от прежней – по улице Меринговской, 3/1, угол Новой (теперь соответственно улицы Заньковецкой и Станиславского), в бывшем доходном доме Израиля Герчикова. Впрочем, всю доходную недвижимость к тому моменту национализировали. Пятиэтажное здание сохранилось до настоящего времени.
При первой же возможности, узнав новый адрес Н. Хазиной, О. Мандельштам приехал к ней в Киев весной 1921 года. Буквально накануне Хазиных опять переселили – однако в пределах того же дома, “в нижнюю квартиру, где отвели комнаты моим роди телям”[100]. Этот адрес – “Новая ул., уг. Меринговской, д. 1/3, кв. Хазина” – потом фигурирует в переписке О. Мандельштама[101]. Из Киева Осип и Надежда уехали вместе, чтобы оставаться рядом до последней роковой черты.
Еще не раз после этого они приезжали сюда[102], останавливаясь у Хазиных. Так, в марте 1922 года был зарегистрирован их брак в Киевском загсе (который находился тогда в помещении Губисполкома – бывшей Городской думы на Крещатике[103]). Их сопровождал один из здешних друзей, поэт Бенедикт (Бен) Лившиц. Н. Мандельштам вспоминала: “Один раз мы явились слишком поздно – барышня уже собирала манатки и красила губы, готовясь смотаться. Бен со свойственным ему дурацким остроумием, которое он в душе считал раблезианским, уговаривал барышню повременить и совершить «бракосочетание», потому что «молодым не терпится». Она посмотрела на нас опытным, холодным взглядом и сказала: «знаем мы» и «подождут до завтра»… Лишь на следующий день мы получили бумажку”. Потом эту “бумажку”, необходимую для оформления проезда по железной дороге, молодожены потеряли…
В конце 1923 года Н. Мандельштам приехала с мужем к родителям, и они вместе встретили Новый год. Вероятно, об этом посещении идет речь в строках: “Я вижу вокзальную площадь холодного Киева, но не помню, как мы добрались до родительского дома. Может, уже изредка ходили трамваи. Только слышу стук в дверь и как она открылась. Родители встретили нас, будто мы явились с того света. Уехать значило кануть в вечность”[104]. К слову, в то время железнодорожные пассажиры пользовались в Киеве временным, неказистым и неудобным, деревянным вокзалом; новое (существующее) вокзальное здание было завершено постройкой лишь в 1932 году.
Следующая встреча Мандельштамов с Киевом пришлась на май 1926-го. О. Мандельштам написал тогда известный очерк “Киев” и бывал в театре “Березіль” под руководством Леся Курбаса, занимавшем помещение бывшего театра “Соловцов”, буквально в нескольких шагах от жилья Хазиных.
Очередной приезд О. и Н. Мандельштамов в Киев состоялся в декабре 1928 года. Еще в дороге почувствовав недомогание, Надежда Яковлевна надолго слегла. К счастью, в то время ведущим специалистом-хирургом Киевского медицинского института была давняя знакомая О. Мандельштама – первая отечественная женщина-профессор Вера Игнатьевна Гедройц (в 1929–1930 годах заведовала в институте кафедрой факультетской хирургии[105]). Она была и способным литератором, писала лирические стихи, в 1910-е годы входила в состав “Цеха поэтов”. После месяца подготовки на постельном режиме Н. Мандельштам поместили в больницу (по-видимому, речь идет о хирургическом стационаре в бывшем комплексе факультетских клиник Киевского университета по бульвару Тараса Шевченко, 17), где В. Гедройц в январе 1929-го благополучно прооперировала ее по поводу аппендицита[106].
Дореволюционное “барское” благосостояние семьи Хазиных давно осталось в прошлом. Осип Эмильевич сообщал в письме к отцу: “Родители Нади люди совсем беспомощные и нищие. В квартире у них холод, запущенность. Связей никаких”[107]. Между тем у О. Мандельштама в Киеве появились надежды на постоянную, неплохо оплачиваемую работу. При содействии Исаака Бабеля он рассчитывал устроиться редактором-консультантом на Киевскую киностудию, в перспективе шла речь и о редактировании здесь же нового русскоязычного литературного журнала[108]. Впрочем, эти планы так и не осуществились – очевидно, из-за печально известной тяжбы о переводе “Тиля Уленшпигеля”, которая настроила против Мандельштама официальные советские структуры. Из Киева снова пришлось уехать.
А уже в следующем, 1930 году под посещениями города на Днепре была подведена черта. В феврале скончался Яков Аркадьевич Хазин. Надежда Яковлевна поехала на похороны отца, потом (до марта) пробыла в Киеве вместе с матерью – Верой Яковлевной Хазиной, и впоследствии В. Хазина переехала к Мандельштамам.
Вспоминая много лет спустя о Киеве (в котором с середины 1920-х годов проводилась активная “украинизация”), Н. Мандельштам отмечала: “Моя столица не Киев, а Москва: ведь мой родной язык – русский”[109]. Однако город своей молодости и любви она никогда не забывала. Свидетельство тому – обилие киевских эпизодов, заполнивших яркие страницы мемуаров Надежды Яковлевны.
95
Там же. С. 48.
96
Эренбург И. Люди, годы, жизнь. Т. 1. С. 296.
97
Собр. соч. Т. 2. С. 134–135. С. Руссова истолковала этот акт как “карнавальное кощунство”, почему-то переместив его в помещение “Хлама” (Руссова С. К истории одного кощунства // Маккавейский В. Н. Избранные сочинения. Киев, 2000. С. 248–255).
98
ПССП. Т. 3. 2011. С. 605.
99
Собр. соч. Т. 2. С. 884–885.
100
Собр. соч. Т. 2. С. 47.
101
ПССП. Т. 3. С. 388.
102
Там же. С. 883–889.
103
Весь Киев в кармане: Справочная и адресная книжка на 1922–23 гг. Харьков, 1922. С. 2.
104
Собр. соч. Т. 2. С. 100, 102.
105
Макаренко И. М., Полякова И. М. Биографический словарь заведующих кафедрами и профессоров Киевского медицинского института (1841–1991). Киев, 1991. С. 26.
106
ПССП. Т. 3. С. 472, 473.
107
Там же. С. 473.
108
Там же. С. 474, 475.
109
Собр. соч. Т. 2. С. 101.