Страница 11 из 90
— Ох, сынок, сынок!
Я вздрогнул и пришел в себя. На мамином лице не было слез. Оно выражало лишь великую скорбь.
— Ничего, мама… Ничего, — утешил я.
Она встала и закрыла лицо руками. Потом подошла к старой леди и взяла ее за руку, видно, хотела, чтобы та успокоилась и прекратила свои причитания. Женщина вытерла со щек старческие слезы и аккуратно убрала свои седые волосы под бархатный чепец.
— А где его вещи? — спросила мама.
— А? — переспросила старая леди, подставив ухо.
— Здесь все его вещи? — повторила свой вопрос мама громким голосом.
— Здесь. — Женщина обвела рукой комнату.
Обстановка состояла из большой кровати красного дерева (ковров на стенах не было), письменного стола, дубового шкафа, двух-трех стульев, тоже красного дерева.
— Я не могла поднять его наверх: здесь он пробыл всего около трех недель.
— А где ключ от письменного стола? — прокричала мама громко прямо на ухо женщине.
— Да, — ответила та. — Это — его письменный стол. — Она посмотрела на нас с каким-то сомнением, с боязнью, что она не понимает нас. Это было ужасно.
— Ключ! — крикнул я. — Где ключ?
Ее лицо выражало беспокойство, когда она качала головой. Я понял, что про ключ она не знает.
— А где его одежда? ОДЕЖДА, — повторил я, указывая на свое пальто.
Она поняла и пробормотала:
— Я отдам вам все.
Мы уже собирались пойти с ней, когда она заспешила наверх по лестнице, начинавшейся за дверью почти у изголовья кровати, как вдруг услышали чьи-то тяжелые шаги на кухне, затем незнакомый голос произнес:
— Что, старая леди опять пила вместе с чертом? Эй, миссис Мей, идите сюда и выпейте со мной!
Мы услышали бульканье жидкости, которую наливали в стакан, и почти тут же свет из приоткрывшейся двери упал на край стола.
— Пойду, посмотрю, может, бабка пошла наверх, — сказал он вслух и тяжелой походкой двинулся к нам. Как и я, он сделал слишком маленький шаг, однако избежал неприятности со столом.
— Проклятый дурацкий порог, — сказал он в сердцах.
Я решил, что это доктор, поскольку он оставался в шляпе и, нисколько не смущаясь, смело расхаживал по дому. Большой, дородный, краснолицый мужчина.
— Прошу прощения, — сказал он, увидев маму. Мама поклонилась.
— Миссис Бердсолл? — спросил он, снимая шляпу.
Мама опять поклонилась.
— Я послал вам письмо. Вы его родственница… бедного старого Карлина? — он кивнул в сторону кровати.
— Ближайшая, — сказала мама.
— Бедняга… несладко ему пришлось. Вот что значит быть холостяком, мадам.
— Я очень удивилась весточке от него, — сказала мама.
— Да. Полагаю, он не относился к числу любителей писать письма друзьям. Туго пришлось ему. Ведь за все приходится платить. За все приходится отвечать… этим проклятым чертям… Прошу прощения.
На некоторое время воцарилась тишина. Доктор вздыхал, потом начал тихо насвистывать.
— Ну. Было бы гораздо удобней, если бы мы подняли шторы, — сказал он, открывая путь дневному свету. — Во всяком случае, — продолжал он, — у вас не будет никаких проблем, ни долгов, ничего подобного. Полагаю даже, вам кое-что останется. Поэтому не так все и плохо. Бедный чертушка, ему пришлось худо в конце концов. Но ведь нам так или иначе все равно приходится за все платить. Что там делает бабка? — спросил он, взглянув на потолок, сверху доносился шум: резко выдвигались ящики, хлопали дверцы шкафов.
— Мы попросили ключ от его письменного стола, — пояснила мама.
— О, я помогу вам найти его… Да и завещание тоже. Он сказал мне, где все находится, и просил передать вам, как только придете. Похоже, он много думал о вас. Возможно, хотел этим облегчить свою участь…
Мы услышали, как с шумом спускалась вниз старая леди. Доктор подошел к лестнице.
— Приветствую вас… и осторожней, пожалуйста! — крикнул он.
Однако с бедной старой женщиной произошло как раз то, чего он боялся. Она споткнулась, и куча брюк, которую она несла, посыпалась прямо в руки доктору. Он поддержал ее, помог спуститься с лестницы, приговаривая:
— Не ушиблись?.. Нет? — Он улыбнулся ей и тряхнул волосами.
— А, доктор… доктор… Благослови вас Господь. Как я благодарна, что вы пришли. Ах!
— Ну, что вы… — Он покачал головой и поспешил на кухню. Там он плеснул ей стаканчик виски, не забыв и про себя.
— Выпейте, — сказал он, обращаясь к ней, — вам надо взбодриться.
Бедная старая женщина опустилась в кресло у открытой двери на лестницу. Груда одежды валялась на полу у ее ног.
С жалобным выражением на лице она осмотрелась. Дневной свет, сражавшийся со светом свечей, придавал призрачные очертания кровати с лежавшей на ней неподвижной фигурой. Рука старой женщины дрожала так, что ей трудно было удержать свой стакан.
Доктор дал нам ключи. Мы открыли письменный стол и стали выдвигать ящики, вытаскивая и перебирая бумаги. Доктор сел рядом, потягивая виски из стаканчика и беседуя с нами.
— Да, — сказал он. — Он и жил тут всего два года. Как будто чувствовал, что скоро конец, так я полагаю. Он долго жил за рубежом. Поэтому его здесь и прозвали Французом. — Доктор сделал глоток, задумался и еще глотнул. — Да, настал и его день… сущий кошмар. Намучился же он! Хорошо, что старая леди глуха. Ужасно, когда мужчина просыпается от боли, кричит, мучается. — Глоток, глоток, глоток… Он снова задумался… потом налил себе еще стаканчик.
— Отличный парень… искренний, прямодушный. Люди не очень-то любили его, потому что не могли подняться до его уровня. А люди избегают тех, кто выше, ум… — Доктор заглянул в свой стаканчик и вздохнул.
— Как бы там ни было, нам будет его не хватать… не правда ли, миссис Мей? — вдруг громко произнес он, посмотрев на нас и бросив взгляд в сторону кровати.
Он закурил трубку и задумался. А мы в это время изучали бумаги. Писем среди них было очень мало, одно или два с парижским адресом. Много счетов, рецептов, записей… Бизнес, один сплошной бизнес…
Вряд ли можно было обнаружить проявление человеческих чувств во всем этом мусоре. Мама откладывала те бумаги, которые, по ее мнению, представляли хоть какую-то ценность. Собрав вместе целую кучу, она отнесла ее на кухню, чтобы сжечь. Казалось, она боялась найти здесь слишком много свидетельств чужой жизни.
Доктор продолжал наслаждаться табаком, время от времени произнося какие-то речи.
— Да, — говорил он. — Есть два пути. Вы можете жечь лампу быстро, с большим пламенем. И она будет гореть ярко, пока в ней не выгорит весь керосин. А потом она начнет вонять и дымиться. Или же вы станете прикручивать у нее фитилек, и она на вашем кухонном столе будет гореть долго, а погаснет потихоньку, мирно. — Тут он посмотрел на свой стаканчик и, увидев, что тот пуст, вернулся к реальности. — Нужна ли какая-нибудь помощь, мадам? — спросил он.
— Нет, благодарю вас.
— Ага. Я не думаю, что тут возникнут какие-либо проблемы. Да и слез прольется не так уж много… Когда человек прожил жизнь, потратил годы Бог знает, на что, нельзя ожидать от близких, что те воспримут потерю так уж остро. Однако и он думал о своем последнем дне, мадам. У него бывали периоды, когда он был богат. Но он не пускал деньги на ветер, а всегда будто чего-то ждал. Однако в его жизни не случилось таких событий, как, например, женитьба… Это вроде того, когда перед вами стоит блюдо и, хочешь не хочешь, а есть надо.
Он снова погрузился в раздумья и молчал до тех пор, пока мы не заперли письменный стол, не сожгли бесполезные бумаги, не распихали остальные по карманам и не набили ими черный портфель, после чего приготовились уходить. Тут доктор посмотрел на нас и вдруг сказал:
— Ну а как быть с похоронами?
Потом он обратил внимание на усталость в глазах мамы и вскочил со стула. Быстро схватив свою шляпу, он стал уговаривать нас:
— Пойдемте к моей жене на чашку чая. Живя в такой проклятой дыре, поневоле утратишь всякое воспитание. Пойдемте. Моя женушка так одинока здесь. Давайте прямо сейчас и навестим ее.