Фицджеральд

Весной 1926 года Хемингуэй — опять должник Фицджеральда. С первой женой Хэдли, а также с будущей второй женой Полин Пфайфер (Зельда была не в восторге от этой «ménage à trois») он гостит у Мэрфи в Антибах на вилле «Америка». Его сын Бамби заболевает коклюшем, и Фицджеральды, чтобы дети Джералда и Сары не заразились, приглашают Хемингуэев на свою виллу, сами же переезжают на виллу «Сан Луи», где живут до зимы. Спустя год, в ноябре 1927-го, Фицджеральд восторженно отзывается о сборнике рассказов Хемингуэя «Мужчины без женщин». При этом, правда, не забывает упомянуть, что «Сатердей ивнинг пост» платит ему, Фицджеральду, три с половиной тысячи за один рассказ. И что Хемингуэй ему «литературно» обязан: «Чувствую, как мое влияние начинает сказываться». К слову, Скотт вообще склонен был преувеличивать свое влияние на литературный процесс, написал как-то Перкинсу: «Не так уж часто встретишь вещи, на которых нет моего отблеска».

Со временем, однако, писатели меняются местами. Теперь уже поучает не учитель ученика, а вставший на ноги ученик — учителя: «Ты же написал прекрасный роман… и впредь не имеешь права писать дребедень». Это — про «Великого Гэтсби». А вот — про «Ночь нежна». В письме от 28 мая 1934 года, написанном по следам только что вышедшего четвертого романа Фицджеральда, Хемингуэй преподает Скотту наглядный урок того, как надо и как не надо писать: «Нельзя придумывать то, чего потом в жизни не произойдет… Пиши правду и не иди на эти дурацкие компромиссы… Ты пишешь лучше нас всех, но растрачиваешь свой талант попусту. Пиши — и не смотри по сторонам. И никого не слушай… Ты перестал слышать. Видишь, но не слышишь, слышишь, но не вслушиваешься…» Кажется, что написано это не известному, многоопытному писателю, автору четырех романов и по меньшей мере сотни рассказов, а первокурснику литинститута…

«Побежденный учитель» пьет и бездельничает, «победитель-ученик» работает без устали и планомерно набирает очки. Бездельничает и при этом утверждает, что работает по восемь часов в день, во что верится с трудом. Хемингуэй и не верит: «Будет врать-то! Поделись секретом, как это тебе удается писать по восемь часов в день, я, например, не в состоянии усидеть за столом даже двух часов». И это не просто дружеская подначка; смысл сказанного: твои восемь часов не стоят моих двух. Уже и сам писатель с высокой и стойкой репутацией, Хемингуэй возвращает другу долги. Еще совсем недавно Фицджеральд делился с Хемингуэем своими издательскими связями; теперь вводит Фицджеральда в круг мэтров Хемингуэй: знакомит с Джойсом, Эзрой Паундом[67], Гертрудой Стайн, которая, кстати, ставила Фицджеральда выше Хемингуэя, говорила, что у Скотта «более жаркое пламя». А также — с начинающими авторами, группировавшимися вокруг книжного магазина Сильвии Бич — центра англо-американского авангарда в Париже.

Когда Хемингуэй завоевывает известность, Фицджеральд пренебрегает второй библейской заповедью и — уже не в первый раз — создает себе кумира. Хемингуэй становится для него «референтной фигурой»: он не хочет ударить перед ним лицом в грязь («Только не говорите Хемингуэю» — рефрен многих писем Перкинсу), с нетерпением ждет его отзывов на свои публикации. «Понравилась ли тебе „Ночь нежна“? — пишет он Хемингуэю в апреле 1934 года, когда роман еще даже не вышел отдельной книгой. — Ради бога, черкни хоть пару слов, мне необходимо знать, что ты о нем думаешь». Завидует его таланту и образу жизни, самодисциплине прежде всего. Сравнивает себя с черепахой, а Хемингуэя с зайцем; считает, что Хемингуэю с его искрой гения всё дается легко, он же всего добивался лишь в результате упорной и изнурительной борьбы. Иными словами, играет на понижение. Хвалит, нередко взахлеб, далеко не всегда за дело, книги Хемингуэя, прочит ему блестящее будущее: «Скоро ты будешь во главе лучших представителей молодого поколения». Считает его — это уже в 1940 году — лучшим писателем своего времени: «Ты пишешь лучше, чем кто бы то ни было из теперешних писателей…» «Положительные рецензии на „И восходит солнце“, — пишет он восходящей звезде, — приводят меня в восторг, рассказ „Убийцы“ получился здорово». В «Букмене» (май 1926 года), в статье «Как разбазаривать материал. Мысли о моем поколении», посвященной книге Хемингуэя «В наше время», превозносит «выверенный до каждого слова стиль, отказ от поясняющего комментария», расхваливает «Вешние воды», пародию Хемингуэя на Шервуда Андерсона[68]. Превозносит Хема и в автобиографических очерках «Крушение». «„По ком звонит колокол“, как и все его книги, отмечены печатью большого ума и профессионализма», — напишет он Зельде в октябре 1940 года.

Ему нравится заглавие, которое Хемингуэй придумал для своего сборника — «Мужчины без женщин», да и вообще заглавия его рассказов: «Ты же знаешь, как я люблю твои абстрактные заглавия». Нравится стиль, он сравнивает Хемингуэя с Томасом Вулфом, и не в пользу последнего: «Вулф лишен присущей Эрнесту чеканной твердости: перо Эрнеста словно закалили в огне». Нравятся зачины и финалы, нравятся отдельные фразы. «Твои рассказы в апрельском номере „Скрибнерс“ великолепны… „Осенью война была все так же рядом, но мы на нее больше не пошли“ — одно из самых прекрасных предложений в прозе, какие я когда-нибудь встречал», — превозносит Фицджеральд начало рассказа «В чужой стране». А в письме Хемингуэю от 1 июня 1934 года, где речь идет об авторской позиции в романе «Ночь нежна», сбивается и вовсе на откровенную лесть: «Думаю, нет необходимости специально говорить, что мое преклонение перед тобой как художником безоговорочно и не знает границ. Ты — единственный из всех американских прозаиков, перед кем я почтительно снимаю шляпу. Года полтора назад я запретил себе прикасаться к твоим книгам, потому что боюсь, как бы твои интонации не просочились на мои страницы». Сам Хемингуэй, кстати сказать, к такому «обожествлению» своей персоны, а заодно — и к «обожествителю», относится со здоровой долей иронии. «Скотт говорил не умолкая, — читаем в „Празднике, который всегда с тобой“. — …Он говорил только о моих произведениях и называл их гениальными».

Превозносит Фицджеральд — в укор себе — и серьезное отношение Хемингуэя к профессии, внятность и продуманность его литературной и, одновременно с этим, жизненной позиции. «Я с давних пор ценю твою редкую прямоту, — пишет он Хемингуэю в июне 1934 года, когда писатели, по существу, уже разошлись, — и она в очередной раз помогла рассеять туман, в котором я живу…» «Неподдельно высоким остается стремление Эрнеста быть чистосердечным в литературе, — убеждает он Перкинса, — отбрасывать все неискреннее, „приводить дом в порядок“». «Литературный же дом» самого Фицджеральда — в полном беспорядке: за два года (1926–1927) ни одного напечатанного рассказа, заявленный Перкинсу и «литературной общественности» четвертый роман стоит на месте.

Мало сказать, хвалит растущего на глазах писателя — изо всех сил стремится быть ему полезным. «Если тебе нужно что-нибудь здесь или в Америке — деньги, помощь в работе или просто помощь, — пишет он Хемингуэю в конце 1926 года, — то не забывай, что всегда можешь обратиться к твоему преданному другу». Хемингуэй и обратился — в конце 1928 года, когда покончил с собой его отец. После разрыва Хемингуэя с первой женой стремится оказать ему «моральную» поддержку (в которой Хем совершенно не нуждается): «Хотелось бы мне быть сейчас с тобой рядом, выслушать тебя… Не могу выразить тебе, что значила для меня твоя дружба… знакомство с тобой — самое прекрасное из всей нашей поездки по Европе… Беспокоюсь за тебя и желаю тебе всего хорошего».

К Хемингуэю Фицджеральд, как видим, относится с дорогой душой — с восторгом, которого не скрывает, преклонением, завистью; тянется к нему. Восхищается им не только как писателем, но и как спортсменом, участником войны. А вот Хемингуэй «в ответ» создает образ человека, хотя и одаренного, но неглубокого, беззаботного, безответственного. В чем мы убедились, перечитывая главу «Скотт Фицджеральд» в «Празднике, который всегда с тобой». Для этого, впрочем, достаточно было прочесть не всю главу, а только эпиграф: «Его талант был таким же естественным, как узор из пыльцы на крыльях бабочки. Одно время он понимал это не больше, чем бабочка… позднее он научился думать, но летать больше не мог…» То есть мыслительный и творческий процесс у Фицджеральда — «две вещи несовместные»: он либо думает, либо «летает», бездумно летает. И этот образ, с легкой (так и подмывает сказать, с тяжелой) руки Хемингуэя, за «беднягой Фицджеральдом» закрепился; Фицджеральд, правда, и сам внес немалую лепту в создание этого образа.

67

Эзра Лумис Паунд (1885–1972) — американский поэт-модернист.

68

Шервуд Андерсон (1876–1941) — американский писатель, публицист; мастер короткого рассказа.