Фицджеральд

Было бы, впрочем, существенным упрощением считать «Великого Гэтсби» всего лишь «романом с ключом», довольствоваться поиском прототипов, как в случае с первыми двумя книгами писателя. «Великий Гэтсби» — не о судьбе Фицджеральдов. И даже — не о «веке джаза», и не о судьбе потерянного поколения. «Великий Гэтсби» — о мечте. Той самой, что в виде юной волшебницы являлась во сне «состоятельному, безнадежно женатому, прозаическому» Бэббиту, воплощению «стопроцентного американизма», в одноименном романе Синклера Льюиса[66].

Поначалу в Джеймсе Гетце, сыне фермеров из Северной Дакоты, простом рыбаке, «промышлявшем добычей съедобных моллюсков», потом стюарде на яхте миллионера, потом лейтенанте, влюбленном в луисвилльскую красотку, которая так его и не дождалась, променяла любовь на деньги, «звеневшие в ее нескромном голосе», — не было ничего «великого». Вернее так: не было бы ничего великого, если бы с детства его не одолевали «самые дерзкие и нелепые фантазии». Если бы «его воображение не ткало все новые и новые узоры…». Главного героя автор списал с обыкновенного бутлегера, в чем откровенно признаётся Эдмунду Уилсону: «Он — джентльмен-бутлегер, зовут его Макс Флейшман. Это настоящий миллионер. Господи, со времен введения сухого закона я ни разу не видел столько выпивки. Флейшман, как последний болван, хвастался, сколько стоят его гобелены, его ванная комната. Хвастался, что еще ни разу в жизни не надел одну и ту же рубашку дважды и что у него есть револьвер, усыпанный брильянтами… Кончилось тем, что он начал действовать мне на нервы и я сказал ему, что он — всего-навсего бутлегер и совершенно не важно, сколько денег он зарабатывает».

Во Флейшмане, как видите, ничего великого нет. И нет ничего общего с окончательно сформировавшимся образом Гэтсби. И дело не в том, что, в отличие от отталкивающего, примитивного Флейшмана, Гетц обаятелен и оригинален — а в исполнении Леонардо Ди Каприо в фильме Лурмана он, вне сомнений, обаятелен и оригинален; в фильме, к сожалению, ему не хватает другого — той неуверенности в себе, ощущения шаткости своего положения, «выражения растерянности», на чем настаивает автор романа. Не в обаянии и оригинальности, не в радушии и гостеприимстве величие героя романа. Его величие — в убежденности, что «мир прочно и надежно покоится на крылышках феи». Его величие — в мечте. Той самой мечте, что по сей день вселяет в американцев уверенность, будто путь «из грязи в князи» пусть и тернист, но открыт для всех и каждого. Мечте, побуждающей практичных американцев — чаще литературных героев, реже реальных людей — совершать в высшей степени непрактичные, необдуманные поступки. Одни устремлялись за золотом и смертью в Клондайк, другие, вроде Гэтсби, неотступно верят в чувство любимой женщины. Верят, что это чувство, которого давно уже нет и неизвестно, было ли оно, можно вернуть.

Гэтсби велик, потому что он романтик, душой дитя, что-то вроде Питера Пэна, которому не суждено повзрослеть. Это про него в «Записных книжках» Фицджеральда сказано: «Что может быть хуже взросления? Куда проще переходить от одного детства к другому». Бутлегер-романтик — странное словосочетание, чем не оксюморон наподобие живого трупа или черного снега? Да и весь роман Фицджеральда — в сущности оксюморон, он весь строится на противоречиях, несоответствиях; прав Перкинс, подметивший, что роман создает ощущение «крайних полярностей сегодняшней жизни». В книге уживаются лирика и сатира. Мрачная свалка в Долине Шлака, которую «сквозь гигантские очки в желтой оправе созерцают глаза доктора Т. Дж. Эклберга», живо контрастирует с фешенебельными особняками Ист-Эгга; кстати сказать, одним из первоначальных названий романа было: «Среди мусорных куч и миллионеров».

И прежде всего прием контрастных противопоставлений проявляется в двойственном отношении автора к герою. С одной стороны, Гэтсби — личность во многом незаурядная; незаурядная и романтическая: «Нельзя вернуть прошлое? Почему нельзя? Можно!» С другой же — банальный нувориш, мошенник, сколотивший состояние на биржевых спекуляциях и торговле алкоголем за аптечными стойками на пару с Мейером Вулфшимом, хваставшимся, что вытащил Гетца «из грязи, из ничтожества». С одной стороны, это «расфранченный хлыщ» со «смехотворным пристрастием к изысканным оборотам речи»; в то же время этот хлыщ достойно держится, его отличает «корректная сдержанность». Он — робкий, романтически влюбленный, широкая, в чем-то даже загадочная натура, и вместе с тем это вульгарный, невежественный, циничный делец, с которым не о чем говорить и который, не слишком брезгуя средствами, «сделал себя сам» — добился успеха и богатства темными махинациями. Гэтсби действует в диапазоне от графа Монте-Кристо: богат, благороден, загадочен, «мистер Невесть Кто, Невесть Откуда», как называет его с «ноткой презрительной отеческой снисходительности» Бьюкенен, до нашего Хлестакова: «Я подставлял себя под пули… смерть меня не брала… я был награжден орденами всех союзных держав». С одной стороны, Гэтсби поклоняется богатству и успеху и неразборчив в средствах; но с другой — демонстрирует «романтический запал», «редкостный дар надежды».

Нежизнеспособность героя и кроется в его романтическом запале. В способности, как говорят англичане, «надеяться вопреки надежде». В отличие от бутлегера Флейшмана, с которого списан; в отличие от нувориша и толстосума, циника и потенциального фашиста Тома Бьюкенена («мы — представители нордической расы») Гэтсби, на свою беду, наделен даром верить в несбыточную мечту. И «пусть она ускользнет сегодня… завтра мы побежим еще быстрее, еще дальше станем протягивать руки…». Мечта ускользает, и никакого завтра не будет, однако эта вера, по мысли Фицджеральда, и возвышает Гэтсби над Бьюкененами и Вулфшимами из акционерного общества «Свастика». (Еще один примечательный оксюморон: еврей Вулфшим состоит в акционерном обществе под названием «Свастика».) Не зря же Ник говорит герою с несвойственным ему запалом: «Вы один стоите их всех, вместе взятых».

Мало сказать, что Гэтсби — романтик. Он — нелепый романтик; романтик, впрочем, всегда немного нелеп. Эпитет в названии романа — двусмысленность. Одни (автор, рассказчик) действительно считают Гэтсби великим. Другие же этот эпитет закавычивают, для них Гэтсби не более велик, чем Дон Кихот — отважен и хитроумен. Гэтсби был бы смешон, не будь он так богат, не добейся он в жизни всего, что почитается необходимым и что ему, в сущности, больше не нужно. Он не вписывается в тот мир, куда всю жизнь стремился; чего стоят его постоянное «выражение растерянности», его нелепый розовый костюм — «дурацкое фатовское тряпье».

И нелеп — еще полбеды. Он не только идеалист, но еще и никому не нужный идеалист. Каррауэй прав, Гэтсби один стоит всех бьюкененов и вулфшимов, вместе взятых, но вместе с тем он не нужен ни любимой женщине, ни деловому партнеру, ни всем тем, кто веселились за его счет, а потом не явились на его похороны. Старая история: герой открыт миру, стремится к нему всей душой, а мир к нему равнодушен, от него отворачивается: «Люди не знали, какой бы ему приписать порок, а он махал им рукой с этих самых ступеней, скрывая от всех свою непорочную мечту». Сам Гэтсби «порочен»: он разбогател, преступив закон, — но мечта его непорочна; порочной мечта не бывает.

И вывод напрашивается неутешительный. Вернее, два вывода. Первый: романтику, идеалисту, мечтателю не выжить в мире сиюминутных, приземленных ценностей. Ни в 1920-е годы прошлого века в Америке, ни в 2010-е годы века нынешнего в России. Беспечность, безудержное, угарное веселье «века джаза», как и любое безудержное веселье, — скоротечно. Веселье скоротечно — мечта же обречена на неминуемый крах. Мир, который покоится на крылышках феи, не может быть надежен и долговечен. И второй вывод, еще более печальный: в мире практической пользы, в мире прагматизма и цинизма романтик в конечном итоге вырождается в прагматика и циника. Ведь был же когда-то, надо полагать, даже Том Бьюкенен романтиком.

66

Роман С. Льюиса «Бэббит» цитируется в переводе Р. Райт-Ковалевой.