Страница 12 из 19
По-видимому, именно в 1910 году Мандельштам переживает острое увлечение поэзией Блока. Некоторая запоздалость этого увлечения, как мы уже отмечали, связана с поздним признанием блоковского таланта учителем Мандельштама – Владимиром Гиппиусом. Отражение этого увлечения – в стихах Мандельштама 1910 года. Так, в мандельштамовском «Змее» возникает реминисценция из блоковской «Незнакомки»: «Я не хочу души своей излучин» (у Блока: «И все души моей излучины»), а в стихотворении «В огромном омуте прозрачно и темно…» изображено «сердце», которое «всею тяжестью» «идет ко дну» (у Блока, в стихотворении «Обреченный»: «<С>ердце хочет гибели, / Тайно просится на дно»). Личная встреча двух поэтов произошла в 1911 году, и особой теплотой со стороны Блока она окрашена не была. «Вечером пьем чай в “Квисисане” – Пяст, я и Мандельштам (вечный)», – записал Блок в своем дневнике 29 октября 1911 года[117]. «Мандельштамье» – таким пренебрежительным то ли существительным, то ли притяжательным прилагательным Блок обозначил свою встречу с младшим поэтом в дневнике от 3 декабря того же года[118]. Мандельштам долго казался автору «Стихов о Прекрасной Даме» всего лишь эпигоном символизма, пусть даже и эпигоном «лучшего сорта» (из письма Блока к Андрею Белому от 6 июня 1911 года)[119].
А вот другое знакомство 1911 года положило начало дружбе, пронесенной через всю жизнь. 14 марта, на «башне» у Вячеслава Иванова, Мандельштам был представлен жене Гумилева, молодой поэтессе Анне Андреевне Гумилевой (Ахматовой). «Тогда он был худощавым мальчиком, с ландышем в петлице, с высоко закинутой головой, с пылающими глазами и с ресницами в полщеки, – писала Ахматова. – Второй раз я видела его у Толстых на Старо-Невском, он не узнал меня, и Алексей Николаевич стал его расспрашивать, какая жена у Гумилева, и он показал руками, какая на мне была большая шляпа. Я испугалась, что произойдет что-то непоправимое, и назвала себя»[120].
Сближение Мандельштама с Ахматовой и Гумилевым произошло не сразу: наученный горьким опытом, юный поэт с опаской относился к литературной богеме. 6 апреля 1911 года Каблуков записал в дневнике: «А сегодня вечером Иос<иф> Ем<ильевич> Манд<ельштам> сообщил мне, что стихотв<орный> отдел “Аполлона” отдан в безраздельное ведение недавно вернувшегося из Абиссинии Н. Гумилева, что уже сказалось следующим фактом: предполагавшиеся к напечатанию в апрельской книге “Аполлона” стих<отворения> М<андельшта>ма отложены на май с исключением одного стихотворения, а апрельская книга дает стихи жены Гумилева (рожд. Ахматовой <на самом деле – урожденной Го́ренко>), наивные и слабые в техническом отношении. М<андельштам> указывает на крайнюю невежливость Гумилева и имеет намерение взять стихи обратно, вернув деньги <…>. Я предсказывал, что они перессорятся. Это предсказание сбылось скорее, чем я думал»[121].
Однако в данном случае Каблуков оказался плохим пророком. Не прошло и нескольких месяцев, как Гумилев и Ахматова стали ближайшими друзьями и литературными спутниками Мандельштама. «Анна Андреевна говорила мало и оживлялась, в сущности, только тогда, когда стихи читал Мандельштам, – свидетельствовал в своих мемуарах Георгий Адамович. – Мандельштам ею восхищался: не только ее стихами, но и ею самой, ее личностью, внешностью»[122]. «<М>не часто приходилось присутствовать при разговорах Мандельштама с Ахматовой, – вспоминал Николай Пунин, – это было блестящее собеседование, вызывавшее во мне восхищение и зависть; они могли говорить часами; может быть, даже не говорили ничего замечательного, но это была подлинно поэтическая игра в таких напряжениях, которые были мне совершенно недоступны»[123]. А вот совершенно иной, бытовой, но ведь тоже немаловажный поворот этой темы из книги мемуаров Надежды Яковлевны Мандельштам: «О. М. очень ценил приготовленную» Ахматовой «селедку – культура дома Пуниных: на обед – любую дрянь, а к водке – отличная закуска»[124].
Остается добавить, что, выстраивая свои отношения с возлюбленными, в частности, с тем же Пуниным, Ахматова прибегала к «помощи» мандельштамовских стихов. Процитируем запись из пунинского дневника от 12 января 1923 года: «На вопрос, почему же хочет расстаться», Ахматова «отвечала, что не может, что запуталась, стихами Мандельштама сказала: “Эта (показала на себя) ночь непоправима, а у Вас (показала на меня) еще светло”» (цитируется мандельштамовское стихотворение 1916 года)[125]. Приведем также дарственную надпись Ахматовой Владимиру Шилейко на «Белой стае», где цитируется первая строка стихотворения Мандельштама 1920 года: «Владимиру Казимировичу Шилейко с любовью Анна Ахматова. 1922. Осень. “В Петербурге мы сойдемся снова”»[126] – и один из инскриптов Павла Лукницкого Анне Ахматовой: «Я забыл мое прежнее “я”», представляющий собой чуть искаженную цитату из стихотворения Мандельштама 1911 года[127].
«Холерик» Мандельштам и «флегматичная» Ахматова замечательно дополняли друг друга в глазах окружающих. «Примерно в 1930 году Анна Ахматова посетила мою мастерскую вместе с поэтом Осипом Мандельштамом и его женой Надей, – вспоминал Александр Тышлер. – Они смотрели вещи <картины> совсем по-разному. Анна Андреевна все виденное как бы вбирала в себя с присущей ей тишиной. Мандельштам, наоборот, бегал, подпрыгивал, нарушал тишину»[128].
А о дружбе Мандельштама с Гумилевым хорошо написал в своих беллетризованных воспоминаниях Георгий Иванов: «В дореволюционный период сильнее всего на него влиял Гумилев. Их отношения в творческом плане (в повседневном плане их связывала ничем не омраченная дружба) были настоящая любовь-ненависть. “Я борюсь с ним, как Иаков с Богом”, – говорил Мандельштам»[129].
14 мая 1911 года в Выборге Осип Мандельштам был крещен пастором Н.И. Розеном по обряду методистской епископской церкви. 10 сентября 1911 года его зачислили студентом Императорского Санкт-Петербургского университета по отделению романских языков историко-филологического факультета. Отчетливую связь между этими двумя событиями не преминул подчеркнуть в своих мемуарах Евгений Мандельштам: «<Д>ля поступления в университет надо было преодолеть одно препятствие: аттестат зрелости у брата был неважный. Он в свое время не придавал значения школьным отметкам, а это, при существовавшей тогда процентной норме для евреев, фактически лишало его возможности попасть в университет. Пришлось подумать о крещении. Оно снимало все ограничения, так как в царской России евреи подвергались гонениям прежде всего как иноверцы. Мать по этому поводу не слишком огорчалась, но для отца крещение Осипа было серьезным переживанием. Процедура перемены веры происходила просто и сводилась к перемене документов и уплате небольшой суммы»[130].
Рассуждениям Евгения Мандельштама нельзя отказать в житейской логике. Однако не следует сбрасывать со счетов трактующие тему Христа стихи поэта 1908–1911 годов, а также его полупризнания, рассыпанные в письмах к знакомым (Владимиру Гиппиусу и Вячеславу Иванову).
Следует также учитывать, что весной 1911 года решение поступать в Петербургский университет, в отличие от решения креститься, еще не созрело у Мандельштама окончательно. Так, 16 мая, то есть через два дня после крещения, в разговоре с Михаилом Кузминым он высказал кажущееся фантастическим «остапбендеровское» намерение «отправиться в Рио-де-Жанейро на купеч<еском> судне»[131].
117
Блок А. Дневник. М., 1989. С. 72.
118
Блок А. Дневник. С. 89.
119
Андрей Белый и Александр Блок. Переписка. 1903–1919. М., 2001. С. 406.
120
Ахматова А. Листки из дневника. С. 123. Анализ этого эпизода см. в заметке: Тименчик Р.Д. Еще раз о поэтическом диалоге Ахматовой и Мандельштама // Корни, побеги, плоды… Мандельштамовские дни в Варшаве. М., 2015. С. 328–350.
121
О.Э. Мандельштам в записях дневника и переписке С.П. Каблукова. С. 244–245.
122
Адамович Г. Мои встречи с Анной Ахматовой // Звезда. 1989. № 6. С. 51.
123
Цит. по: Парнис А.Е. Мандельштам в Петрограде в 1915–1916 годах. Материалы к иконографии поэта // Литературное обозрение. 1991. № 6. С. 28.
124
Мандельштам Н. Об Ахматовой. М., 2007. С. 133.
125
Пунин Н. Мир светел любовью. Дневники. Письма. С. 168.
126
См.: Дарственные надписи А.А. Ахматовой на книгах и фотографиях // Н. Гумилев. А. Ахматова. По материалам историко-литературной коллекции П. Лукницкого. СПб., 2005. С. 124.
127
Цит. по: Двинятина Т.М. Коллекция П.Н. Лукницкого: история и состав // Н. Гумилев. А. Ахматова. По материалам историко-литературной коллекции П. Лукницкого. С. 11.
128
Тышлер А. Я помню Анну Ахматову // Воспоминания об Анне Ахматовой. М., 1991. С. 401. Детальное сопоставление поэтики Ахматовой и Мандельштама проведено в работе: Левин Ю.И., Сегал Д.М., Тименчик Р.Д., Топоров В.Н., Цивьян Т.В. Русская семантическая поэтика как потенциальная культурная парадигма // Смерть и бессмертие поэта. М., 2001. С. 282–316.
129
Иванов Г. Собрание сочинений: в 3 т. Т. 3. С. 618. О Мандельштаме и Гумилеве см., например: Левинтон Г.А. Мандельштам и Гумилев. Предварительные заметки // Столетие Мандельштама. Материалы симпозиума. Tenafly, 1994. С. 30–43.
130
Мандельштам Е. Воспоминания. С. 136. Важные аргументы в пользу такой точки зрения суммированы в исследовании: Кацис Л. Ф. Протестантское крещение евреев в Финляндии в 1911–1913 гг. и судьба Осипа Мандельштама // Русская почта. Белград. 2008. № 1. С. 55–76.
131
Кузмин М. Дневник. 1908–1915. С. 283.