Страница 19 из 25
– Представителю нашей профессии приходится сталкиваться с человеческим несчастьем, покалеченными судьбами. Оставаться к этому безразличным порою очень трудно, – делится Валерий. – Но если смотреть исключительно с профессиональной точки зрения, то судебный переводчик – это нейтральное существо, машина, если хотите – попугай, который во время слушаний не имеет права и выражением лица выказывать какие-либо эмоции, свое отношение к происходящему.
Недавно арестовали группу моих коллег с Брайтона. Наряду с переводами они изготавливали фальшивые документы. При обыске у них в офисе нашли печати и бланки различных учебных заведений России и Украины. Странно было видеть своих собратьев по ремеслу, идущих по коридору в наручниках. Ещё более странным, вернее сказать, глупым было возмущение арестованного владельца этой фирмы, который не нашел сказать судье ничего другого, кроме как: «Но ведь на Брайтоне почти все переводчики этим занимаются. Отчего же взяли именно меня?». На что судья, со свойственным многим американским судьям чувством юмора, ответил: «Ведь надо было с кого-то начинать».
– Валерий, расскажите, почему вы избрали эту профессию, и как начиналась ваша карьера в Штатах?
– В прошлом я преподаватель английского языка в Минском институте иностранных языков. Оказавшись в США, решил делать ставку именно на это. В начале восьмидесятых годов в Нью-Йорке судебных процессов с участием русскоязычных иммигрантов было куда меньше, чем сегодня. Однако нужда в русских переводчиках все же существовала. Я разослал резюме во все суды – федеральные, штатные, городские, и вскоре был приглашен на слушания в Манхэттенский федеральный. Помню, как тогда у меня со страху тряслись коленки – думал, сейчас прокурор или подсудимый что-то скажут, я не смогу перевести, сяду в лужу. Но все обошлось. В следующий раз я был уже смелее, а потом пошло-поехало.
ххх
Конец семидесятых- начало восьмидесятых было временем первого бандитского передела «русского Нью-Йорка», когда на Брайтоне затрещали одиночные выстрелы и начала литься кровь. Однако большинство преступлений, совершаемых тогда иммигрантами из «совка», были достаточно примитивны: кражи в супермаркетах, вождение машин в пьяном виде, драки. Не секрет, что из Союза власти умышленно выпускали людей с уголовным прошлым, чтобы они в США, как говорится, воду мутили. Серьезные преступления, как правило, связаны с большими деньгами, а таковых у наших иммигрантов в Нью-Йорке тогда почти не водилось.
«Русская стрельба» в Америке началась, когда в Штаты хлынул капитал из «новой» России. Редкие пистолетные выстрелы на Брайтоне сменились автоматными очередями. В Америке заговорили о «ворах в законе» и русской мафии, начались громкие судебные процессы. Разумеется, увеличился спрос и на русских судебных переводчиков.
– Валерий, известно, что американская юриспруденция достаточно сложная. Наверняка, в ней существуют такие понятия и термины, которые в советской, а теперь в российской правовой практике не встречаются. Как вы справляетесь с этой проблемой?
– Уверен, что ни один из русских переводчиков в Нью-Йорке не может сказать, что до конца знает все соответствия американской и российской правовой терминологии. Различий очень много, даже в мелочах. Конечно, легко сделать кальку с английского, но это не всегда правильно отражает суть. В сложных ситуациях я обращаюсь к работам Кони, к словарю Даля, к энциклопедии Брокгауза и Ефрона.
– Все это относится к юридическим терминам. Но ведь вам нередко приходится сталкиваться и с феней. Тут ни Даль, ни Брокгауз с Ефроном не помощники.
– Каждый русский судебный переводчик обязан знать уголовный жаргон и уметь максимально точно воспроизводить его по-английски. Одно неточно переведенное слово может порою решить исход дела. Помню, как на одном процессе, где подсудимые обвинялись в подделке 20-долларовых банкнот, прозвучало слово «бабло». Прокурор спросил у меня: «В русском языке слово «бабло» означает поддельные деньги, не правда ли?». Понятно, что обвинение было заинтересовано именно в таком переводе. Но я возразил: «Слово «бабло» вовсе не подразумевает, что это поддельные купюры. Этот жаргонизм соответствует американскому эквиваленту dough (тесто)». Я доказал это, тем самым поступив справедливо по отношению к подсудимому. Или другой случай: во время телефонного разговора, который агенты ФБР секретно записывали на магнитофон, подсудимый сказал: «Она пошла к мусорам». Я мог бы перевести просто – «пошла к полицейским», однако я дал более точный вариант: «She went to the pigs» – полицейских в Нью-Йорке на жаргоне называют pigs(свиньи).
– Какие источники вам помогают для переводов фени?
– У меня около 20 толковых словарей уголовного жаргона – как американского, так и русского. Часто выручают беседы с моими бывшими клиентами, которые сейчас на свободе. Как-то раз я не мог найти эквивалент одной блатной фразе – ведь феня в разных районах и тюрьмах России и странах бывшего Союза различная. Тогда я пошел в ресторан на Брайтоне, где пел Миша Гулько, объяснил ситуацию. Он ответил: «Не переживай, я сейчас соберу представителей из разных лагерей, они помогут». Это был настоящий симпозиум…
– Помимо фени существуют еще и национальные знаки, жесты.
– Конечно, и в этом я должен хорошо ориентироваться. К примеру, как-то раз у подсудимого спросили, есть ли у него татуировки. Он ответил, что на левой руке выколото слово «Магадан». Его спросили, что это означает. «Название города, в котором я жил какое-то время». «По какой причине вы там оказались?» – поинтересовался прокурор. «В Магадане расположен известный российский курорт, я туда ездил отдыхать», – полушутя ответил подсудимый. На этом допрос закончился, ложь прошла незамеченной. Но я смолчал, не нарушив кодекс переводчика. Я не имел права по собственному желанию разъяснять, как и почему в действительности люди попадают в Магадан.
Теперь относительно жестов. В случае, если подсудимый делает какой-либо жест, переводчик отступает на один шаг назад, акцентируя внимание присяжных на самом подсудимом. Мы можем толковать жест словами только по просьбе судьи. Известно, что одних «русских» жестов вообще не существует в американской культуре, другие отличны по значению. Скажем, ладонь, которой проводят по горлу, у американцев означает убийство, а у русских еще и «сыт по горло». Однажды подсудимый сделал этот жест, а судья не попросил истолковать его значение. Несложно догадаться, как это повлияло на мнение присяжных. Судебный переводчик также должен знать и кодовые слова в уголовном жаргоне.
– Что вы имеете в виду?
– Предположим, вы стенографируете разговор, записанный на магнитофон правоохранительными органами. Один из подозреваемых говорит: «Возьми с собой ботинок». На криминальном жаргоне «ботинок» означает «пистолет». Это слово есть в словарях уголовного жаргона, и самое главное – оно узнаваемо в криминальном мире. Кстати, из-за «ботинка» потом в тюрьме у меня состоялся следующий разговор. Обвиняемый возмутился: «Зачем вам нужно было переводить «ботинок» как «пистолет»? Вы же могли просто написать «ботинок». Может, я хотел сказать своему корешу, чтобы он не приходил босиком». Тогда я спросил в ответ: «Почему же вы попросили его взять один ботинок, а не ботинки?».
– Словом, вам необходимо сохранять четкую грань между этикой по отношению к подсудимому и профессиональным долгом переводчика. Теперь у меня вопрос такого порядка: вы знаете содержание разговоров, которые ведут между собой в тюремной камере американец-адвокат и русский подсудимый, затем слышите их слова в зале суда. Вероятно, первый и второй варианты зачастую разнятся. Фактически в судебном зале вы один из немногих, кто знает правду, но слышит ложь. Меня в данном случае интересует моральный аспект вашей профессии.
– Думаю, вы догадываетесь, что обвиняемый не всегда говорит всю правду даже адвокату. Еще Достоевский заметил, что подсудимый порою сочиняет легенду о своей невиновности, в которую сам начинает верить. Конечно, переводчику известны самые сокровенные разговоры между подсудимым и адвокатом. И то, что говорилось в тюрьме, часто отличается от того, что произносится потом в зале суда. Но я не могу встать и сказать об этом. То, что я услышал в тюрьме, – это собственность заключенного и адвоката, я на эту собственность не имею никакого права.